которая простирается за пределами Вселенной.
Мэри! - кричала его душа. - Мэри, что я натворил?'
Ответ лежал на поверхности - безжалостный и холодный.
Он вмешался в нечто такое, чего не понимал, и тем самым
совершил еще больший грех, считая, что все понимает. На самом деле он
понял самую малость - ровно столько, чтобы заставить принцип сработать,
- но он не понял, не смог предугадать, какие будут последствия.
Акт творения подразумевал ответственность, а он был готов лишь к
моральной ответственности за причиненное зло, но ничем не мог помочь, а
значит, был совершенно бессилен.
Они ненавидели его, негодовали, и Инек даже не мог их за это
осуждать, потому что именно он вызвал их из небытия, показал им мир
людей, а затем вернул обратно. Он дал им все, чем располагает человек, за
одним, но самым важным исключением - им не дано было способности
существовать в мире людей.
И они возненавидели его, все, кроме Мэри, но с Мэри было еще
хуже. На нее он обрушил проклятье, ибо, вдохнув в нее все человеческое,
он обрек Мэри на любовь к сотворившему ее чудовищу.
"Ты вправе ненавидеть меня, Мэри, - твердил он. - Как и все
другие".
Люди-тени - так Инек их называл, но это всего лишь термин,
который он придумал для себя, для собственного удобства, аккуратный
ярлык, которым он всех их пометил, чтобы как-то отличать, когда о них
думал.
Оказалось, ярлык неудачен, потому что они не тени и не призраки.
Выглядели его творения так же материально, как любые другие люди. И
только если попытаться прикоснуться, становилось понятно, что они
нереальны: рука не чувствовала решительно ничего.
Игра воображения, как ему казалось прежде, но потом Инек начал
сомневаться. Раньше они являлись, лишь когда он звал их, используя
знания и приемы, приобретенные за годы изучения работ чудотворцев с
Альфарда-ХХII. Но в последние годы он ни разу не позвал их сам. Не
приходилось. Они всегда появлялись сами. Словно чувствовали, что вот-
вот понадобятся. Они предчувствовали, что он их позовет, знали это еще до
того, как у него возникало желание увидеть их, и появлялись вдруг в
комнате, чтобы провести с ним час или целый вечер.
Конечно, в определенном смысле они действительно плод его
фантазии; создавая их, Инек сам не знал, почему создает именно такими.
Позже понял, хотя старался гнать от себя это прозрение, предпочитая
прежнее неведение. Долгие годы он старательно загонял объяснение в
самый дальний уголок памяти. Но теперь, когда они покинули его, Инек
наконец взглянул правде в глаза.
Дэвид Рэнсом был он сам, каким он мечтал себя видеть, каким
хотел быть и, разумеется, каким он никогда не был. Удалой офицер
северян, не в очень высоком звании - в том смысле, что не этакий
отяжелевший, солидный вояка, - но с определенным положением в
обществе. Подтянутый, жизнерадостный и, без сомнения, отчаянный
храбрец, которого любят все женщины и уважают все мужчины.
Прирожденный вожак и в то же время хороший друг, человек, который
везде чувствует себя на месте. и на поле битвы, и в светской гостиной.
А Мэри? Странно, подумал Инек, что я всегда называл ее только по
имени. У нее никогда не было фамилии, просто Мэри.
Но в ней слились две женщины - по меньшей мере две. Одна из них
- Салли Браун, которая жила неподалеку от Уоллисов... Сколько лет уже
прошло с тех пор, когда он в последний раз вспоминал Салли Браун?
Странно, подумалось ему, что он так давно о ней не вспоминал, и теперь
воспоминание о соседской девушке по имени Салли Браун буквально
потрясло его. Ведь когда-то они любили друг друга, или по-крайней мере
им так казалось. Даже в более поздние годы, когда Салли вспоминалась
уже сквозь романтическую дымку времени, Инек все равно не был уверен,
любовь это была или просто фантазия молодого солдата, уходящего на
войну. Робкое, еще неопределившееся чувство, любовь дочери фермера к
сыну фермера соседа. Они хотели пожениться, когда он вернется с войны,
но спустя несколько дней после сражения под Геттисбергом Инек получил
письмо, написанное тремя неделями раньше, в котором сообщалось, что
Салли Браун умерла от дифтерии. Он, помнилось, горевал, и, хотя в памяти
не сохранилось, насколько сильно, видимо, сильно и долго, потому что в те
времена это было принято.
Так что в Мэри воплотилась Салли Браун, но лишь отчасти. Точно
так же в ней проявился и образ той высокой, стройной дочери Юга,
женщины, которую он видел только один раз, да и то мельком, когда их
колонна двигалась пыльной дорогой под жарким солнцем Виргинии. Чуть в
глубине от дороги высился особняк, один из тех больших домов, что
строили тогда владельцы плантаций, и там, в портике, у высокой белой
колонны, стояла женщина и смотрела на проходящих мимо врагов. Черные
волосы и белая - белее, чем мрамор колонны, - кожа. Так прямо и гордо она
держалась, глядела на них с таким вызовом и непокорством, что Инек
запомнил ее и часто мечтал о ней, даже не зная ее имени, пока тянулись
пропыленные, потные, кровавые дни войны. Вспоминая южанку, Инек все
время думал: а не изменяет ли он тем самым своей Салли? Порой, сидя у
костра или завернувшись в одеяло и глядя на звезды, он представлял, как
после войны вернется в Виргинию и найдет эту женщину. Возможно, ее уже
не будет в том доме, но он обойдет весь Юг и обязательно отыщет ее.
Конечно же, он туда не поехал, да и не помышлял об этом всерьез. Так,
мечты у костра...
Одним словом, Мэри воплотила в себе их обеих - и Салли Браун, и
ту неизвестную красавицу из Виргинии, что стояла у колонны, провожая
взглядом марширующие войска. Она стала их тенью и, может быть, тенью
многих других - он бы затруднился сказать, кого именно, - своего рода
символом всего того, что Инек знал о женщинах, что видел и чем
восхищался. Идеал. Совершенство. Безукоризненная женщина, созданная
его воображением. И вот теперь она ушла из его жизни - как Салли Браун,
спящая в земле, как та красавица из Виргинии, затерявшаяся в тумане
времени, как все другие, возможно привнесшие что то в образ Мэри.
Да, он любил ее, в ней слились воедино все женщины, которых он
когда-то любил (а было ли это в его жизни?) или представлял себе, что
любит, просто придумывая их образы.
Но что и она может полюбить его - такое никогда не приходило
Инеку в голову. И потому он жил относительно спокойно, храня свою
любовь глубоко в душе, понимая, что она и безнадежна, и невозможна, но
другой ему не дано.
Где сейчас Мэри? Куда она ушла? В то вневременное измерение,
что он пытался себе представить, или в какое-то странное небытие, откуда,
не заметив унесшихся лет, она когда-нибудь снова возвратится к нему?
Инек спрятал лицо в ладони, мучаясь от жалости к самому себе и
чувства вины.
Она не вернется. И пусть не возвращается - он даже хотел этого.
Так будет лучше для них обоих.
Вот только знать бы, где она сейчас. Только бы быть уверенным,
что для нее наступило некое подобие смерти, что ее не терзают мысли и
воспоминания. Невыносимо было думать, что она страдает.
Услышав наконец свист аппарата связи, Инек поднял голову, но не
двинулся с места. Руки его потянулись к кофейному столику у дивана,
уставленному наиболее яркими безделушками и сувенирами из тех, что
дарили ему путешественники.
Взяв со столика первое, что попалось под руку, - кубик,
выполненный то ли из какого-то странного стекла, то ли из
полупрозрачного камня, то ли из какого-то неизвестного вещества (он так
до сих пор и не разобрался, из чего), - Инек обхватил его ладонями и,
вглядевшись внутрь, увидел крошечную панораму царства фей -
трехмерную и с мельчайшими подробностями. Уютное сказочное местечко,
лесная поляна в окружении цветистых грибов-поганок. Сверху, легкие,
воздушные, медленно падали разноцветные сверкающие снежинки; они
блестели и искрились в сиреневых лучах большого голубого солнца. На
прогалине танцевали маленькие существа, похожие, скорее, на цветы, и
двигались они так грациозно и вдохновенно, что от их танца в крови
разгорался огонь. Затем царство фей исчезло, и на его месте возникла новая
картинка - дикий, мрачный пейзаж с суровыми, изъеденными ветром,
крутыми скалами на фоне злого красного неба. Вдоль отвесных скал
метались вверх-вниз большие летучие твари, похожие на трепещущие на
ветру рваные тряпки. Время от времени они усаживались на тощие коряги,
торчащие прямо из отвесных скал, - очевидно, уродливые местные деревья.
А откуда-то снизу, настолько издалека, что о расстоянии можно было
только догадываться, доносился тяжелый грохот одинокой стремительной
реки.
Инек положил кубик обратно на стол. Что же он видит в его
глубинах? Впечатление такое, словно листаешь альбом с новым пейзажем
на каждой странице, но без единого разъяснения, где находятся все эти
удивительные места. Когда ему подарили кубик, он, словно зачарованный,
часами держал его в руках, разглядывая сцену за сценой. За все это время
Инек ни разу не нашел картины, которая хоть в чем-то повторила бы уже
виденные, и конца им не было. Порой ему начинало казаться, что он видит
не картинки, а сами эти далекие миры и что в любое мгновение можно, не
удержавшись, сорваться и полететь головой вниз прямо туда.
В конце концов это занятие ему приелось: бессмысленно
просматривать длинные вереницы пейзажей, не зная, где эти места.
Разумеется, бессмысленно для него, но не для жителя Энифа-V, который и
подарил ему удивительный кубик. Не исключено, говорил себе Инек, что на
самом деле вещь эта нужная и очень ценная.
Так случалось с большинством подарков. Даже те, которые
доставляли ему радость и удовольствие, он, вполне возможно, использовал
неправильно или, во всяком случае, не по назначению.
Однако среди всех этих даров встречались и такие - хотя их
набралось не так уж много, - назначение которых он действительно
понимал и которыми дорожил, несмотря на то что ему порой не было от
них никакого проку. Например, маленькие часы, показывавшие время для
всех секторов галактики: занятная вещица, даже в определенных
обстоятельствах необходимая, но для него она большой ценности не имела.
Или смеситель запахов - так он по крайней мере его называл, - который
позволял создавать по желанию любые ароматы. Нужно только указать
смесь, включить приборчик - и всю комнату тут же заполнял выбранный
аромат, который держался, пока аппарат продолжал работать. Однажды
студеной зимой эта машина здорово его позабавила: после долгих проб и
ошибок он подобрал наконец аромат яблоневого света и целый день
наслаждался весной, хотя за окном завывала вьюга.
Инек протянул руку и взял со столика еще один предмет - красивую
вещицу, которая всегда интриговала его, хотя он так и не понял, для чего
она нужна. Может быть, вообще ни для чего. Может быть, это
произведение искусства, говорил он себе, просто красивая вещь, на которую
нужно смотреть, и только. Однако у него каждый раз возникало ощущение
(если это верное слово), что вещь должна выполнять какую-то конкретную
функцию.
На вид - пирамида, сложенная из шариков, и чем выше
расположены шарики, тем они меньше. Изящная игрушка дюймов
четырнадцати высотой, у каждого шарика свой цвет, и не только снаружи.
Цвета такие глубокие и чистые, что с первого взгляда становилось понятно:
шарик весь, от центра до поверхности, - одного ровного цвета.
Ни клея, ни чего-то похожего на клей не было заметно. Вся
конструкция выглядела так, словно кто-то просто сложил шарики
пирамидой, но они тем не менее прочно держались на местах.
Поворачивая пирамидку в руках, Инек тщетно пытался вспомнить,
кто ему ее подарил.
Аппарат связи все еще свистел, напоминая, что пора заняться
делом. Нельзя же, в конце концов, сидеть весь день на одном месте, сказал
себе Инек, и предаваться размышлениям.
Он поставил пирамидку на место, поднялся и пошел к аппарату.
Сообщение гласило:
НОМЕР 406 303 СТАНЦИИ 18 327. ЖИТЕЛЬ ВЕГИ-XXI
