Несмотря на то, что Сапковский в предисловии к польскому изданию
предупреждает вас, что "всякое сходство с реальными..." и т.д., прямая
связь рассказа с действительностью иногда заставляет задуматься.
Однако не стоит читать его, как еще одно предсказание ближайшего
будущего а-ля Кабаков. Прочтите его глазами школьника,
пропустившего уроки в школе, из-за того, что по дороге туда он попал в
воронку от бомбы.
Прочитайте этот относительно свежий (1992 года) рассказ одного из
наиболее многообещающих польских авторов - и ждите в следующих
выпусках его рассказы из знаменитого цикла "Ведьмин".
И еще одно необходимое замечание.
В рассказе есть выражения из так называемой "ненормативной лексики".
Редакторы долго колебались, как с ней поступить. В конце концов мы
пришли к выводу, что обозначать такие выражения отточиями - это
паллиатив. Если это не побоялись печатать поляки, то нам и подавно не
пристало этого бояться. Как утверждает один мой знакомый,
единственное литературное произведение, в котором мат звучит
совершенно естественно - это "Москва-Петушки". Переводчик
постарался если не сравняться с мэтром Ерофеевым, то хотя бы
приблизиться к нему (по естественности, разумеется).
Вот, пожалуй, и все...
Переворачивайте страницу и спускайтесь в "Воронку" Анджея
Сапковского.
Анджей Сапковский
Воронка
Дело было так: как-то, рано утром, очутился я в воронке от бомбы.
Осмотрелся и вижу - Индюк. Сидит себе...
Нет. Давайте начнем с самого начала. Вам полагается какое-то
вступление, начало, несколько слов объяснения. Хотя бы затем, чтобы
вы не думали, что сидеть по воронкам - это для меня что-то нормальное
и обыденное, вроде умываться по утрам. Так вот, знайте, это было
чистой случайностью. В воронке я очутился в первый раз. И надеюсь, в
последний.
Так вот, начать надо с того, что этот день - а был, ребята, четверг - с
самого начала обещал быть лажевым. Я не успел умыть морду, как
зацепил макушкой полочку под зеркалом, ну и вывалил на пол все, что
там стояло. Ясное дело, всякие там зубные щетки, расчески, тюбики и
пластиковые стаканчики не пострадали. Но там еще стоял стакан с
отцовой вставной челюстью. Стакан, как водится, кокнулся вдребезги, а
челюсть шмыгнула под ванну и провалилась в водосток. Мне еще дико
повезло, что он был забит всякой дрянью и волосами, так что челюсть
удалось вытащить, пока она не отправилась путешествовать по
закоулкам городской канализации. Фу, мне аж полегчало. Вы прикиньте
этот видок: пахан без челюсти? У моего пахана нет зубов. Чернобыль -
сами понимаете.
Ну, челюсть я отмыл, зыркая в сторону спальни. Но похоже, пахан так
ничего и не услышал. Было всего лишь семь утра, а он в такое время еще
привык дрыхнуть. Папаня мой аусгерехнет безработный, так как его
выперли с завода пищевых концентратов им. ксендза Скорупки (быв. им.
Марселия Новотки). По официальному утверждению, поводом
увольнения было неопределенное отношение к вере и неуважение к
святым для каждого поляка истинам. Правда, мои школьные друзья
прослышали, что на самом деле поводом увольнения был донос.
Впрочем, соответствующий истине. Еще при старом режиме пахан ходил
на первомайскую демонстрацию, и вдобавок тащил какой-то лозунг. Вы,
конечно, догадываетесь, что пахан имеет этот завод в виду - заведение в
долгах, как в шелках и постоянно бастует. Но мы еще живем ничего,
потому что маманя работает у немцев, за рекой, на "Остпруссише
Анилин унд Зодафабрик", входящей в состав "Четырех Сестер", и
зарабатывает там в три раза больше, чем пахан имел на концентратах у
Скорупки.
Я шустро подобрал осколки и вытер разлившуюся воду, а потом еще раз
протер пол, чтобы "Коррега Таб" не проел нам линолеум. Маманя тоже
ничего не заметила, потому что штукатурилась в большой комнате,
глядя очередную "Династию", которую я записал на видак вчера
вечером. Правда, литовскую версию, на польскую я не успел. Маманя по-
литовски ни слова не шурупает, но она сама говорит, что в случае
"Династии" это не имеет никакого значения. И потом - литовскую
версию перебивают рекламой только три раза и длится она полтора часа.
Я быстро оделся, но сначала включил дистанционкой свой "Сони". MTV
передавало программу "Проснувшимся с левой ноги", так что штаны я
натягивал, дрыгаясь под звуки "Завтра", настырно раскручиваемого хита
Ивонн Джексон из альбома "Не могу стоять под дождем".
-Я пошел, мам! - заорал я, бегом направляясь к двери. - Слышишь?
Маманя, не глядя на меня, напряженно махнула рукой с пурпурными
ногтями, а Джейми Ли Верджер, играющая Эриэл Кэррингтон, одну из
внучек старого Блейка, что-то сказала по литовски. Блейк завращал
глазами и ответил: "Алексис". Несмотря ни на что, звучало это не по-
литовски.
Я выскочил на улицу, в свежее октябрьское утро. До школы пилить
прилично. Но времени у меня было навалом, так что всю дистанцию я
решил преодолеть легкой трусцой. Джоггинг, знаете? Здоровье и клевое
настроение. Тем более, что городской транспорт еще полгода назад
обанкротился.
Я как-то сразу врубился, что что-то не так. А как не врубиться - с
северной стороны города, с Маневки, вдруг загремели пушки, а потом
так бахнуло, что затрясся весь дом, в здании Морской и Колониальной
Лиги с треском вылетели два стекла, а на фасаде киношки "Палладиум"
захлопали плакаты пропагандистского фильма "Пожалей меня, мама",
который крутили по утрам, когда было мало людей.
Через несколько минут бабахнуло снова, а из-за крыш, дымя ракетами, в
боевом строю выскочила четверка размалеванных коричнево-зелеными
пятнами МИ-28. Снизу по ним ударили трассирующими.
"Снова, - подумал я. - Снова начинается".
Тогда я еще не знал, кто в кого и за что пуляет. Правда, гадать особо не
приходилось. МИ-28 наверняка принадлежали литовцам из дивизии
"Пляхавичус". Нашей армии тут не было, она была сконцентрирована на
украинской границе. Из Львова, Киева и Винницы снова нагло выслали
наших эмиссаров-иезуитов, да и в Умани, поговаривали, тоже что-то
варилось. То есть отпор шаулисам могла давать или Самооборона, или
немцы из Фрайкорпс. Это могли быть и американцы из Сто Первой
Авиадесантной дивизии, что квартировала в Гданьске и Кенигсберге, а
оттуда летала поливать напалмом плантации в маковом треугольнике
Бяла Подляска - Пинск - Ковель.
Но это могло быть и банальное нападение на наш местный "Кемикал
Банк" или разборы между рэкетирами. Правда, я никогда не слыхал,
чтобы у рэкетиров из организации "Наше дело" были МИ-28, но
исключить такого было нельзя. Ведь угнал же кто-то в Санкт-Петербурге
крейсер "Аврора" и уплыл на нем в туманные дали. Так почему не
вертолет? Вертолет все же легче свистнуть, чем крейсер, разве нет?
А, какая разница. Я сунул на голову наушники и врубил вокмен, чтобы
послушать "Джули", песню группы "Джизес энд Мэри Чейн", с их нового
компакта "Путешествуя", и дал громкость на всю катушку.
Джули, твоя улыбка так тепла,
Щеки так мягки,
Я краснею, думая о тебе.
Сегодня ты выглядишь так,
Что меня бросает в дрожь.
Джули, ты так чудесна,
Так чудесна...
Когда я проходил подворотню, то застал там соседа и дружка - Прусака;
он держал за руку свою младшую сестренку Мышку. Я остановился и
снял наушники.
-Хей, Прусак. Привет, Мышка.
-Блирррпп, - сказала Мышка и пустила слюнку, потому что у нее
разошлась верхняя губа.
-Привет, Ярек, - сказал Прусак. - В шуле топаешь?
-Топаю. А ты нет?
-Да нет. Ты что, не слышишь? - Прусак махнул рукой в сторону
Маневки и вообще на север. - Хрен его знает, что из этого получится.
Война, братан, на всю катушку.
-Эт'точно, - согласился я. - И слышно, что ударом отвечают на
удар. Ху'з файтинг хум?
-Кайне Анунг. Да и какая разница? Но я же не оставлю Мышку
одну.
На втором этаже дома из-за открытых балконных дверей были слышны
вопли, визги, звуки ударов и плач.
-Новаковский, - объяснил Прусак, проследив за моим взглядом. -
Пиздит жену, она записалась в свидетели Иеговы.
-Ясно. И не будешь иметь богов иных, кроме меня, - кивнул я.
-Чего?
-Урпппль, - произнесла Мышка, кривя мордашку и прищурив
единственный глаз. Это означало у нее улыбку. Я погладил ее по
реденьким светлым волосикам.
Со стороны Маневки раздались взрывы и бешеный лай автоматов.
-Ладно, я пошел, - сказал Прусак. - Мне еще надо окно на кухне
скотчем заклеить, а то снова стекло вылетит. Бай, Ярек.
-Бай. Па, Мышка.
-Биирппп, - пискнула Мышка и прыснула слюной.
Мышка некрасивая. Но все ее любят. Я тоже. Ей шесть лет, но никогда
не исполнится шестнадцать. Чернобыль, как вы и догадываетесь. Мать
Прусака и Мышки как раз лежит в больнице. Нам всем очень интересно,
что у нее родится.
-Ах ты сучара! - ревел сверху Новаковский. - Ах ты жидерва! Я эту
погань из тебя-то повыбью, макака рыжая!
Я клацнул вокменом и побежал дальше.
Джули, Джули
Мне остается только любить тебя
Надеюсь, что эта любовь не из тех, что умирают
Мне нравится, какая ты сегодня
Джули
Ты так чудесна
Ты - все, что по-настоящему важно
На Новом Рынке людей почти не было. Хозяева магазинов запирали
двери на засовы, опускали железные решетки и жалюзи. Работал один
только "МакДональд", потому что "МакДональд" экстерриториален и
неприкосновенен. Как обычно, там сидели и обжирались
корреспонденты и тележурналисты со своими группами.
Еще была открыта книжная лавка "Афина", принадлежащая моему
знакомому Томеку Ходорку. У Томека я бывал часто, покупал из-под
прилавка всякую книжную контрабанду, самиздат и нелегальную
литературу, запрещенную Курией. Помимо книгопродажи Томек
Ходорек долбался с изданием весьма читабельного и популярного
журнала "Ухажер", местной мутации "Плейбоя".
Томек как раз стоял перед лавкой и смывал растворителем с витрины
надпись "МЫ ТЕБЯ ПОВЕСИМ, ЖИД".
-Сервус, Томек.
-Сальве, Ярек. Кам инсайд! Есть "Мастер и Маргарита"
издательства "Север". Еще "Жестяной барабан" Грасса.
-У меня есть и то, и другое. Еще старые издания. когда палили, так
пахан спрятал. Вот Салман Рушди у тебя имеется?
-Через пару недель получу. Отложить?
-Спрашиваешь. Ну, пока. Бегу в школу.
-А не боишься сегодня? - Томек показал в сторону Маневки,
откуда доносился все более громкий обмен залпами. - Плюнь на школу,
возвращайся домой, санни бой. Inter arma silent musae.
-Audaces fortuna juvat, - отвечал я без особой уверенности.
-Ер бизнес. - Томек вынул из кармана чистую тряпку, сплюнул на
нее и протер витрину до глянца. - Бай.
-Бай.
Перед зданием масонской ложи "Гладиус", рядом с памятником Марии
Конопницкой, стоял полицейский броневик с установленным на башенке
пулеметом М-60. На цоколе памятника красной краской кто-то
намалевал: "УНЗЕРЕ КОБЫЛА", а чуть пониже - "НЕ ССЫ
ПРОХОЖИЙ КОБЫЛА НАШ ПРОРОК". Неподалеку от памятника
была установлена пропагандистская витрина, а на ней под стеклом -
фотографии, изображающие осквернение могилы писательницы на
Лычаковском кладбище.
Джули
Ты так чудесна
Так чудесна...
Я пошел по улице Элигиуша Невядомского, бывшей Нарутовича,
пробежал вдоль стены неработающей фабрики химволокна. К стене был
прикреплен огромный плакат, где-то девять на девять, изображающий
покойную мать Терезу. На плакате огромными каракулями из
баллончика кто-то намалевал "ГЕНОВЕФА ДУРА". Потом я свернул на
улицу, ведущую к Черной Ганче.
И там наткнулся на Белых Крестоносцев.
Их было человек двадцать, все наголо обритые, в кожаных куртках,
оливковых футболках, мешковатых серо-зеленых камуфляжных штанах и
тяжелых десантных ботинках. Человек пять, вооруженные "Узи" и
контрабандными полицейскими "Геклер-Кохами", охраняли мотоциклы.
Один малевал звезду Давида на витрине бутика Малгоськи Замойской.
Другой, стоящий посреди улицы, держал на плече комбайн "Шарп" и
дергался в ритм "Спасителю", хита группы "Мегадет" из альбома
"Потерявшиеся в вагине". И песня, и сам альбом были в черных списках.
Остальные Белые Крестоносцы занимались тем, что вешали какого-то
типа в лиловой рубахе. Тот выл, вырывался и дергал связанными за
спиной руками, а Крестоносцы пинали и били его куда попало, волоча в
