ширинку, констатирует отсутствие трех пуговиц, запахивает ширинку и
прощается с нами приветствием дзюдоистов. При поклоне у него из нагрудного
кармана вываливается его содержимое: две шариковые ручки "Бик", банан,
мелочь, бельевая прищепка, трубка-набивалка-отмычка, куриная косточка и
цветная фотография принца Рэнье из Монако.
* Эта рифма ннчеге не значит, но доставляет мне удовольствие. --
Примеч. авт.
Глава четырнадцатая
В которой ситуация начинает проясняться
Я провожу вечер в компании товарища Ракре, хотя после бараньей ножки с
фасолью, которую давали на ужин, визиты к нему были противопоказаны. Он
предлагает мне переброситься в картишки, но я отказываюсь: у меня душа не
лежит к картам. Во мне растет какое-то чувство тревоги и я доверяюсь ему.*
-- Ты что такой озабоченный? -- проницательно замечает пердоман,
постреливая своей выхлопной трубой.
-- Послушай, Мелодичный, -- обрываю я его, -- ты был тогда в автобусе,
когда Бардан вышел и вернулся в школу?
-- Йес, а что?
-- Расскажи покороче, как он себя вел.
Заинтригованный стрелок холостыми патронами оттягивает резинку пижамы,
чтобы проветрить помещение.
-- Ты опять возвращаешься к этим делам? По-моему, -- потоварищески
признается он, -- ты будешь доброй ищейкой, у тебя есть для этого
необходимое упорство.
Его высокая оценка трогает меня прямо в сердце, минуя лицо. Он тут же
переводит свои слова на азбуку морзе и передает их нижней частью своего
тела. Потом, после некоторого размышления, продолжает:
-- Нас была целая компания в гостинице "Петух в винном соусе", которая
при этом является еще и конечной остановкой автобусов до Лиона.
-- И что?
-- Ничего..., -- бормочет он. -- Нет, правда ничего...
Он опять что-то обмозговывает, но все ему кажется в порядке. Потом,
постреливая из цокольного этажа, говорит:
-- Мы потягивали пиво. Кто-то играл на музыкальном автомате. Потом
подошел автобус. Шофер и кондуктор вышли, чтобы по-быстрому пропустить по
кружечке. А мы пошли в автобус...
-- А Бардан?
-- Бардан тоже.
-- Какой он был?
* Я трудный писатель. -- Примеч. авт.
-- Что значит, какой?
-- Я хочу сказать, он не был озабоченным?
-- Ничуть, он смеялся.
-- Продолжай...
-- Вернулись водитель и кондуктор. Автобус уже отправлялся, кондуктор
стал получать деньги...
Он с напряжением восстанавливает в памяти этот момент. Именно это мне и
нужно. Надо, чтобы его воспоминания разбились на фрагменты, чтобы он работал
на малых оборотах.
-- И потом? -- поощряю я его осторожно.
Он надувает губы своего заднего отверстия, потом продолжает:
-- Шофер завел мотор, и туг кто-то попросил подождать, потому что к
автобусу бежал один из слушателей.
Он хмурит брови.
-- Вот те на! А опоздавшим-то был Канто, тот парень, который вчера на
лекции сказал, что ему надо к дантисту.
И тут у меня в мозжечке начинает царапаться своими маленькими лапками
маленькая мышка, Милые мои девочки, дело-то продвигается; ведь продвигается!
-- И потом? -- говорю я со вздохом, напоминающим последний вздох.
Ракре продолжает выражать свои мысли вслух сразу с двух концов, но я
прислушиваюсь только к тем звукам, которые идут из верхнего конца.
-- Шофер подождал. В общественном транспорте все происходит
по-родственному. Товарищ Канто поднялся в автобус. И сел на переднее сиденье
рядом с водителем. Автобус тронулся. И тут Бардан вскакивает с места и
кричит: "Остановите! Остановите!" И, ничего не объяснив, выскочил через
заднюю дверь.
-- А с кем он сидел?
Ракре задумывается.
-- С Безюке, я думаю. Знаешь, такой высокий блондин со шрамом на
подбородке?
-- Он спит в одной спальне с Канто, этот парень?
-- Точно, это его товарищ по боксу. Ты куда, Белоснежка?
Я быстро набрасываю халат.
-- Некогда объяснить, но я тебе напишу, -- обещаю я.
Блондин Безюке читает трактат Апэна-Бонлара о педерастии у планктонов.
Это прилежный слушатель, отличник. Он первый по огрызкам ногтей, первый по
поддельным чекам, первый по инсектицидам, второй по реанимации, второй по
слухам среди населения, второй по судебным актам с предупреждением, третий
по личному обыску, третий по разгону скоплений людей, третий по борьбе с
распространителями листовок. Он получил первую премию "Гран при" за научную
работу "О чрезвычайном положении", просто премии за работы "Усиленные наряди
полиции", "Типы печатей" и похвальный лист за "Обыск". Это я к тому, чтобы
вы немножко поняли, что это не рядовой человек. Я сажусь на кровать у него в
ногах без всякого предупреждения, тем более, что ни он, ни я не принадлежим
к Национальному обществу железных дорог.*
-- Извини за беспокойство, товарищ, -- говорю я ему. -- Представь себе,
что мы занимаемся частным расследованием событик, которые здесь произошли. Я
и Ракре.
-- Он смотрит на меня поверх своих очков в золотой оправе.
-- Похвальная мысль, -- соглашается ов.
-- Кажется, ты сидел в автобусе рядом с Барданом, перед тем, как он
вышел?
-- Точно, а что?
-- Он ничего не сказал, когда выходил?
-- Ничего, я об этом уже говорил следователю.
-- А перед этим? Не двигайся и слушай сюда внимательно, товарищ. Мотор
уже работал, когда кто-то из вас заметил, что бежит опоздавший, о'кей?
-- Да, я помню, -- говорит Безюке, нахмурив брови.
-- Что-то мне подсказывает, что реакция Бардана имеет связь с этим
прибытием in extremis * Канто. Я прошу тебя поразмыслить над этим.
Я жду, пылко глядя на него в упор. Один глаз у него становится больше,
а другой, наоборот, меньше.
-- Вот те на, ты меня заставил по другому взглянуть на это, -- шепчет
Безюке. -- Боже мой, но это же правда, -- с нажимом говорит ов.
-- Рожай быстрее, -- агонизирую я.
-- Кто-то закричал: подождите, там еще кто-то бежит! Все обернулись. Я
сказал: "Это Авель Канто, новенький". И тут Бардан прошептал: "Авель Канто
из Бордо?" Я ему рассеянно ответил, что да. А в это время Канто заскочил в
автобус. Автобус тронулся. Вдруг ви с того, ни с сего, Бардан закричал:
"Остановите!" и выскочил!
-- Спасибо, старик! -- говорю я. -- Это все, что я хотел знать.
Я возвращаюсь в свою комнатенку. Я удовлетворен. Сомне * Благодаря
такаго рода каламбурам читатель менше будет догадываться о том, что я на
самом деле писатель. -- Примеч. авт.
**В последний момент. -- лат.
ний больше нет: покойный Бардан знал, что у Канто были нехорошие
намерения. И испугался его... Он вернулся в школу... И... И что? Что
произошло в одиночестве пустых спален?
Я пока этого не знаю, но надеюсь скоро узнать.
Ночью шел снег. Когда я проснулся, все за окном было покрыто снежным
покрывалом -- шаблонная фраза а сочинениях школьников выпускного класса.
Помывшись, побрившись, я захожу за Толстым, и мы, никому ничего не говоря,
катим в Лион. Берю ругается. Его графиня прислала ему письмо, в котором
уведомляет, что не сможет приехать в назначенный срок. Поэтому у уважаемого
преподавателя возникают некоторые осложнения с его курсом лекций.
-- Все старые бабы одинаковые, -- говорит он, -- голубая у них кровь
или сок свеклы, что касается пунктуальности: всегда опаздывают. Эти уродины
только к парикмахеру приходят вовремя! Скоро дойдет до того, что эта
Труссаль де Труссо будет динамить меня самого. -- Он разматывается, как
катушка спиннинга. Он за новую отмену привилегий, Берю. Он за возвращение
ночи 4 августа.* Он предлагает послать графиню на эшафот. Он хотел бы
посмотреть, как она стоит во весь рост на повозке на фоне гильотины, вся
серая от страха и в окружении свирепых санкюлотов, которые осыпают ее своими
плебейскими ругательствами.
Он выступает за решительное и с брызгами крови отсечение ее головы. За
то, чтобы ее накололи на пику и показывали исступленной толпе!
В жизни простого человека обязательно наступает такой момент, когда он
начинает взывать к 1789 году, чтобы покончить с разночинцами.
Я с трудом продираюсь по забитым улицам в центре Лиона, где зеленый
свет горит ровно столько, сколько нужно человеку, чтобы один раз чихнуть, --
такой мощный поток автомобилей движется в противоположном направлении. Берю,
наш неутомимый рыцарь говорильни, меняет тему разговора. Для Монументального
нет-никаких тайн в словесных фигурах высшего пилотажа.
Он пророчески предрекает наступление времен, когда все машины будут
"увязать друг в дружке" (так он сказал), как засыхающий цемент. Пока уличное
движение еще только засыхает. А скоро оно застынет полностью, как глыба
цемента.
* Ночью 4 aвгуста 1789 года Учредительное собрание отменило привилегии
феодалов -- Примеч. пер.
Машины будут походить на маринованных селедок, на паюсные икринки. Все
склеится. Улица с застывшими в оцепенении машинами будет не просто улицей, а
гигантским автомобильным кладбищем.
Уже сейчас он знает в Париже такие места, где пешеходы практически не
могут перейти ва другую сторану улицы. Полтора часа красного света на четыре
смертельных секунды зеленого света! Регулировщик, который управляет
светофором, в конце рабочего дня подводит итоги. Он говорит: "Сегодня мне
удалось переправить через улицу пятнадцать пешеходов, погиб всего один и
только двенадцать ранены". И он страшно гордится этим. В комиссариатах
полиции рекорды падают каждый вечер. Да, Берю очень четко видит будущее,
будто оно написано неоновыми буквами. Он чувствует скорое приближение
момента освобождения, когда автомобилисты вновь станут полноправными
пешеходами. А тротуар, которым до этого пользовались преимущественно путаны,
как их называют те, которых шокирует слово проститутка, вновь станет
королем. Тем более, что путаны, будем справедливы, сейчас становятся тоже
моторизованными. Проститутки на колесах имеют потрясающий успех в наше
время. Проституция на машинах -- это настоящая находка нашего переходного
послевоенного периода! Только меняй машины. Иди на зов фар. Скоро путаны
изобретут систему, чтобы заниматься "этим" из машины в машину. Ведь самолеты
дозаправляют друг друга в полете! Так почему же нельзя найти способ
побаловать клиента на ходу. Через транзистор, а что? Простой вызов по радио.
"Я Жюли Рыжая, ты хочешь со мной поработать, дорогой?.." "Сколько?"...
"Пятьдесят бабок, лапочка; я тебе сделаю пучок коротких волн для спинного
мозга, а для прибора низкочастотный вибратор и ультразвук? Лады?.."
"Хоккей!"..." Тогда заложи перфокарточку в гидростатический табулятор на
твоей приборной доске и пробей пятьдесят деголлевских франков".
Глинглин-Блон! "Спасибо, старик, теперь можешь устроиться поудобней! О,
слушай, я вижу на моем экране, что ты перебрал пива. Я тебя предупреждаю,
меня ждет "Феррари". Если ты будешь и дальше чесаться, я включу тебе "Салют,
парни" и смываюсь". Вот какая будет проституция завтрашнего дня, клянусь
тебе!
Мы приезжаем в госпиталь, в отделение профессора Ганса Це-Фалло.
Дежурная медсестра сообщает нам, что симпатяга Матиас наконец-то пришел в
себя. Он разговаривает! И даже более того! Берю и я, мы вне себя от радости.
Наконец-то наступил долгожданный день! Дама в белом проводит нас в палату,
погруженную в полумрак. Рыжий лежит на кровати и рдеет на белом фоне своих
повязок. У него осмысленный взгляд, и он сразу же узнает нас.
-- Как это мило! -- говорит он довольно уверенным голосом несмотря на
то, что после головного ранения в голове у него не все дома.
