- Могут,- оборвал его Гиббонс.-Конечно, если бы ты узнал, то мог бы воспрепятствовать, оказать давление и...
- Да нет, я имею в виду, что это не может быть правдой!
- А какая разница? - удивился Гиббонс.- Правда или нет, все равно прочтут. Людей заденет за живое. И никакой это не памфлет, у парня - научный подход. Он провел исследования и у него куча аргументов. Все подтверждено документально. Конечно, это может оказаться фальшивкой, только не похоже. За такую книжку любой издатель правую руку отдаст.
- Или четверть миллиона.
- Или четверть миллиона.
- Мы можем пресечь это сейчас,-прикинул Фрост.- Но как только книга попадет в киоски, ее уже не остановишь. На это рассчитывать нечего. Пропустить такую книгу я не могу. Этого мне не искупить.
- Но ведь можно обставить так,-напомнил Гиббонс,- что ничего искупать на придется.
- Даже если и так,- покачал головой Фрост,- они могут устроить ретроспекцию мозга. Сделать отметку, чтобы при оживлении мой мозг прочитали.
- Кто этим станет заниматься,-сплюнул Гиббонс. - Да в памяти, наверное, и не все сохраняется. Но, если тебя это так волнует, я готов уберечь твое доброе имя. Скажу, что узнал про книгу уже после твоей смерти.
- За отдельную плату, конечно.
- Дэн,- расстроился Гиббонс, - ведь ты сам сказал, что мы были друзьями. №За отдельную плату...¤. Друзья так не говорят. Я бы сделал это по дружбе.
- Да, еще одно,- вспомнил Фрост.- Кто издатель?
- Этого я тебе не могу сказать.
- Но как же я...
- Погоди, Дэн, подумай. Немедленный ответ мне не нужен. Давай встретимся ровно через сутки.
Фрост покачал головой:
- Сутки мне не нужны Все решено.
Потрясенный Гиббонс остекленело вытаращился на Фроста.
- Я навещу тебя. Ты передумаешь. Четверть миллиона! Ты встанешь на ноги!
- Не могу...- Фрост поднялся.- Ты можешь, а я - нет.
И он не может, подумал Фрост.
Гудение в мозгу утихло, и на его место пришло кое-что похуже - холод испуга.
- Скажи Маркусу,- начал он было, но передумал. - Нет, не говори ему ничего. Маркус сам разузнает. Он понизит тебя в чине, Джо, не забывай. Поймает как-нибудь...
- Дэн! - возопил Гиббонс.- Ты о чем? Что ты хочешь сказать?!
- Ничего,- отмахнулся Фрост.-Абсолютно ничего. Но на твоем месте я бы пустился наутек немедленно.
9.
Через полуоткрытую дверь канцелярии Никлос Райт увидел, что в церковь украдкой, почти испуганно вошел человек, обеими руками прижимая к груди шляпу.
Райт ласково улыбнулся - церковь была человеку в новинку, он чувствовал себя неловко и осторожно передвигался по храму, глядя по сторонам так, словно что-то неведомое угрожало ему из темных нищ.
Но в нем чувствовалось и почтение: казалось, он искал убежища или утешения. И это было непривычно - сюда приходили уверенные в себе люди, твердо знающие, что не найдут тут ничего, заходили, лишь отдавая дань обычаю.
Глядя на этого человека, Райт ощутил, как в глубине души что-то шевельнулось, и нахлынуло чувство, о котором он давно забыл - жажда милосердия, пасторского сострадания.
Пасторское сострадание, вздохнул он. Kому теперь это нужно? Первый раз это чувство пришло к нему еще в семинарии, первый и последний - в жизни оно оказалось лишним.
Найт осторожно приподнялся и тихо ступил под своды храма.
Человек уже дошел до алтаря и, отойдя в сторону, присел на скамью. Прижимая по-прежнему к груди шляпу, он сидел выпрямившись она самом краешке скамьи и глядел прямо перед собой, огни свечей с алтаря мягкими бликами колыхались на его лице.
Он долго сидел не двигаясь, словно не дыша. Найту, стоящему в проходе, показалось, что он уловил боль, скрытую в этом напряженном выпрямленном теле.
Потом человек поднялся и, продолжая прижимать шляпу, направился к выходу. За это время - Райт был убежден - ни единый проблеск чувства не промелькнул на мертвенном лице посетителя. Человек, пожелавший обрести здесь что-то, теперь уходил, ничего не найдя, и, возможно, полагая, что не отыщет этого уже никогда. Найт последовал за ним к выходу.
- Друг мой,- мягко произнес Райт.
Человек замер и обернулся, страх отразился на его лице.
- Друг мой,- повторил Райт,- могу ли я чем-либо помочь вам?
Человек пробормотал что-то, но с места не двинулся.
Найт подошел к нему.
- Вы нуждаетесь в помощи,- сказал он проникновенно.- Я здесь затем, чтобы вам помочь.
- Не знаю,- запнулся тот.- Я увидел, что дверь открыта и вошел...
- Двери всегда открыты.
- Я подумал... Я надеялся...
- Мы все должны надеяться,- изрек Райт.- Все мы веруем.
- В том-то и дело.- Человек взглянул на него.- Я не верю. Как люди обретают веру? И во что они верят?
- В вечную жизнь,- сказал Райт.- Мы должны верить в нее, И еще во многом другое.
- Но ведь она и так есть,- человек неожиданно разразился грубоватым смешком.-Вечная жизнь у нас в кармане. Что в нее верить?!
- Не вечная жизнь,- поправил его Найт,- но лишь долгая жизнь. А кроме долгой, есть и другая; лучшая, совершенно иная.
- Вы верите в это, пастор? Вы ведь пастор?
- Да, пастор, И я верю в это.
- Тогда какой. смысл в долгой? Не лучше ли...
- Не знаю,- покачал головой Найт.- Не могу претендовать на знание. Но и не сомневаюсь в намерениях Господа, допустившего ее.
- Но зачем Ему это?
- Затем, наверное, чтобы мы более подготовленными встретили ее конец.
- Но они говорят,- усмехнулся человек,- про вечную жизнь. О том, что умирать будет не надо. Какая же тогда польза от Бога? Зачем тогда еще какая-то жизнь?
- Что же,- рассудил Найт,- возможно. Но ведь это бессмертие может оказаться вовсе не тем, чего мы ждем, и нас ожидает отчаяние.
- А вы, пастор, как?
- Что? Я не понял.
- Какая жизнь нужна вам? Вы полезете в холодильник?
- Но, собственно...
- Ясно,- хмыкнул человек.- Всего доброго, пастор, и благодарю вас за заботу.
10.
Фрост тяжело поднялся по ступенькам, вошел в свою комнату, закрыл дверь и повесил шляпу на крюк. Устало рухнув в старое, протертое кресло, он огляделся по сторонам. Впервые нищета и убожество комнаты бросились ему в глаза. Кровать в одном углу, плитка и шкафчик с продуктами - в другом. Истертый, местами в дырах, ковер едва прикрывал прогнивший пол. Небольшой стол перед единственным окном - здесь он ел и работал. Несколько стульев и узкий комод, открытая дверца платяного шкафа. Вот и вся обстановка.
Все мы так живем, подумал он. Не я один, миллиарды. Не потому, что нам так нравится, это наша плата за бессмертие.
Он полудремал наедине с горькими мыслями.
Четверть миллиона долларов, бормотал он, и я вынужден отказаться. Нет, признался он себе, не потому, что я выше этого, не в благородстве дело - в страхе. Это могла быть провокация, организованная Эплтоном.
Джо Гиббонс был моим другом и надежным сотрудником, но дружба вполне продается за подходящую сумму. Все мы - Фрост ощутил кислый привкус правды на языке - готовы продаться. Все, без исключения. И только потому, что человек должен платить за вторую жизнь, потому, что должен прийти в нее с капиталом.
Началось все это около двух столетий назад, в 1964 году, и придумал это человек по фамилии Эттинджер. Эттинджер задумался: почему люди должны умирать от рака, если его научатся лечить лет через десять? Или от старости, когда преклонный возраст лишь род болезни, которая лет через сто будет побеждена?
Странно, сказал себе Эттинджер. Нелепое заблуждение, зачем умирать, когда есть выход.
На эту тему строили домыслы и раньше, но именно Эттинджер сказал: №Хватит болтать, давайте начнем. Разработаем технику, с помощью которой умирающих заморозят до момента, когда их болезни станут излечимы - тогда вернем их к жизни и вылечим рак, восстановим уставшие сердца, уничтожим следы разрушений, причиненные старостью. Дадим людям шанс¤.
Идея медленно завоевывала признание, лишь немногие отнеслись к ней всерьез, она стала излюбленной мишенью плоских острот в телевизионных шоу, и потихоньку эксплуатировалась писателями.
Но, хоть и медленно, все шло своим чередом. Несколько десятков человек сутки напролет проводили исследования, изобретали технологии, производили установки и разрабатывали структуру организации, которая сможет контролировать и направлять события.
Шли годы, и в сознание людей проникала мысль, что смерть должна быть побеждена, что смерть - не конец, что возможна вторая жизнь - не только духовная, но и физическая. Что это возможно для всех, и само предприятие - вовсе не бред собачий.
Публично никто не рисковал заявить, что собирается лечь в холодильник - это все еще был слишком эксцентричный шаг. Однако постепенно все больше людей, не афишируя это, заключали контракты: они умерли, были заморожены и ожидали теперь воскрешения.
Каждый из них оставил после себя гроши, которые сумел наскрести в первой жизни, и теперь эти деньги дожидались своих хозяев.
Комиссия Конгресса в Вашингтоне не смогла прийти к единому мнению, с тем же успехом вопрос обсуждался и в Палате общин. Движение по-прежнему считалось экстравагантным, но отрицательных эмоций не вызывало. Оно себя не выпячивало, не навязывалось, поучать не стремилось. И, хотя с годами оно все чаще становилось предметом частных разговоров и общественного интереса, официальные круги внимания на него не обращали - видимо, так и не поняв, как к нему следует относиться. К тому же, как и в случае с НЛО, слишком уж все было противоречиво.
Никто не скажет точно, как и когда это произошло, но настал день и все поняли, что небольшое, зародившееся в 1964 году движение стало наиболее масштабным за всю историю человечества - во всех отношениях. Хотя бы по влиянию, которое оно оказывало на людей - уверенных уже не только в смысле самой программы, но и в успехе предприятия. Движение было массовое - если учесть миллиарды замороженных, которые ожидали воскрешения, и, возможно, самое крупное - по своему финансовому могуществу, ибо все замороженные отдали свои деньги на хранение в Нетленный Центр. Итак, в один прекрасный день мир проснулся и обнаружил, что Нетленный Центр стал крупнейшим акционером планеты и подчинил себе разнообразные индустрии.
Тогда только, слишком поздно, правительства осознали, что ничего уже не могут поделать с Нетленным Центром - при всем своем желании. Любая попытка ограничить деятельность Центра,- что-либо запретить ему, ввести контроль - стала теперь бессмысленной - он сконцентрировал в своих руках огромный капитал, и общественное мнение было на его стороне.
Сопротивления практически не возникало, и могущество Центра продолжало расти. И вот сегодня, размышлял Фрост, он сделался мировым правительством, финансовой опорой планеты и единственной надеждой человечества. Но надеждой, за которую заплачено с лихвой - она превратила людей в скаред, понуро тянувших свою лямку.
Фрост привык обходиться без молока, которое любил, и весь его ленч - два тоненьких бутерброда в бумажном пакете. И это ради того, чтобы каждую неделю откладывать большую часть заработка в Нетленный Центр, с тем, чтобы капитал продолжал расти и тогда, когда он, бездыханный, окажется в подвале. Его комната убога, он питается всякой дешевой дрянью и ни разу в жизни не был женат. Зато капитал растет с каждой неделей. Вся жизнь сосредоточилась на величине счета.
А сегодня он был готов продать весь Центр с потрохами за четверть миллиона - самому ему столько не отложить и за всю жизнь. И он пошел бы на это, если бы не боязнь возможной ловушки. Но была ли ловушка?
Если провокация, то с какой целью? Что же такое стряслось, что Маркус Эплтон сделался его врагом?
Из-за попавшей к Фросту бумаги? Да что же в ней такого, что его нужно угробить, пока он не успел пустить ее в ход? Конечно, каждому понятно, если бумага важная, то тот, к кому она попала, не замедлит использовать ее себе во благо.
Он сунул листок в стол, а сегодня его там нет. Но если они забрали документ, то зачем им...
Стоп! Положил ли он бумагу в стол? Или второпях засунул в карман?
Фрост откинулся в кресле и попытался вспомнить, но ясность не приходила. В карман или в стол? Или в корзину для мусора? Не вспомнить.
Если он положил ее в карман, то... она здесь! Хотя нет, бумага могла попасть в карман другого костюма, но вряд ли, тот костюм он отутюжил неделю назад и повесил в шкаф. Значит, он вычищал карманы и все, что там обнаружил, сунул в ящик комода, чтобы потом рассортировать.
