Хотя нет, совсем не то. Все должно как-то объясняться. И объяснение
должно быть связано с тем фактором, что в этом мире нет жизни.
Это был мир прошлого, мертвого прошлого; а в нем существовали только
трупы - и даже не сами трупы, а только их тени. И мертвые деревья, и колья
оград, и мосты, и дома на пригорке - все это всего лишь тени. Тут не найти
жизни: жизнь ушла вперед. Жизнь расположена в одной-единственной точке
времени и движется по мере того, как идет время, вместе с ним. А значит,
подумал Блейн, человечество может распрощаться с мечтой попасть в прошлое
и жить, думать, видеть, разговаривать вместе с теми, кто давно уже
обратился в пыль. Не существует живого прошлого, а человечество прошлого
может жить лишь в записях и памяти. Единственная реальность, в которой
возможна жизнь, - это настоящее, и жизнь идет рядом с ним, не отставая, а
там, где она уже прошла, все ее следы тщательно уничтожаются.
Вероятно, что-то - скажем, Земля - может существовать во всех точках
времени сразу, практически вечно сохраняя свою материальность. И умершее -
умершее и сделанное искусственно - остается в прошлом подобно призракам.
Заборы с натянутой на них проволокой, сухие деревья, строения фермы и мост
- все это лишь тени настоящего, удерживавшиеся в прошлом. Удерживавшиеся,
скорее всего, не по своей воле: просто они не могут двигаться, поскольку
лишены жизни. Это длинные, длинные тени, вытянутые сквозь время и
прикованные ко времени.
Вдруг Блейн осознал, что в этот момент на всем земном шаре
единственное живое существо - это он. Он, и больше никого.
Блейн встал с колен и отряхнул пыль с ладоней. Впереди в ярком лунном
свете виднелся мост - обычный, нормальный мост. И в то же время он знал,
что моста нет.
В западне, подумал Блейн, я в настоящей западне, если не узнаю, как
отсюда выбраться. А я не знаю.
Даже если к его услугам была память всего человечества, такого знания
в этой памяти бы не нашлось.
Блейн молча стоял на дороге и размышлял, человек ли он, сколько в нем
осталось от человека. Но если он не только человек, если в нем есть еще
разум инопланетного существа, у него остается надежда.
Я ощущаю себя человеком, сказал он себе, однако что из этого следует?
Даже если я полностью превратился бы в другое существо, все равно я ощущал
бы себя самим собой. Человек, получеловек, совсем нечеловек - в любом
случае я - это я. И вряд ли б я заметил разницу. Нельзя посмотреть на себя
со стороны, оценить себя с хоть какой-то долей объективности.
Я кем бы я ни был в минуту паники и ужаса знал, как ускользнуть в
прошлое, и логично предположить, что мне известно, как возвращаться в
настоящее или туда, что было настоящим для меня, в ту точку времени, как
бы она ни называлась, где существовала жизнь.
Однако следует признать холодный, жестокий факт: о том, как
вернуться, у меня нет ни малейшего представления.
Блейн огляделся: вокруг лежала залитая лунным светом
стерильно-холодная земля. Он почувствовал, как где-то в глубине его
зародилась дрожь. Он попытался унять ее, поняв, что это лишь прелюдия к
необузданному ужасу, но дрожь не проходила.
Он мысленно напрягся, борясь со все нарастающей дрожью, и вдруг
вспомнил, зацепил знание краешком разума.
В следующий момент он услышал шум ветра в тополиных кронах - но ведь
только что тополей здесь не было. Куда-то исчезла дрожь. Он снова был
самим собой.
Из травы и кустов доносилось стрекотание насекомых, огненными
капельками мелькали в ночи светлячки. А сквозь ставни дома на холме
пробивались тонкие, почти задушенные полоски света.
Блейн свернул с дороги прямо в ручей, по колено в воде перебрался на
тот берег и вошел в тополиную рощу.
Он вернулся. Вернулся обратно, из прошлого в настоящее, и сделал это
сам. На какую-то долю секунды он было ухватил способ такого перехода, но
тот снова ускользнул от него, и теперь он опять не знал.
Но это было уже неважно. Блейн был снова в своем мире.
12
Когда он проснулся, было еще темно, и только первые трели птиц
говорили о приближении утра. Он взобрался на холм и на огороде неподалеку
от дома сорвал три початка кукурузы, взял из кучи несколько картофелин.
Затем выкопал стебель мясник-травы и с радостью отметил, что на нем росло
целых четыре бифштекса.
Вернувшись в тополиную рощу, Блейн отыскал в карманах коробку спичек
- единственное, что ему разрешил оставить шериф. В коробке было только три
спички.
Угрюмо глядя на три спички, он вспоминал тот далекий день, когда,
сдавая экзамен на юного следопыта, надо было разжечь костер одной спичкой.
Забавно, сдаст ли он этот экзамен сейчас?
Он нашел сухой ствол и из сердцевины достал несколько горстей сухой,
как порох, трухи. Затем наломал сухих мертвых веток и собрал несколько
более толстых сучьев, внимательно следя, чтобы среди них не оказалось ни
одного сырого - костер должен быть по возможности бездымным. Рекламировать
собственное присутствие явно не было никакого смысла.
По дороге наверху проехала первая машина. Где-то в отдалении мычала
корова.
Огонь занялся со второй спички. С тоненьких прутиков, бережно
подкладываемых Блейном, пламя перешло на толстые ветви, и костер загорелся
ясным, бездымным пламенем. Поджидая, пока появятся угли, Блейн присел у
огня.
Солнце еще не взошло, но проблески света на востоке становились все
ярче, а от земли веяло прохладой. Внизу, журча по камням и гальке, бежал
ручей. Блейн с удовольствием набрал полную грудь утреннего воздуха,
наслаждаясь его вкусом. Он был еще жив, снова был не один на Земле, имел
еду - но что дальше? У него не было денег - у него не было ничего, кроме
единственной спички и одежды, что на нем. Да еще мозг, который может его
выдать, который, по словам старой ведьмы, "как сверкающее зеркало". Для
первого же встречного слухача или лавочника он будет легкой добычей.
Правда, можно днем прятаться, а идти ночью - ночью сравнительно
безопасно, потому что все прячутся по домам. Еду можно брать в садах и
огородах. Можно остаться в живых и каждую ночь проходить по несколько
миль, но это слишком медленно.
Должен быть другой выход.
Он подбросил дров в огонь. Костер по-прежнему горел ярко и без дыма.
Блейн спустился к ручью и, улегшись на живот, напился прямо из поющего
потока.
А может, не надо было бежать из "Фишхука"? Что бы меня там ни ждало,
теперешнее положение вряд ли лучше. Потому что теперь надо скрываться ото
всех; доверять нельзя никому.
Лежа на животе, Блейн глядел на устланное галькой дно. Взгляд его
остановился на одной гальке рубинового цвета. Мысленно взяв этот камень,
он видел, из чего тот состоит, как расположены его кристаллы, он знал,
откуда этот камень появился и где он перебывал за долгие тысячелетия.
Затем он также мысленно отбросил его и взял другой камень, сверкающий
кусочек кварца.
Это что-то новенькое!
Такого я раньше никогда не делал!
Однако я сделал это так, словно всегда этим занимался, словно это
привычное дело.
Блейн заставил себя подняться и сесть на корточки у ручья. То, что он
сделал, для человека было поразительным, однако он чувствовал себя не
таким уж ошеломленным - кем бы он ни был, он был самим собой.
Он снова попробовал отыскать в себе разум Розового, но не нашел;
несмотря на это, Блейн знал, что он в нем. В нем, со всеми своими
бессмысленными воспоминаниями, невозможными способностями, дурацкой
логикой и поставленными с ног на голову ценностями.
В мозгу вдруг возникла странная картина: процессия траурных
геометрических фигур, нетвердой походкой бредущих через пустыню цвета
червонного золота; ы ядовито-желтом небе висит кроваво-багровое солнце, и
больше нет ничего... И в тот же ускользающий момент Блейн вдруг понял, где
находится это место, он знал его координаты в незнакомой ему
космографической сети и представлял, как туда попасть. Потом все так же
неожиданно прошло - исчезли и цифры и информация.
Блейн медленно встал на ноги и вернулся к костру. Углей уже было
достаточно. Палочкой он выкопал в углях ямку, заложил туда картофелины и
не очищенный от листьев початок кукурузы и вновь засыпал углями. Насадив
мясо на раздвоенный конец ветки, зажарил бифштекс.
С теплом костра, приятно греющим руки и ноги, к Блейну пришла
расслабляющая, неуместная умиротворенность - умиротворенность человека,
готового ограничиться самым малым. Вместе с умиротворенностью пришла еще
более неуместная уверенность. У него было такое ощущение, будто он
заглянул в будущее и убедился, что все будет хорошо. Но это не было
ясновидением. Существовали предсказатели, обладающие даром ясновидения или
чем-то похожим, но у него такой способности никогда не было. Он скорее
ощущал благополучность будущего, не представляя ни каких-то конкретных
деталей, ни как там все будет, ни того, чем все кончится. Только
уверенность в том, что все будет хорошо, простое старомодное предчувствие
- и не больше.
Бифштекс уже шипел, а из костра доносился аромат картофеля. Блейн
усмехнулся: хорошенькое меню на завтрак - бифштекс с печеным картофелем.
Хотя не так уж плохо. Пожалуй, все пока не так уж плохо.
Ему вспомнился Дальтон с сигарой в зубах, с прической ежиком,
который, развалясь в кресле, проклиная мясник-траву как очередное
посягательство на бизнесменов со стороны злокозненного "Фишхука".
А кроме мясник-травы, подумал он, сколько еще? Интересно бы посчитать
все, что появилось благодаря "Фишхуку".
Прежде всего, с далеких звезд на Землю были привезены новые лекарства
- совершенно другая фармакопея, способная облегчить страдания Человека и
вылечить его от болезней.
Появились новые ткани, новые металлы, множество новых продуктов.
Родились новые архитектурные стили и материалы; люди получили новый тип
литературы, узнали новые запахи, постигли новые принципы искусства. И еще
к людям пришло дименсино - развлечение, которое вытеснило обычные
телевидение, радио и кино.
В дименсино зритель не просто видит и слышит - он чувствует. Он
становился частью изображаемой ситуации. Зритель отождествляет себя с
одним из героев или сразу с несколькими персонажами и живет их чувствами,
действиями. На время он перестает быть самим собой, а выбирает себе
личность из действующих в дименсино-постановке лиц.
И все это - и продукты, и материалы, и дименсино - монополия
"Фишхука".
И потому, подумал Блейн, все и ненавидят "Фишхук" ненавистью
непонимающих, ненавистью оставшихся за чертой, ненавидят за помощь, равной
которой человечество еще не знало.
Бифштекс поджарился. Положив самодельный вертел из зеленой ветки на
куст, Блейн стал отрывать в углях картофель и кукурузу.
Сидя у костра, Блейн принялся за еду.
Взошло солнце, замер ветерок, и казалось, весь мир затаил дыхание,
стоя на пороге нового дня. На кроны тополей упали первые солнечные лучи,
превратив листья в золотые монеты; запах ручей, уступая дневным звукам -
мычанию стада на холме, рокоту машин на дороге, отдаленному гулу самолета
высоко в небе.
На шоссе ниже моста остановился автофургон. Из кабины вышел водитель,
поднял капот и наполовину скрылся под ним. Затем вылез, вернулся в кабину,
поискал что-то и, найдя, что искал снова вышел. До холма отчетливо
доносилось звяканье инструментов о бампер.
Грузовик был настоящей древностью - с бензиновым двигателем и
колесами, но с дополнительной реактивной тягой. Такую колымагу редко где
