ПРИБЫТИЕМ В 16 532.82. ВРЕМЯ ОТБЫТИЯ НЕ ОПРЕДЕЛЕНО.
БАГАЖА НЕТ. ПРИЕМНЫЙ КОНТЕЙНЕР. УСЛОВИЯ МЕСТНЫЕ.
ПРОШУ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ.
Проглядывая текст, Инек почувствовал, как теплеет у него на душе.
Будет неплохо снова повидать сиятеля. Последний был у него на станции
уже больше месяца назад.
Он хорошо помнил, как встретил этих существ впервые, когда они
прибыли сразу впятером. Случилось это году в 1914-м или, может быть, в
1915-м. В большом мире, как он знал, шла первая мировая война, которую
все тогда называли Большой войной.
Сиятель появится примерно в одно время с Улиссом, и они
прекрасно проведут вечер втроем. Не так уж часто случается, что
прибывают сразу два хороших друга.
Он с удивлением отметил, что подумал о сиятеле как о друге, хотя,
скорее всего, с тем, который должен прибыть, они никогда не встречались.
Но это не имело значения: сиятель - любой сиятель - всегда оказывался
другом.
Инек установил контейнер под материализатором и дважды
удостоверился, что все работает как положено, затем подошел к аппарату
связи и отправил подтверждение.
Все это время ему не давал покоя вопрос: в каком же году все-таки
появился первый сиятель, в 1914-м или позже?
Выдвинув ящик картотеки, он отыскал Вегу-XXI. Первая дата - 12
июля 1915 года. Инек достал с полки дневник, отнес к столу и принялся
листать, пока не нашел нужный день.
14.
12 июля 1915 года. Сегодня после полудня (15.20) прибыли пять
существ с Веги-ХХI, первые жители этой планеты на моей станции.
Двуногие, человекоподобные, но кажется, что тела их не из плоти и крови
(словно столь банальная материя слишком груба для таких существ), хотя
на самом деле это плоть и кровь. Дело в том, что они светятся. Не то чтобы
излучают свет, но за каждым из них неотступно следует какое-то сияние.
Насколько я понимаю, все пятеро - сожители, хотя, может быть, я
ошибаюсь: такие вещи не всегда легко распознать. Счастливая компания
близких друзей, чувствуется в них живой интерес и готовность радоваться -
не чему-то конкретному, а самой Вселенной, словно они только что
услышали какую-то понятную только им одним шутку про всю галактику.
Они направлялись на отдых и собирались посетить фестиваль
(хотя, может быть, это не совсем точное слово), который представители
различных цивилизаций устраивали на далекой планете. Как и почему их
туда пригласили, я не понял. Видимо, приглашение на такое событие -
большая честь, но они, мне показалось, совсем об этом не думали, а
приняли приглашение очень просто, как свое право. Сиятели были в тот
вечер веселы, беззаботны и уверены в себе, однако со временем я решил,
что они таковы всегда, и, признаться, позавидовал этой их беззаботности и
веселости. Более того, пытаясь представить себе, как эти существа
воспринимают жизнь и Вселенную, я даже немного обиделся на них за то,
что они так бездумны и счастливы.
В соответствии с инструкцией я развесил по комнате гамаки, где
мои гости могли бы отдохнуть, но они ими так и не воспользовались.
Сиятели привезли с собой большие корзины с едой и напитками и,
устроившись за моим столом, принялись пировать и беседовать.
Пригласили и меня, предварительно выбрав два блюда и бутылку с
напитком, которые, по их заверениям, безопасны для метаболизма
человека, - все остальное вызывало у них некоторые сомнения. Еда
оказалась вкуснейшая, за свою жизнь я ни разу не пробовал ничего
подобного, - одно блюдо напоминало деликатесный выдержанный сыр,
другое - нектар, буквально таявший во рту. В бутылке оказалось нечто
похожее по вкусу на бренди. желтого цвета, но совсем не крепкое. Гости
расспрашивали меня о жизни на моей планете, обо мне самом - деликатно
и, похоже, с искренним интересом, причем понимали объяснения почти
сразу. Сами они направлялись на планету, название которой мне никогда
раньше и слышать не доводилось, но оживленный, веселый разговор велся
таким образом, что я не оставался в стороне. Из этого разговора я понял,
что фестиваль будет посвящен какой-то незнакомой мне форме искусства.
Не музыка или живопись, а нечто сложенное из звука, цвета, эмоций, форм
и многого другого, для чего на Земле даже не существовало названий. Я не
очень хорошо понял, что это, уловив в данном случае лишь темп разговора,
но у меня родилась догадка, что они говорят о некоей трехмерной
симфонии (хотя это не очень точное выражение), которая создается сразу
группой существ. Они с энтузиазмом обсуждали эту разновидность
творчества, и я понял, что сами произведения исполняются даже не по
нескольку часов, а целыми днями, что их нужно не просто слушать или
смотреть, а как бы переживать, и публика, если она хочет воспринять их в
полной мере, может и даже должна принимать в действе непосредственное
участие. В чем это участие заключается, я, правда, не понял, но решил не
выспрашивать. Они говорили о каких-то своих знакомых, с которыми
должны там встретиться, вспоминали, когда видели их в последний раз,
сплетничали. впрочем, довольно добродушно, - и от всего этого создавалось
впечатление, что и они, и множество других обитателей Вселенной
путешествуют с планеты на планету просто потому, что они счастливы.
Была ли у путешествий какая-либо иная причина, кроме поиска
наслаждений, я не уяснил. Возможно, была.
Мои гости разговаривали о других фестивалях, не обязательно
посвященных именно одному этому виду искусства, но и еще каким-то
более специализированным областям творчества; что это за области, мне
понять не удалось. Фестивали дарили им радость и истинное счастье, но,
как мне показалось, не только искусство наполняло их ощущением
безграничного счастья - было в фестивалях что-то еще, очень важное и
значительное. В разговор на эту тему я не вступал - не представилось такой
возможности. По правде говоря, мне хотелось расспросить их поподробнее,
но почему-то так и не удалось. Может, мои вопросы показались бы им
глупыми, однако меня это не пугало, просто не удалось их
порасспрашивать. Но хоть я и не задавал вопросов, они каким-то образом
заставляли меня чувствовать, что я тоже участвую в разговоре. Никаких
очевидных попыток никто не предпринимал, но тем не менее мне
постоянно казалось, что я не просто смотритель станции, с которым им
случилось провести вместе несколько часов, а один из них. Временами
гости говорили на языке своей планеты - один из самых красивых языков,
которые мне доводилось слышать, - но по большей части они пользовались
диалектом, распространенным среди множества гуманоидных рас, своего
рода посредническим языком, созданным для удобства общения.
Подозреваю, что это делалось из уважения ко мне. Похоже, сиятели
наиболее цивилизованные люди из всех тех, с кем мне доводилось
встречаться.
Я уже писал, что они светятся, и думаю, это свет души. Их
постоянно сопровождает некое искрящееся золотое сияние, приносящее
счастье всем, кого оно коснется, - будто они существуют в каком-то особом
мире, который неведом другим. Когда я сидел с ними за столом, золотое
сияние охватывало меня со всех сторон, и мою душу наполняло странное
умиротворение, по всему телу струились глубинные токи счастья. Каким
образом они и их мир постигли этого золотого благоденствия и возможно
ли, что когда-нибудь мой мир придет к тому же, - вот что мне хотелось бы
узнать.
Счастье их зиждется на присущей сиятелям кипучей энергии, на
бурлящем, искрометном духе, стержень которого - внутренняя сила и
любовь к жизни, заполняющая, кажется, каждую их клеточку, каждую
секунду прожитого времени.
В распоряжении моих гостей было только два часа, но время
промчалось стремительно, и мне даже пришлось напомнить им, что пора
отправляться дальше. Перед отбытием они поставили на стол две коробки,
сказав, что дарят их содержимое мне, затем поблагодарили меня за
угощение (хотя благодарить-то должен был я), попрощались и забрались в
контейнер (специальный, крупногабаритный), после чего я отправил их в
путь. Но даже когда их не стало, в комнате еще больше часа мерцало
золотое сияние. Как хотелось мне отправиться с ними на фестиваль на
далекой планете!
В одной из оставленных коробок оказалась дюжина бутылок с
похожим на бренди напитком; каждая из них - сама по себе произведение
искусства, у каждой - своя неповторимая форма, причем изготовлены они
не иначе как из алмаза, то ли из искусственного, то ли из целого - этого я
определить не смог. Одно я понимал - они бесценны; каждая украшена
поразительно богатым орнаментом, каждая красива по своему. Во второй
коробке лежал... За отсутствием другого названия назовем этот предмет
музыкальной шкатулкой. Сама шкатулка сделана как будто из кости,
желтоватой, гладкой, как атлас, и украшенной множеством схематических
рисунков, значения которых мне, очевидно, никогда не понять. На крышке
шкатулки - круглая рукоятка, обрамленная шкалой с делениями. Когда я
повернул ее до первого деления, послышалась музыка, всю комнату
заполнили многоцветные всполохи, а сквозь них как бы светилось знакомое
золотое сияние. Еще эта шкатулка источала запахи, наплывы чувств,
эмоции - не знаю, что именно, но что-то такое, от чего становилось то
грустно, то радостно, то еще как-то, как повелевали музыка, цвета и запахи.
Целый мир вырывался из шкатулки, дивный мир, и ты жил в этом творении
искусства, отдаваясь ему всем своим существом, - всеми эмоциями, верой и
разумом. Я уверен, что это то самое искусство, о котором говорили мои
гости. И не одна запись, а целых 206, потому что именно столько делений
на круглой шкале и каждому делению соответствует новое сочинение. В
будущем я обязательно проиграю их все, сделаю заметки, подберу, может
быть, название каждому в соответствии с композицией, и, наверно, это
будет не только развлечение, но и возможность узнать что-то новое.
15.
Двенадцать алмазных бутылок, давно уже пустых, стояли теперь на
каминной полке. Музыкальная шкатулка хранилась среди наиболее дорогих
Инеку подарков в одном из шкафов. И за все эти годы, подумал он не без
огорчения, ему так и не удалось проиграть весь набор композиций до конца,
хотя пользовался шкатулкой он постоянно, - так много было уже знакомых,
которые хотелось слушать снова и снова, что он едва перебрался за
середину шкалы.
Сиятели, все та же пятерка, прибывали к нему на станцию не один
раз - возможно, им чем-то понравилась эта станция, а может, и сам
смотритель. Они помогли ему выучить веганский язык и помимо разных
других вещей нередко привозили с собой свитки с литературными
произведениями родной планеты; без всякого сомнения, они стали его
лучшими друзьями среди инопланетян, если не считать Улисса. Но потом
они вдруг перестали появляться, и Инек не мог понять почему; он
спрашивал о них у других сиятелей, когда те прибывали на станцию, но так
и не узнал, что случилось с его друзьями.
Теперь он понимал сиятелей, их искусство, традиции, обычаи и
историю гораздо лучше, чем в тот день в 1915 году, когда впервые описал
их в своем дневнике. Однако даже сейчас многие привычные для них идеи
давались ему с большим трудом.
С 1915 года он встречал много сиятелей, но одного из них
запомнил особенно хорошо - старого мудреца-философа, который умер у
него в комнате, на полу возле дивана.
Они тогда сидели рядом, разговаривали, и Инек даже помнил, о
чем был разговор. Старик рассказывал об извращенном этическом кодексе,
одновременно бессмысленном и комичном, выработанном странной расой
растительных существ, с которой ему довелось встретиться во время
посещения планеты на другом краю галактики, далеко в стороне от
привычных маршрутов. Старый сиятель выпил за обедом пару бокалов
золотистого напитка и, находясь в прекрасном расположении духа, с
удовольствием рассказывал случаи из своей жизни.
Но вдруг, прямо посреди фразы, он умолк и резко склонился
вперед. Инек в растерянности протянул руку, но, прежде чем он успел до
