шиекини". Задетая за живое комиссия послала его заявление в архив, а
самого Индюка - к черту.
Вот почему никто из семьи Индюков так и не стал Литвином. Вот
почему мой одноклассник Лесик Индюк ходил в одну со мной школу.
Благодаря этому он и торчал со мной в воронке вместо того, чтобы
бегать по парку с АК-74, в мундире цвета дерьма, с гербом "Погонь" на
фуражке и медведем дивизии "Пляхавичус" на левом рукаве.
-Ярек? - отозвался Индюк, вжавшись в остатки телефонной будки.
- Ну вот скажи, как это... Ты ведь у нас умник, клевер и вообще... Как же
это так?
-Что как же это так? - не понял я.
-Ну, ведь тут Польша, правда? Так почему литовцы и Фрайкорпс
устроили здесь себе войну? Да еще в самом центре города? Пускай, мать
их за ногу, пиздятся у себя в Кенигсберге... А тут ведь Польша!
Я был не особо уверен в правоте Индюка.
Видите ли, дело было так. Вскоре после подписания договора с
Германией и создания новой "земли" со столицей в Алленштейне, среди
населения общин Голдап, Дубенинки, Вижайны, Шиплишки, Гибы,
Пинск и Сейны был проведен плебисцит. Его результаты, как оно
обычно и бывает, оказались странными и ни о чем не говорили, так как
минимум восемьдесят процентов избирателей не пошло к урнам,
правильно понимая, что лучше пойти в кабак. Было совершенно неясно,
какой процент населения голосует за Восточную Пруссию, какой - за
Северную Польшу, а какой - за левобережную Жмудь или там
Яцвингию. Так или иначе, но после плебисцита и месяца не прошло, как
границу перешел литовский корпус в составе двух дивизий - регулярной
"Гедиминас" и добровольческой "Пляхавичус". Корпусом командовал
генерал Стасис Зелигаускас. Литовцы заняли колеблющиеся общины
почти без сопротивления, потому что большая часть нашей армии как
раз была в Ираке, где исполняла долг Польши перед Свободным Миром,
а меньшая часть - демонстрировала мускулы в Цешинской Силезии.
Корпус Зелигаускаса быстро захватил Сейны, но до Сувалок не дошел -
его остановили отряды Греншутца и Сто Первая Десантная,
квартирующая в Гданьске. Ни немцы, ни американцы не желали терпеть
шаулисов в Восточной Пруссии. Польское правительство отреагировало
серией нот и направило официальный протест в ООН, на что литовское
правительство отвечало, что ему ничего не известно. "Зелигаускас, -
заявил посол Литвы, - действует без приказов и совершенно
самостоятельно. Вообще все семейство Зелигаускасов, начиная с прадеда
- горячие головы, понятия не имеющие о субординации".
Конечно, немцы, американцы и поспешно мобилизованные отряды
Самообороны через некоторое время вытеснили шаулисов за линию
Черной Ганчи, но вооруженные конфликты не прекращались. Генерал
Зелигаускас и не собирался отступать за линию Керзона и угрожал
выгнать немцев с Сувальщины, ибо поляков он еще потерпит, поскольку
это не что иное, как ополяченные автохтоны, но вот германцев он не
потерпит. Понятно, что Зелигаускас не употреблял непопулярное в
Литве название Сувальщина. По литовски это называлось
"Левобережной Жмудью". Ясно, что имелся в виду левый берег реки
Нямунас, бывшей Неман, бывшей Немен.
Совет Речи Посполитой не принял в отношении сувальской авантюры
никаких решений, не предпринял никаких действий. Спорили, а не
обратиться ли к опыту нашей богатейшей истории, которая так любит
повторяться, но не было согласия, к какому же событию обратиться.
Одни сенаторы ратовали за новую любельскую унию, а другие - как
обычно - предпочитали новый келецкий погром.
Пальба немного отдалилась, по-видимому, наступление шаулисов ушло
на запад. Мы вновь подползли к краю воронки. Я посмотрел в сторону
центра, на затянутую дымом башню костела святого Александра. К
сожалению, ничто не говорило о том, что ксендз Коцюба исполнил свою
угрозу. Где-то месяц назад ксендз получил из Швейцарии
четырехствольную зенитку "Эрликон", смонтировал ее на колокольне и
пообещал, что ежели какая армия или полувоенная организация еще
хоть раз влезет на территорию церковной общини или на кладбище, то
он с "Эрликоном" устроит им такое вош энд гоу, что они будут
вспоминать его до самого Страшного Суда.
Н-да, попик просто попугал. И так всегда. Прав был мой пахан,
утверждая, что религия - это опиум для народа.
Размалеванный пятнами МИ-28 сделал круг над парком и обстрелял
округу из автоматической пушки. В западный край зарослей ударили
минометы. Я спрятал голову, потому что воздух буквально взвыл от
осколков, но мне еще удалось увидеть шаулисов, улепетывающих под
огнем в сторону зданий на улице святых даров (быв. Свободы). МИ-28
сделал еще один круг и улетел.
-Похоже, - сказал я сползая пониже, - что вор из оувер. Фаревелл ту
армс. Им Весте нихте Нойес. Фрайкорпс набил твоим землячкам
задницу. Вы праиграли уважаимый гаспадин Калакутас.
-Завязывай, Ярек, - сердито просопел Индюк. - И вообще, ты
должен мне объяснить. Сам знаешь, что.
Я уж было открыл рот, чтобы сказать что-то умное, достойное моего
умственного развития, моего Ай-Кью, местами достигающего ста
восьмидесяти. Я не говорил вам про свой Ай-Кью? Нет? Может, и
хорошо, что не говорил. Маманя прямо бесится, когда я хвастаюсь своим
Ай-Кью. Потому что ходит такая сплетня: когда школьный психолог
увидел результаты тестов, то воспользовался определением
"чернобыльские мутанты". Эти слова покатились дальше и дошли даже
до училки по катехизису, так та была уже откровенней - она назвала нас
"дьявольским пометом". И в городе нас сразу же перестали любить.
Я не успел сказать ничего умного. Вдруг что-то как ебнуло, страшно
ебнуло, земля затряслась, и мне показалось, что торчащие из земли
кабеля свернулись червяками. В воздухе завоняло мочой, дерьмом и
порохом, а нам на головы посыпался град бетонных обломков, гравия,
песка и других составляющих.
-О Боже! - простонал Индюк, когда один из вышеупомянутых
элементов трахнул его по пояснице. - Боже мой, Ярек, ты только глянь,
ты только глянь на это...
Я глянул. И нервно захихикал.
На Индюка сверглось клозетное седалище. Самое обыкновенное
седалище из пластика, со шрамами от погашенных сигарет, украшенное
огромными инициалами Р.З, вырезанными ножом.
Да, есть многое на свете, други мои, что и не снилось нашим мудрецам.
-Ярек... - Индюк толкнул меня в бок. - Слышь? Кто-то ревет.
Я навострил уши. Нет, мой чуткий друг не ошибался. Кто-то плакал, и
плач этот пробивался сквозь взрывы и канонаду, понятно, что он был
тише их, но очень отличался от остального грохота.
Я снова выставил голову из воронки и осмотрелся еще раз, на этот раз
старательно. В ближайших окрестностях военных не было. Повсюду над
землей полз тяжелый, вонючий дым. Клубы дыма застилали и Бисмарк-
Штрассе, во всяком случае, тот кусок, что было видно из-за деревьев.
Там торчала, коптя как смоляная бочка, чья-то легковая автомашина.
Плач - насколько я вычислил - доносился со стороны паркового туалета.
Взрыв, который мы только что услыхали, получил свое объяснение;
равно и феномен сортирного седалища, как и большинство феноменов,
оказался обычным природным явлением. Просто кто-то из отступающих
шаулисов из дивизии "Пляхавичус" принял укрытый в кустах туалет за
дот и квакнул в него кумулятивную гранату из РПГ-7. Снаряд серьезно
попортил конструкцию и вырвал двери, украшенные международным
символом бабы в юбке, стоящей по стойке смирно. Ударная волна с
корнями вырвала окружающие сортир кусты и открыла миру надписи на
останках сооружения. А вот за останками как раз кто-то и ревел.
-Что будем делать? - спросил я.
Индюк задумался. Я догадывался, о чем, потому что и сам задумался о
том же. Над воронкой продолжали свою песню пули. АК-74, М-16,
штурмгеверы и "Галилы", из которых вылетали эти пули, находились
довольно далеко, и это означало, что пули уже на излете, и им не хватит
силы, чтобы пробить ногу, бедро, руку или живот маленькой такой,
чистенькой дырочкой. Мы знали, что пуля на излете может хлопнуть по
телу комком мягкой глины, но может сделать в месте удара
отвратительную кашу из крови, мяса и клочьев одежды и остаться в теле
или - что еще хуже - выйти с другой стороны, забирая вместе с собой
много того, что у человека в середке.
Так что сами видите, было над чем задуматься.
По ходу размышлений я читал надписи на стенке сортира. В стрессовых
ситуациях нет ничего лучше чтения. Букз, как говорят по MTV, фид ер
хэд.
На обнаженной взрывной волной стенке пестрели каракули,
изображающие фаллосы на взводе, якоря, виселицы и трезубы. Еще там
была надпись черной краской: БАЙЕРН - ЧЕМПИОН, ФК КЕЛЬН -
МУДАКИ, А ЛКС - ЖИДЫ.
Чуть пониже, мелом и очень красиво, хотя и наискось, без соблюдения
пунктуации и больших букв кто-то написал: "жидов в огонь готовь факел
за иисуса бог на зло дьявол ошибка в молитве грех сионский".
Еще ниже кто-то прокомментировал это голубым аэрозолем:
МЕШУГЕНЕ ГОЙ.
А еще ниже, кириллицей: ЕБИ СВОЮ МАМУ, ЕВРЕЙ.
Рядом располагался остроумный стишок:
"И зимой, и жарким летом
Блядь узнаешь по берету".
Далее фигурировало нацарапанное в спешке, куском кирпича, кипящее
отчаянием и телесной жаждой признание: I REALLY WANNA FUCK
YOU AL. Остаток имени объекта дикого вожделения полиглота сбила
граната из РПГ-7. Н-да, это могла быть и Алиса, и Альбин. Правда, мне
это было до лампочки. По мне, так это мог быть и Альманзор со всеми
своими рыцарями.
Под англо-саксонским признанием я заметил исконно польскую
идеограмму, представляющую схематическое изображение женского
полового органа. Художник, то ли сознавая низкое качество рисунка, то
ли сомневаясь в интеллигентности зрителя, подстраховался от
неправильного восприятия соответствующей надписью, а перевести ее на
иностранный сил, видимо, уже не хватило.
-Что будем делать? - повторил Индюк. Пульки приятно свистели, а
неизвестный за сортиром плакал все более жалостливо.
-Можно схлопотать, - процедил я сквозь зубы. - Можно, можно,
можно...
-Так что будем делать?
Я подумал. Целую секунду.
-Пошли, Индюк. Только шустро, короткими перебежками.
И мы выскочили из воронки, и побежали, и грохнулись в перепаханную
осколками землю, сорвались и побежали снова. Можно ведь было и
схлопотать. Но ведь было нужно. Ну вот вы сами, разве сидели бы вы в
воронке, слыша чей-то плач? Конечно бы, не сидели. Так какого ляда вы
удивляетесь нашему поведению?
Мы добежали до сортира и увидели эту плаксу. Да, выглядела она
паршивенько. Сразу было видно, что эта киска не всегда ела "Вискас".
-Анализа?! - просопел Индюк, хватая воздух ртом. - Что ты тут...
-Да не торчи ты на месте! - заорал я. - Тащи ее в воронку.
Нам повезло. Мы не схлопотали. Свистящим над парком пулям было не
до нас. Мы добежали до воронки и скатились на самое дно, причем я
разбил локоть о бетонный осколок и стал в этот день Рембо Первая
Кровь.
Индюк приподнялся на четвереньки, выплюнул песок и отер глаза
тыльной стороной ладони.
-Анализа, - прохрипел он. - Что ты тут делаешь? Холи шит,
красавица! Откуда ты здесь взялась?
Анализа уселась, сунула голову меж поцарапанных коленок, одернула
вокруг попки остатки юбчонки и развылась на всю катушку. Индюк
сплюнул и присел на трофейное седалище. Я тоже сплюнул, но уже на
валявшийся на земле кусочек газеты. На одной стороне его было
напечатано: ЖАЮТ БАСТОВАТЬ ФА, а на другой - АВЬ СЕБЕ
НЕМНОГО КОМ. Вот я и доставил себе немного комфорта, прилепив
заплеванную бумажку к локтю - КОМ снизу, а ФА - сверху. Анализа
продолжала ныть.
-Аня, ну перестань, - сказал я. - Уже все хорошо. Не бойся, мы тебя
одну не оставим. Когда вся эта херня кончится, мы тебя домой
проводим.
Анализа заплакала еще громче. Я печально покачал головой.
Анализа, как и все мы, была типичным ребенком эпохи. Ее мать,
которую я не знал, была родом из Плоцка, откуда через зеленую границу
умотала к дойчам. Уже тогда она была совершенно некстати беременна
Анализой, и в жизни не получила бы паспорта, не говоря уже о справке
из Курии. Попала она в Шнайдемюль, бывшую Пилу, и здесь,
лихорадочно разыскивая спеца по абортам, познакомилась с одним
немецким инженером, они цигель-цигель влюбились друг в друга,
