журналов. Кроме того, заказывает по почте много книг.
- Технических?
- Отчасти. да, но большинство из них - просто популярные издания,
которые держат читателя в курсе последних достижений науки. Физика,
химия, биология и все такое прочее.
- Но я не...
- Вот именно. Я тоже. Он вовсе не ученый. По крайней мере
настоящего образования Уоллис не получил. В те далекие годы, когда он
ходил в школу, не очень-то многому там учили - сейчас, во всяком случае,
естественнонаучным дисциплинам уделяется гораздо больше внимания.
Кроме того, все, что он мог тогда узнать, давно уже обесценилось. Уоллис
посещал начальную школу - типичную для тех времен школу, где все
занимались в одной комнате, - а затем провел зиму в так называемой
"академии", что просуществовала год или два в городке Милвилл. Если вы
не в курсе, могу сообщить, что для пятидесятых годов прошлого века это
относительно высокий уровень образования. Так что он наверняка был
очень способным юношей.
Хардвик покачал головой.
- Невероятно! Вы все это проверили?
- Насколько было возможно. Приходилось действовать очень
осторожно. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь догадался о том, что меня
интересует на самом деле. Да, забыл упомянуть - Уоллис много пишет. Он
покупает толстые тетради для дневниковых записей дюжинами. И чернила
- пинтами.
Хардвик поднялся из-за стола и прошелся по комнате.
- Льюис, - произнес он, - если бы вы не предъявили мне свои
документы и если бы я не проверил их подлинность, честно говоря, я бы
решил, что все это просто бездарный розыгрыш.
Он вернулся к столу и сел, потом взял карандаш и снова принялся
перекатывать его между ладонями.
- Вы занимаетесь этим делом уже два года. У вас есть какие-нибудь
предположения?
- Никаких, - ответил Льюис. - Я в полном недоумении. И именно
поэтому я здесь.
- Расскажите мне, что вы знаете о нем еще. Я имею в виду - о его
жизни после войны.
- Его мать умерла, когда Уоллис был в армии. Отец с соседями
похоронили ее там же, на ферме. В те годы многие так поступали. Молодой
Уоллис получил отпуск, но слишком поздно: на похороны он не успел.
Никакого замораживания тогда попросту не было, а дорога отнимала много
времени. Потом он вернулся в действующие войска. Отец Уоллиса остался
холостяком, в одиночку работал на ферме и жил в достатке. По тем
сведениям, что мне удалось собрать, он был хорошим фермером, даже
исключительно хорошим для своего времени. Выписывал кое-какие
сельскохозяйственные журналы и вводил у себя всякие новшества. Уже
тогда он использовал севооборот и боролся с эрозией почвы. По
современным стандартам это была не бог весть какая ферма, но жил он с
нее совсем неплохо и даже сумел кое-что отложить. Затем с войны вернулся
Инек, и они больше года работали на ферме вместе. Старый Уоллис купил
косилку для лошадиной тяги - этакая цилиндрическая конструкция с
острыми длинными резаками, чтобы убирать сено и зерновые. Весьма
прогрессивный шаг по тем временам. Вручную за такой штукой не
угонишься. Но однажды хозяин отправился на косьбу, и лошадей что-то
испугало: они рванули, и старого Уоллиса бросило вперед, прямо под
косилку. Далеко не самый лучший способ уйти из жизни...
Хардвик передернулся и пробормотал.
- Ужасно...
- Инек нашел отца и перенес его тело в дом. Затем взял ружье и
пошел искать лошадей. Отыскал их в дальнем конце пастбища, пристрелил
на месте, да там и оставил. Это действительно так и произошло. Долгие
годы на пастбище лежали два лошадиных скелета, запряженные в косилку,
- до тех пор, пока не сгнила сбруя. Инек вернулся домой и занялся
приготовлениями к похоронам. Обмыл отца, одел его в выходной черный
костюм и положил на стол, - потом сколотил в сарае гроб. Могилу он
выкопал рядом с могилой матери. Закончил уже при свете фонаря и всю
ночь просидел возле отца. Когда наступило утро, он отправился к
ближайшему соседу, тот сообщил другим соседям, и кто-то позвал
священника. Под вечер состоялись похороны, и Инек вернулся домой. С тех
пор он там и жил, но никогда больше не возделывал землю. Только огород,
и все.
- Вы говорили, что эти люди не любят разговаривать с чужаками,
однако вам удалось узнать много подробностей.
- У меня ушло на это два года. Я, можно сказать, внедрился к ним.
Купил побитую машину и, остановившись в Милвилле, пустил слух, что
ищу женьшень.
- Что ищете?
- Женьшень. Это такое растение.
- Я знаю. Но на него уже долгие годы нет спроса.
- Ну, небольшой спрос все-таки есть. Время от времени женьшень
скупают экспортеры. Но я собирал и другие лекарственные травы тоже и
вообще делал вид, что хорошо знаю народную медицину. Впрочем, "делал
вид" - не совсем те слова: за два года я это дело неплохо освоил.
- Понятно, этакая простая душа, - сказал Хардвик, - тамошние
таких понимают. Чудак, мол, травы какие-то ищет - это в наше-то время.
Да и безобидный совсем. Может, даже немного чокнутый.
Льюис кивнул.
- Да, вышло даже лучше, чем я предполагал. Я просто шатался по
окрестностям, и иногда люди со мной разговаривали. Мне, кстати, и
женьшень удалось найти, правда немного. Особенно я подружился там с
одной семьей, с Фишерами. Они живут ниже по реке, а ферма Уоллиса
стоит на возвышенности у крутого берега. Причем живут они там почти
столько же, сколько и Уоллисы, но занимаются соврем другими делами.
Фишеры всегда охотились на енотов, ловили рыбу - зубатку и гнали
самогон. В моем лице они, видимо, нашли родственную душу. Я был столь
же беспечен и склонен к безделью, как они сами. Я им даже помогал с
самогоном: и гнать помогал, и пить. а пару раз и продавать. Ходил с ними
ловить рыбу, охотился, разговоры разговаривал, и они показали мне
несколько мест, где искать жень-шень - "шань", как они его называют.
Наверно, для социологов эта семейка - золотое дно. У Фишеров есть дочь -
глухонемая, но очень хорошенькая, - так вот она умеет заговаривать
бородавки...
- Мне это все очень знакомо, - отозвался Хардвик. - Я сам родился
и вырос в горах на юге.
- Они-то и рассказали мне про сенокосилку. Я выбрал денек,
отправился в дальний конец пастбища Уоллисов и произвел кое-какие
раскопки. Нашел лошадиный череп и кости.
- Но тут вряд ли докажешь, что это лошади Уоллиса.
- Пожалуй, - согласился Льюис. - Однако я нашел еще и обломки
косилки. Осталось от нее не так много, но определить, что это такое, все же
можно.
- Давайте вернемся к истории Уоллиса, - предложил Хардвик. -
После смерти отца он остался на ферме. И никогда ее не покидал?
Льюис покачал головой.
- Инек живет в том же самом доме. Там абсолютно ничего не
изменилось. И похоже, дом состарился ничуть не больше, чем его хозяин.
- Вам удалось побывать в доме?
- В доме - нет. Только возле дома. Сейчас я и об этом расскажу.
3.
В его распоряжении был час. Льюис знал это совершенно точно -
последние десять дней он следил за Уоллисом с хронометром в руках, и от
того момента, когда тот выходил из дома, до возвращения с почтой каждый
раз получалось около часа. Иногда чуть больше, когда почтальон опаздывал
или они останавливались поговорить. Но час, говорил себе Льюис, - это все,
на что он может твердо рассчитывать.
Уоллис скрылся за холмом, направляясь к каменистой гряде, что
поднималась над отвесным берегом реки Висконсин. Там он, зажав
винтовку под рукой, заберется на скалу и остановится, задумчиво глядя на
дикую долину реки. Затем спустится по камням вниз и пойдет по лесной
тропе, вдоль которой в положенное время года цветка розовые "башмачки".
А оттуда - снова вверх по холму к роднику, что выбивается из земли чуть
ниже старого поля, непаханного, может, уже сотню лет, потом дальше, до
почти заросшей дороги и вниз к почтовому ящику.
За те десять дней, что Льюис наблюдал за ним, его маршрут не
менялся ни разу. Возможно, он не менялся годами. Уоллис никогда не
торопился. Прогуливался он с таким видом, словно времени у него было
хоть отравляй. Останавливался по пути, чтобы пообщаться со своими
давними знакомыми, с деревом, с белкой, с цветком. Выглядел Уоллис
крепким, здоровым, да и во всей его повадке еще чувствовался бывалый
солдат - старые привычки и маленькие хитрости, оставшиеся с тех суровых
лет, что он провел в боях под началом многих полководцев. Подняв голову
и расправив плечи, Уоллис всегда двигался легкой походкой человека,
познавшего в свое время долгие изнурительные переходы.
Льюис выбрался из своего укрытия за густой завесой ветвей
деревьев, которые когда-то давно были садом: на кривых, узловатых, серых
от старости ветвях кое-где еще родились крохотные кислые яблоки.
Остановившись у края зарослей, он окинул взглядом жилище
Уоллиса, стоящее на вершине холма, и на мгновение ему показалось, что
дом освещен каким-то особым сиянием, словно некий чистейший
концентрат солнечного света преодолел разделяющую два небесных тела
бездну и пролился только на один этот дом, чтобы выделить его среди всех
других домов мира. Залитый солнечным сиянием, дом казался неземным,
словно он и в самом деле был каким-то необыкновенным. Но затем это
сияние исчезло - как будто оно просто привиделось, - и дом снова вернулся
в освещенный привычным солнечным светом мир лесов и полей.
Льюис потряс головой, уверяя себя, что это просто игра
воображения или оптический обман. Потому что особого солнечного света
не бывает, и этот дом, самый обыкновенный дом, хотя он и прекрасно
сохранился.
Такой дом в наши дни не часто увидишь. Прямоугольное, длинное,
узкое строение с высокой крышей и старомодными резными карнизами.
Какая-то в нем чувствовалась суровость, не имеющая ничего общего с
возрастом: таким он, видимо, был уже в тот день, когда его закончили
строить. Простой, суровый, крепкий дом, под стать людям, которые в нем
жили. Однако же, несмотря на эту вековую суровость, аккуратный и
ухоженный: везде ровная, не ободранная краска; ни малейшего намека, что
где-то что-то подгнило; и даже непогода не оставила на нем своей печати.
С одной стороны от дома стояла пристройка, скорее даже просто
сарай, и выглядел он тут совсем не на месте, словно его привезли откуда-то
целиком и приставили к стене, закрыв боковую дверь. Может быть, дверь,
ведущую на кухню, подумал Льюис. Сарай, без сомнения, использовался
для того, чтобы вешать там плащи и куртки, оставлять калоши и сапоги;
наверняка есть там скамьи для ведер и молочных бидонов и стоит плетеная
корзина для сбора яиц. Над крышей сарая торчала невысокая печная труба.
Льюис приблизился к дому, обогнул пристройку и увидел, что
дверь туда приоткрыта. Он поднялся по ступенькам, открыл дверь пошире и
застыл в изумлении.
Это был не просто сарай. Судя по всему, именно тут Уоллис и жил.
В одном углу стояла печь, от которой уходила под крышу труба.
Обыкновенная древняя печь, размерами немного меньше, чем старомодные
кухонные плиты; на печи - кофейник, кастрюля и сковорода. На крюках,
прибитых к доске за печкой, висела другая кухонная утварь. Напротив
полуторная кровать на четырех ножках, покрытая пестрым одеялом с
орнаментом из множества цветных лоскутков, вроде тех, что были очень
популярны у хозяек лет сто назад. В другом углу стояли стол и стул, над
столом в небольшом открытом стенном шкафчике - тарелки. Керосиновая
лампа на столе, старая, обшарпанная, но стекло чистое, словно его вымыли
и отполировали сегодня утром.
Однако никакой двери, ведущей из сарая в дом, и никаких
признаков, что она тут когда-то была. Просто ровная, обшитая дощечками
стена дома, где полагалось быть четвертой стене пристройки.
Невероятно, сказал себе Льюис, как это - нет двери? И почему
Уоллис живет здесь, в этом сарае, а не в самом доме? Возможно, есть
какая-то причина, по которой он не живет там, но тем не менее остается
поблизости. Может быть, Уоллис всю жизнь несет за что-то покаяние,
