плеваться. Какой-то господин сидит на корточках на клетке второго этажа и
весело постреливает в нас из пистолета с глушителем! Классный презерватив,
ребята, почти ничего не слышно! Сцена из фильма Лаутнера! А он один играет
за всех дядюшек в фильме "Дядюшки-убийцы". В двух миллиметрах от моей
физиономии отваливается большой кусок штукатурки. Я едва успеваю плюхнуться
на живот и на животе скольжу по ступенькам. По пути я задеваю Его
Округлость. Мы соединяемся и катимся дальше в виде небольшой лавины из двух
тел. Малость побитые и помятые, мы оказываемся в коридоре.
Маленький спектакль такого рода страшно нервирует.
-- Вот так дела, -- ворчит Толстощекий, -- эта таверна случайно
называется не "Радушный прием?" Надо звякнуть в полицию, чтобы нам прислали
подмогу, а то мы можем проторчать здесь весь день, как в осажденном Вердене!
Я качаю головой.
-- Мы урегулируем этот вопрос между собой, папуля!
-- Ну, ты даешь, -- ворчит он, -- с твоими выдающимися умственными
способностями ты скоро будешь работать только на себя. На фоне таких гениев,
как ты, остальные полицейские просто ремесленники.
Классный убийца наверху наверное уже жалеет, что поспешил. Он не дал
нам подняться выше по лестнице, и ему пришлось стрелять под неудобным углом.
-- У меня такая мыслишка, что он там один, -- шепчу я на ухо Толстому,
-- давай попробуем подобраться к нему сзади.
-- Хоккей, -- отвечает Несносный, -- я схожу к соседу и одолжу у него
лестницу. Трепану, что она нужна для подстрижки усов у клубники!
Он уходит.
Рукоятка пугача щекочет мне ладонь. Как я хочу взять его на мушку,
этого нехорошего человека со второго этажа!
-- Эй, дружище, -- ору я ему во всю глотку. -- На вашем месте, я бросил
бы свою хлопушку и тихонько спустился по лестнице с поднятыми руками. К
счастью, вы меня не задели, поэтому вы еще можете надеяться на смягчающие
обстоятельства при определении меры наказания!
Никакого ответа.
-- Ваше поведение неразумно, -- добавляю я, -- вы влипли, влипли,
влипли, как пел воробушек на ветке липы!
По-прежнему никакой реакции. Может быть, этот канонир вообще не сечет
по-французски? А вдруг случайно у него рот заклеен лейкопластырем, а?
Проходит несколько минут. Над собой я слышу его дыхание. В пустом доме
все звуки заметно усиливаются.
-- Ты слышишь, метатель желудей, -- снова кричу я злющим -- презлющим,
брюзжащим голосом. -- Тебе крышка. В твоих же интересах не брать на себя
лишнее и увеличивать свой пассив, иначе ты никогда на расплатишься с
долгами!
Наверху слышится легкий шум шагов. Парень меняет место. Это что,
военная хитрость? Я поднимаю свое навостренное ухо: никакой ошибки, он
входит в какую-то комнату; слышится скрип половиц под его ногами. Вдруг в
тишине раздается выстрел, звук которого, приглушенный глушителем, кажется
каким-то глухим, металлическим и даже смешным.
У меня на мгновение появляется мысль, что он выстрелил в Его
Высочество, но она тут же исчезает. Здраво рассуждая, у Берю просто
физически не было времени одолжить лестницу у соседей и взять приступом
главную башню этого замка. Тогда, что же?
Я решаюсь и, пистолет в руке, палец на курке, голова напряжена, глаза,
как у орла, я делаю молниеносный бросок на эту треклятую лестницу. И одним
броском перескакиваю половину ступеней. Тут я замечаю, как из одной комнаты
крадучись выходит парень гусарского сложения. Без пиджака. На шее шелковый
галстук с рисунком под названием "Гибель Титаника", выполненным в
естественных цветах. Седые волосы подстрижены "под ершик". Лицо цвета охры.
Густые брови. Из ствола пушки идет дымок... Глушитель придает пистолету еще
более угрожающий вид. Тип держит пистолет у бедра, на манер наемного убийцы.
Теперь до меня доходит, почему он промахнулся в меня. Месье привык палить из
определенного положения: от бедра. А когда он стреляет с вытянутой руки, то
теряет целкость. Поскольку мне известны его намерения по отношению ко мне, я
говорю сам себе (но гораздо быстрее, чем это пишу), что лучше мне его
опередить и первым пожелать покоя его душе. И слету открываю огонь. И пока
он не успел ничего понять, я всаживаю в него всю обойму. Последним усилием
он нажимает на спусковой крючок, и перила лестницы расцвечиваются пунктиром
дырочек. После этого парень, который схлопотал восемь моих картечин в свой
буфет, делает кульбит вперед. Его голова смешно свешивается с первой
ступеньки лестницы, а из вспоротого живота фонтаном хлещет кровь.
Как говорил один мой приятель: "если он любит цветы, то скоро их будет
иметь".
Я завершаю свое восхождение наверх и переступаю через тело. Меня
продолжает интриговать выстрел из пушки, который я слышал несколько секунд
назад. Я врываюсь в комнату, из которой он вышел, и с трудом перевожу
дыханье. Передо мной Матиас. Лицо залито кровью... Он сидит на полу,
прислонившись спиной к батарее центрального отопления. Рот заткнут кляпом из
шелкового платка. Но сейчас этот кляп бесполезен: от пули, которую всадил в
его котелок этот громила, у рыжего явно нет никакого желания рассказывать
свою биографию. Пуля пробила крышку его котелка, и из раны, пузырясь,
вытекает кровь. Будто его мозг пускает пузыри. От крови рыжая шевелюра
приобретает пурпурный цвет. В этот момент он чем-то похож на клоуна. Я
становлюсь перед ним на колени и прикладываю руку к груди. В груди что-то
бьется.
Что же ты, малыш! Ведь ты так гордился своей нескладной женушкой,
которая с таким желанием ждала своего пацана!
Где-то рядом слышится шум. Это Толстый берет штурмом бастион. Он уже
проник на второй этаж через окно, предварительно разбив в щепки жиденькие
ставни. Он входит в комнату. В руках у него кольт-компостер, изготовленный
для пробивания дырок на билетах.
-- Сюда! -- зову я его.
Он замечает окровавленное тело, и его лицо странно бледнеет.
-- Матиас, -- бормочет он. -- Это сделал тот гад в коридоре, которого
ты пришил?
-- Увы! -- с горечью говорю я. -- Этот тип понял, что ему конец и решил
убрать Матиаса, чтобы тот ничего не сказал!
Его Башковитость внимательно рассматривает рану.
-- Для преподавателя по пулевым отверстиям, -- говорит он, -- на самом
деле печально вот так заканчивать свою жизнь!
И, продолжает, вздрогнув:
-- Постой, может быть, еще есть какая-то надежда. Он еще жив. Мне
думается, что под таким углом пуля должна скользнуть вдоль затылочной кости
и выйти наружу!
Я рассматриваю рану повнимательнее.
-- И правда, она вышла, эта пилюля: видишь, она застряла в плинтусе,
возле батареи. Скорую помощь! Быстро!
Через полчаса Матиаса на скорой доставляют в госпиталь Эдуарда Эррио,
где ему будут делать трепанацию черепа. Его тестю не остается ничего
другого, как созвать дежурных серафистов на траурную обедню с певчими и
музыкой. Сейчас именно тот момент, когда следовало призвать на помощь всех
святых, всех ангелов-стражей порядка, дипломированных архангелов,
потенциальных блаженных, а также все Святое семейство: Господа Бога, Его
Сына, Святой Дух Элуа, Марию, Иосифа, осла и все такое прочее, чтобы
дежурный хирург совершил маленькое чудо.
Берю и я очень подавлены. Этот трагический случай внезапно опустошил
нас. Все происходило так мирно. Спокойная слежка, а потом -- вдруг все
перевернулось, и мы стали свидетелями драмы. У палача Матиаса при себе не
было никаких документов. Служба криминалистики, в соответствии с ее
функциональным предназначением, сейчас занимается опознанием этого типа.
Долоросы в гостиницу "Стандинг" еще не вернулись. Я отдал приказ устроить в
гостинице засаду и, если они вернутся, арестовать их. Мне не терпится
пролить свет на эту историю. А вам, мои красавицы, разве нет, скажите? От
этих таинственных аккумуляций (как говорит Берю) у вас в замыкателях бегают
мурашки. И вы хотели бы иметь чистую совесть во всей этой истории (хотя бы
раз в жизни, плутовки вы мои). Ну, что ж, вам придется сделать как Шарль, то
есть, набраться терпения и ждать, чтобы узнать всю правду о господине Икс.
-- Надо срочно ехать в школу и найти этого типа, -- волнуется Берю.
-- Хорошо, Малыш.
И мы едем в школу Сен-Сир.
Пока мы преодолеваем первые подъемы Золотой горы, Берю сам с собой
ведет такой разговор:
-- А ты не думаешь, Сан-А, что в глубине души Матиас чувствовал, что с
ним что-то случится?
Пораженный таким открытием, я шепотом отвечаю:
-- Правда, Толстый, он это чувствовал.
-- Что же он такое знал, из-за чего они закрыли ему говорильник пулей?
-- Ои ничего не знал, но они думали, что он что-то знает.
-- И что же? -- простодушно спрашивает Невыразимый.
Я испускаю ртом звук, который другие предпочитают производить своим
южным полушарием.
-- В тот день, когда мы это будем знать. Толстый, правда будет записана
огненными буквами на фасаде школы!
Берю улыбается.
-- Этот день, парень, не так ух далеко, -- обещает он. -- Я тебе
клянусь, что очень скоро, дай мне только переброситься парой слов с этим
проворным малым, ты получишь самую достоверную информацию.
Увы! Его оптимизм, по крайней мере, не совсем ко времени, потому что
наш клиент еще не вернулся в школу, "al school", как говорят жители
Великобритании, которые бегло говорят по-английски!
Начинается долгое ожидание.
Товарищ Ракре дает мне кое-какую информашку об этом слушателе. Это
некто Авель Канто, уроженец Бордо. В школу прибыл недавно. Я мчусь к
директору и прошу у него личное дело этого парня. Он признается мне, что уже
с самого моего приезда он знал, кто я, и я благодарю его за соблюдение
тайны. Из дела Канто ничего особо важного для себя мы не узнаем. Он был
секретарем в одном из комиссариатов пригорода Парижа, а до этого --
инспектором в Бордо. В краткой справке он характеризуется положительно, как
ценный работник. Это и смущает больше всего, правда?
Заодно я прошу показать дела двух "самоубийц". И только в этот момент,
мои хорошенькие, я начинаю видеть в этом деле проблески света. Кастеллини,
родом с Корсики, тоже был инспектором в Бордо. А Бардан служит в полиции
Либурна, то есть (для тех, кто немного знает географию) в нескольких
километрах от Бордо. Вывод: город Монтеня (Мишеля Экема де) и Эскарпита
(Робера) является общим знаменателем этих трех господ. Одно очко в мою
пользу.
Я устраиваюсь в одном из свободных кабинетов и начинаю названивать во
все концы. Я звоню в Бордо и прошу, чтобы мне прислали послужной список
Канто и двух покончивших с собой; после этого прошу Париж навести справки о
Долоросах. После этого звоню своим лионским коллегам и узнаю, что панамцы в
гостинице "Стандинг" так и не объявились. А поскольку друг Канто тоже явно
не думает возвращаться в школу, я начинаю всерьез думать, что эти гангстеры
уже в курсе моего стремительного наскока на виллу. Полиция района Роны-Соны
выяснила, что дом, в котором был заточен Матиас, был снят Долоросами у одной
старой и весьма благонамеренной дамы и что эта дама торгует свечками и
набожными картинками на холме Фурвьер. Вот и все, что мы имеем на данный
момент.
Четвертый звонок я делаю в госпиталь Эдуарда Эррио. Дежурный врач
сообщает, что операция у Матиаса прошла прекрасно, но мой несчастный
товарищ, если он выкарабкается, будет в состоянии говорить не ранее, чем
через двое суток.
Я же говорил вам, что начинается долгое ожидание!
Вечер проходит в общем спокойно. Мы смотрим по телеку какой-то
