видел, что у нее дрожат губы. Она стиснула пальцы на его руке.
Сильно.
Он смотрел.
Не было ничего общего. Совершенно другой профиль. Маленький
нос. Узкий подбородок. Она молчала. Потом вдруг наклонилась и
взглянула ему прямо в глаза. Вблизи. Молча.
- Как тебе нравятся, - спокойно спросил он, - мои
подправленные глаза? Такие... необычные. А знаешь, Висенна, что
делают с глазами ведьмаков, чтобы их подправить? Знаешь ли, что
это удается не всегда?
- Перестань, - мягко сказала она. - Перестань, Геральт.
- Геральт... - Он вдруг почувствовал, как что-то
разрывается внутри. - Это имя мне дал Весемир. Геральт из
Ривии! Я даже научился подражать ривскому акценту. Вероятно, из
внутренней потребности иметь родную сторону. Пусть даже
выдуманную. Весемир... дал мне имя. Весемир выдал мне также и
твое. Правда, очень неохотно.
- Тише, Геральт, тише.
- Теперь ты говоришь, что веришь в Предназначение. А
тогда... тогда - верила? Ну конечно же, должна была верить.
Должна была верить, что Предназначение обязательно сведет нас.
Только этому следует приписать тот факт, что сама ты отнюдь не
стремилась к нашей встрече.
Она молчала.
- Я всегда хотел... Размышлял над тем, что скажу, когда мы
наконец встретимся. Думал о вопросе, который тебе задам.
Считал, что это даст мне извращенное удовлетворение...
То, что сверкнуло у нее на щеке, было слезой. Несомненно.
Он почувствовал, как ему до боли перехватывает горло.
Почувствовал утомление. Сонливость. Слабость.
- Днем... - Он застонал. - Завтра при солнечном свете я
загляну в твои глаза, Висенна... И задам тебе свой вопрос. А
может, и не задам, слишком уж поздно. Предназначение? О да, Йен
была права. Недостаточно быть друг Другу предназначенными.
Надобно нечто большее... Но я посмотрю завтра в твои глаза...
При солнечном свете...
- Нет, - проговорила она мягко, тихо, бархатным, дрожащим,
разрывающим слои памяти голосом, памяти, которой уже не было.
Которой никогда не было, а ведь она же была... Была...
- Да! - возразил он. - Да. Я этого хочу...
- Нет. А теперь ты уснешь. И проснувшись, перестанешь
хотеть. Зачем нам смотреть друг другу в глаза при солнечном
свете? Что это изменит? Ведь ничего не вернешь, не изменишь.
Какой смысл задавать вопросы, Геральт? Неужели то, что я
действительно не сумею на них ответить, доставит тебе, как ты
говоришь, извращенное удовлетворение? Что даст нам взаимная
обида? Нет, не станем мы смотреть друг на друга при свете дня.
Усни, Геральт. А так, между нами, вовсе не Весемир дал тебе
твое имя. Хоть это тоже ровным счетом ничего не изменит и
ничего не вернет, я все же хотела б, чтобы ты об этом знал.
Будь здоров и береги себя. И не пытайся меня искать...
- Висенна...
- Нет, Геральт. А теперь ты уснешь... Я... я была твоим
сном. Выздоравливай.
- Нет! Висенна!
- Усни, - в бархатном голосе тихий приказ, ломающий волю,
разрывающий ее, словно ткань. Тепло, неожиданно истекающее из
ее руки...
- Усни.
Он уснул.
6
- Мы в Заречье, Йурга?
- Со вчерашнего дня, господии Геральт. Скоро река Яруга, а
там уже мои края. Гляньте, даже кони шибчей пошли, ушами
прядут. Чуют - дом близко.
- Дом... Ты живешь в городе?
- В пригороде.
- Интересно, - ведьмак осмотрелся. - Почти не видно следов
войны. Говорили, ваши края жутко разрушены.
- Точно, - сказал Йурга, - уж чего-чего, а руин туточки
было вдосталь. Посмотрите внимательней, почти на каждой халупе,
за каждым забором все бело от новой тесины. А за рекой, вот
увидите, там еще хужее было, там под корень все погорело... Ну
что ж, война войной, а жить надыть. Самую-то заваруху мы
пережили, когда Черные катились через нашу землю. Точно, тогда
казалось, все они тута спалят и вытопчут. Многие из тех, что
тогда сбегли, так и не возвернулись. А на их местах поселились
новые. Жить-то надыть.
- Факт, - буркнул Геральт. - Жить надо. Неважно, что было.
Жить надо.
- Это точно, господин. Ну получайте. Зашил вам портки,
залатал. Будут что новые. Это как с нашей землей, господин
Геральт. Разодрали ее войной, перепахали, словно плугом прошли,
бороной, исковеркали. Но теперича будет как новая. И еще лучше
уродит. Даже те, что в той землице погнили, добру послужат,
удобрят почву. Щас-то пахать трудно - кости, железяки всюду на
полях, но земля и с железом управится.
- Не боитесь, что нильфгаардцы... что Черные вернутся? Если
уж однажды нашли путь через горы...
- А как же. Страшно. Однако что ж? Сесть и сопли
распускать? Трястись? Жить надыть. А что будет, то будет. Того,
что предназначено, не избежать.
- Веришь в Предназначение?
- А как же не верить-то? Опосля того как мы на мосту
встренулись, на урочище, как вы меня от смерти спасли? Ох,
господин ведьмак, бухнется вам моя Златулина в ноги...
- Прекрати. Честно говоря, я тебе больше обязан. Там, на
мосту... Ведь это моя работа, Йурта, моя профессия. Я защищаю
людей за деньги. Не по доброте душевной. Признайся, Йурга, ты
слышал, что люди болтают о ведьмаках? Мол, неведомо, кто еще
хуже - они или чудовища, которых они убивают...
- Неправда ваша, господин, не знаю, почему вы так говорите.
Что ж, али у меня глаз нету? Вы тоже из той же самой глины
вылеплены, что и та лекарша...
- Висенна...
- Она нам себя не назвала. Но ведь она мчалась за нами
галопом, потому как знала, что потребна, догнала вечером, сразу
занялась вами, едва с седла соскочила. Да, господин, намучилась
она с вашей ногой, от этой магии аж воздух звенел, а мы со
страху в лес драпанули. У нее потом из носа кровь пошла.
Непростая, видать, штука - колдовать. И так заботливо вас
перевязывала, ну прям-таки как...
- Как мать? - Геральт стиснул зубы.
- Во-во. Точно сказали. А когда уснули...
- Ну, Йурга?
- Она едва на ногах держалась, бледная была как полотно. Но
пришла, спрашивала, не нужно ли кому из нас помощи. Вылечила
смолокуру руку, которую ему стволом пришибло. Гроша не взяла да
еще и лекарства оставила. Нет, господин Геральт, на свете,
знаю, мало ли что о ведьмаках болтают, да и о чародеях тоже. Но
не у нас. Мы, из Верхнего Соддена, и люди из Заречья лучше
знаем. Слишком многим мы чародеям обязаны, чтобы не знать,
какие они. Память о них у нас не в сплетнях и трепотне, а в
камне высечена. Увидите, как только роща кончится. Да вы и
сами, надо думать, лучше знаете. Битва-то была - на весь мир
слыхать, а едва год минул. Должны были слышать.
- Не было меня здесь, - буркнул ведьмак. - Год не было. На
Севере я был. Но слышал... Вторая битва за Содден...
- В сам раз. Сейчас увидите холм и камень. Раньше-то мы
этот холм называли просто: Коршунья гора, а ныне все говорят:
Холм Чародеев, или Холма Четырнадцати. Потому как двадцать два
их было на том холме, двадцать и два чародея там бились, а
четырнадцать пало. Страшный был бой, господин Геральт. Земля
дыбом вставала, огонь валил с неба, что твой дождь, молнии
били... Мертвые валялись, аж жуть. Но превозмогли чародеи
Черных, одержали Силу, коя их вела. А четырнадцать все же пали
в той битве. Четырнадцать сложили живот свой. Что, господин?
Что с вами?
- Ничего. Продолжай, Йурга.
- Страшный был бой, ох, если б не те чародеи с Холма, кто
знает, может, не болтали бы мы с вами сегодня тута, домой
поврачаючись, потому как и дома-то не было бы, и меня, и,
может, вас... Да, всЛ чародеи. Четырнадцать их сгинуло, нас
защищая, людей из Соддена и Заречья. Ну, конечно, другие тоже
там бились, воины и рыцари, да и крестьяне, кто мог, схватили
вилы да мотыги, а то и просто колья... Все стояли насмерть, и
множество полегло. Но чародеи... Не фокус воину погибать,
потому как это ж его специальность, а жизнь короткая. Но ведь
чародеи могут жить, сколь им хочется. А не задумались...
- Не поколебались, - сказал ведьмак, потирая рукой лоб. -
Не поколебались. Я был на Севере...
- Вы что, господин?
- Так, ничего.
- Да... Так мы туда, все с округи, цветы все время носим,
на тот Холм, а майской порой, на Беллетэйн, завсегда там огонь
горит. И во веки веков гореть будет. И вечно жить они будут в
памяти людской, те четырнадцать. А такая жизнь в памяти - это
ж... это... Нечто побольше! Больше, господин Геральт!
- Ты прав, Йурга.
- Каждый ребенок у нас знает имена тех четырнадцати,
выбитые на камне, что на вершине Холма стоит. Не верите?
Послушайте: Алекс по кличке Рябой, Трисс Меригольд, Атлан Курк,
Ваньелле из Бругге, Дагоберт из Воле...
- Прекрати, Йурга.
- Что с вами, господин? Бледный как смерть!
- Нет, ничего.
7
Он поднимался на Холм медленно, осторожно, вслушиваясь в
работу сухожилий и мускулов в магически вылеченной ноге. Хотя
рана вроде бы полностью затянулась, он по-прежнему берег ногу и
старался не опираться на нее всем телом. Было жарко, аромат
трав бил в голову, дурманил, но дурманил приятно.
Обелиск стоял не в центре плоско срезанной вершины, а был
слегка сдвинут вглубь, за пределы круга из угловатых, словно
позвонки, камней. Если б он поднялся сюда перед самым заходом
солнца, то тень менгира, падая на круг, точно прошла бы по его
диаметру, указав направление, куда были обращены лица чародеев
во время битвы. Геральт глянул туда, на бескрайние холмистые
поля. Если там еще оставались кости полегших, а они там были
наверняка, то их скрывала буйная трава. Там парил ястреб,
спокойно наворачивавший круги на широко раскинутых крыльях.
Единственная подвижная точка среди замершего в жаре ландшафта.
Обелиск был широкий у основания, чтобы его охватить,
пришлось бы соединить руки по меньшей мере пяти-шести человек.
Было ясно, что без помощи магии его втащить наверх не удалось
бы. Обращенная к каменному позвоночнику плоскость менгира была
гладко отесана, на ней виднелись выбитые рунические письмена.
Имена тех четырнадцати, что погибли.
Он медленно подошел. Йурга был прав. У основания обелиска
лежали цветы - обычные полевые цветы: маки, люпины,
просвирняки, незабудки. Он медленно читал сверху, а перед его
глазами возникали лица тех, кого он знал.
Веселая Трисс Меригольд с каштановыми волосами, хохочущая
по любому поводу, выглядевшая как девчонка. Он любил ее. И она
его тоже.
Лоудбор из Мурривеля, с которым когда-то он чуть было не
подрался в Вызиме, когда поймал волшебника на махинациях с
костями во время игры при помощи тонкого телекинеза.
Литта Нейд по прозвищу Коралл. Прозвище ей дали из-за цвета
губной помады, которой она пользовалась. Литта когда-то
накапала на него королю Белогуну, да так, что ему пришлось
неделю отсидеть в яме. Когда его выпустили, он отправился к
ней, чтобы узнать о причинах. Не заметил, как оказался у нее в
постели, и провел там вторую неделю.
Старый Горазд, который хотел уплатить ему сто марок за
право исследовать его глаза и предложил тысячу за возможность
провести вскрытие, "не обязательно сейчас", как он тогда
выразился.
Оставались три имени, и в этот момент он услышал за спиной
легкий шорох и обернулся.
Она была босая, в простом льняном платьице. На длинных
светлых волосах, свободно спадающих на плечи и спину, лежал
венок, сплетенный из маргариток.
- Привет, - сказал он.
Она подняла на него холодные глаза, но не ответила.
Он отметил, что она почти совсем не загорела. Это было
странно сейчас, в конце лета, когда деревенские девушки обычно
загорали дочерна, ее лицо и открытые руки лишь слегка
