обязательная процедура. Мы об этом уже говорили. Во-вторых, я хочу
попробовать задним числом выявить аналогичные преступления, ежели таковые
бывали. Статистика - великая наука. Может, удастся набрести на что-то,
даже закономерности какие-то выявить. И, в-третьих, есть еще одна
придумка... на сладкое.
- Что такое? - спросил министр.
- Мне покоя не дает бред Кисленко. Он ведь чрезвычайно осмыслен, и, в
сущности, описывает некую вполне конкретную картину. С кем-то он
сражается, защищает какую-то женщину... с тем же рвением, с каким вы,
Анатолий Феофилактович, ваших курских крестьян.
Ламсдорф листнул лежавший перед ним на столе экземпляр отчета,
побежал глазами по строчкам.
- И дальше. Последние слова, которые произнес Кисленко в своей жизни.
- "Флаг, флаг выше. Пусть видят наш, красный", - вслух прочитал
Ламсдорф. - Это?
- Да, это.
- Надо полагать, имеется в виду, что флаг красный? - уточнил министр.
- Надо полагать. У вас нет никаких ассоциаций?
- Признаться, нет.
- Я тоже пас, - сказал Ламсдорф. - Хотя это, конечно, зацепка. В
справочнике Гагельстрема...
- Стоп-стоп, Иван Вольфович. Дело в том, что красная символика широко
использовалась ранними коммунистами в ту пору, когда коммунизм -
протокоммунизм, вернее - пытался в разных странах оспаривать властный
контроль у исторически сложившихся административных структур. Это была
дичь, конечно, хотя и обусловленная катастрофическими социальными
подвижками второй четверти прошлого века... но, если бы это удалось - тут
бы коммунизму и конец. Вскоре стало ясно: чем большее насилие
пропагандирует учение или движение, тем больше преступного элемента
втягивается в число его адептов, необратимо превращая всю конфессию в
преступную банду, - ибо, чем более насилие возводится в ранг
переустройства мира, тем более удобным средством для корыстного насилия
учение или движение становится.
- Я где-то читал эту фразу...
- Еще бы, Иван Вольфович! На юрфаке-то должны были читать! "Что такое
"друзья народа" и чем они угрожают народу", Владимир Ульянов. Храмовое имя
- Ленин.
- Мне его стиль всегда казался тяжеловатым, - бледно улыбнулся
Ламсдорф.
- От "Агни-йоги" тоже голова трещит, - обиделся я.
- К делу, господа, к делу! - нетерпеливо сказал министр.
- Я и говорю о деле, Анатолий Феофилактович. Под красным знаменем,
например, геройски погибали на баррикадах лионские ткачи в восемьсот
тридцать четвертом году - отнюдь не преступники, а простые, справедливые,
доведенные до отчаяния нищетой труженики. Были и другие примеры. И вот.
Может быть, возможно, не исключено, существует некая вероятность - что
сохранилась некая герметическая секта, блюдущая учение коммунизма в
первозданной дикости и совершенно уже выродившаяся... ну, что-то вроде
ирландских фанатиков, еще в середине нашего века взрывавших на воздух
лондонские магазины.
Министр задумчиво попыхивал трубочкой, так и стоя посреди кабинета,
уперев одну руку в бок и хмурясь. Зато лицо Ламсдорфа просветлело:
- Как удачно, что государь поручил это дело вам!
- Хотелось бы думать, - проговорил я.
Министр вдруг двинулся вперед и, продолжая хмуриться, подошел ко мне
вплотную. Я снова поднялся. Он взял меня за локоток.
- Буде так, могут открыться совершенно чудовищные тайны, - негромко и
отрывисто сказал он. - Полковник, вы уверены?.. Вы готовы вести дело
дальше - или вам, как коммунисту...
- Более, чем готов, - ответил я. - Это дело моей чести.
Еще секунду он пытливо смотрел мне в лицо, потом отошел к дивану и
уселся, снова закинув ногу на ногу. Тогда и я сел.
- Что вы намеренны предпринять для проработки этой версии? - спросил
он.
- Я намерен обратиться за консультацией непосредственно к шестому
патриарху коммунистов России, - решительно ответил я.
Снова мои собеседники некоторое время молча переваривали эти слова.
Потом Ламсдорф спросил:
- А это удобно?
- Это неизбежно. Если он и не знает ничего об этом - я склонен
думать, что не знает, - то, по крайней мере, он лучше всех прочих в
состоянии указать мне людей, которые могут что-либо знать. В патриаршестве
существует отдел по связям с иностранными епархиями - чтобы его работники
начали выдавать мне информацию, мне тоже потребуется поддержка патриарха.
Кроме того, есть такая богатейшая вещь, как слухи и предания - и
опять-таки мимо патриарха они не проходят.
- Что ж, разумно, - сказал министр. - Когда вы намерены отбыть в
Симбирск?
- Надеюсь успеть нынче же. По крайности - первым утренним рейсом, в
шесть сорок. Время дорого. Что-то мне подсказывает, что время дорого.
- Бог в помощь, Александр Львович, - сказал министр и, вынув из
кармана "луковицу" часов, глянул на циферблат. Поднялся.
- Благодарю, Анатолий Феофилактович. Теперь у меня к вам тоже вопрос.
Мне действовать как представителю МГБ, или просто как частному лицу,
ищущему беседы члену конфессии?
Министр задумался, похоже - несколько с досадой. Видимо, вопрос ему
показался прямым до бестактности - он хотел, чтобы я принял удобное для
кабинета решение сам.
- Обратитесь лучше как частное лицо, - нехотя проговорил он после
долгого, неловкого молчания. - Понимаете... пронюхают газетчики и пойдет
волна - дескать, имперская спецслужба снова вмешивается в дела конфессий.
Забурчит Синод, из Думы запросы посыплются. Их же хлебом не корми...
Доказывай потом в пятидесятый раз, что ты не верблюд.
- Хорошо, Анатолий Феофилактович, я так и поступлю, - сказал я. Он
резко вмял часы обратно в карман.
- До траурной церемонии осталось сорок минут, а мне еще надобно
побриться и переодеться. Иван Вольфович, вы идете?
- Да, разумеется.
- Тогда встречаемся внизу. А вы, Александр Львович?
- Я выражу свои соболезнования погибшим форсированным ведением дела,
- проговорил я.
3
Над заячьим островом утробно рокотали басы прощального салюта.
Тоненько дребезжали стекла. Траурная процессия вытянулась от Исакия по
всей набережной и через весь Троицкий мост. Приехала королева
Великобритании со старшей дочерью, красивой и скупой на проявления чувств
- ее в свое время прочили в невесты великому князю; Приехал кронпринц
Германии, не слишком успешно прячущий под холодной маской свою
потрясенность трагической гибелью кузена - сам Вильгельм-Фридрих уже не в
силах был покидать потсдамского дворца; словно пригоршня елочных украшений
двигались, держась поплотнее один к другому, родственные монархи
Скандинавии; председатель Всекитайского Собрания Народных Представителей
почтительно поддерживал под локоток Пу И - совсем уже одряхлевшего,
высохшего, словно кузнечик, укутанного до глаз, но все же рискнувшего
лично отдать последнюю дань уважения; решившись не передоверять дела сыну,
прибыл микадо, а следом за ним - многочисленные короли Индокитая. Едва ли
не все короны мира, печально склоненные, одной семьею шествовали по тем
местам, где я пешком ходил домой, и их охлестывал сырой балтийский ветер.
Поглядывая на экран стоявшего в углу кабинета телевизора, я прежде
всего вызвал к себе начальника группы "Буки" поручика Папазяна.
- Вот и для вас появилась работа, Азер Акопович. Причем не только для
вас лично, но и для всей группы разом. Веселее будет. Сделайте-ка мне
выборку из всех возможных криминальных сводок вот по какому примерно
принципу: покушения на убийство или попытки диверсий, в том числе удачные,
при не вполне ясных и совсем не ясных мотивах. В первую голову ищите
случаи, когда преступник после совершения преступления оказывался в
невменяемом состоянии или погибал, либо умирал при невыясненных
обстоятельствах.
- Ясно, - кивнул поручик. Я чувствовал, что он рвется в дело:
расследование сенсационное, группа существует уже более суток, а еще ни
одного задания. - По какому региону?
Я печально смотрел на него и молчал.
- По всей России? - попытался угадать он.
- По всему миру, - сказал я. Он присвистнул. - Но по России, конечно,
прежде всего.
- За какой период? - судя по голосу, его энтузиазм несколько приугас.
Я печально смотрел на него и молчал.
Его лицо вытянулось. Он тоже молчал - угадывать уже не решался.
- Лет за сто пятьдесят, - сказал я наконец. - Насколько достоверной
статистики хватит. Двигаться будете в порядке, обратном хронологическому:
этот год, прошлый год, позапрошлый год и так далее.
Он храбро слушал, явно посерьезнев. И тогда я, чтобы уж добить его на
месте, небрежно осведомился:
- Пары часов вам хватит?
- Да побойтесь бога, господин полковник!... - вскинулся он, но я
быстро протянул руку и тронул его ладонь, напрягшуюся на столе. - Все,
Азер Акопович, это я уже шучу. Немножко веселю вас перед атакой. Работа
адова, я прекрасно понимаю. Не торопитесь, делайте тщательно. Но и не
тяните. Я сейчас дам вам копию своего отчета о деле Кисленко - выносить из
кабинета не разрешу, посмотрите здесь. Тогда вы лучше поймете, что я ищу.
И будете сами проводить предварительный отсев фактов, которые наковыряют
ваши ребята. У меня на это времени нет.
Пока Папазян, примостившись в уголке, с профессиональной
стремительностью листал отчет, я позвонил шифровальщикам и спросил, не
поступало ли на мое имя донесений от Кравайчука. Поступало. Как и
следовало ожидать, никаких инцидентов в сфере американской части проекта
"Арес" не было. Впрочем, штатники с исключительной вежливостью благодарили
за предупреждение, обещали увеличить охрану занятых в проекте лиц и
выражали надежду, что мы найдем возможность делиться с ними результатами
следствия, если эти результаты, с нашей точки зрения, затронут интересы
Североамериканских Штатов. На версии "Арес" можно было ставить крест.
Совсем посерьезневший от прочитанного Папазян вернул мне отчет и
ушел, а я двинулся к лингвистам. И тут все было худо. Слова "омон" не знал
никто. Компьютерная проработка термина показала, что скорее всего, он
является аббревиатурой, и мы обнадежились ненадолго - но когда комп начал
вываливать бесчисленные варианты расшифровки, от вполне еще невинных
"Одинокого мужа, оставленного надеждой" и "Ордена мирного оглупления
народов" до совершенно неудобоваримых, я и оператор только сплюнули, не
сговариваясь; а если еще учесть, что аббревиатура могла быть иностранной?
Словом эта нить тоже никуда не вела.
Тогда я вернулся к себе.
4
- О, привет! Ты где?
- На работе.
- Уже вернулся?
- Еще вчера. В начале первого пробовал позвонить тебе с аэродрома, но
никто не подошел.
- А, так это еще и ты звонил?
- Ты была дома?
- Да, валялась пластом. И, как всегда, кто-то просто обрывал телефон,
а встать - лучше сдохнуть. Очень трудный был день, металась везде, как
савраска - искала, не надо ли кому дров порубить.
- Прости, не понимаю.
- Работу искала, Саша, чего тут непонятного. Деньги нужны.
- Стася, - осторожно сказал я, - может быть, я все-таки мог бы...
- Кажется, мы уже говорили об этом, - сухо оборвала она. - Давай
больше не будем.
Помощь купюрами она не принимала ни под каким видом. Даже, что
называется, на хозяйство. Даже в долг; у других считала себя вправе
одалживать, у меня - нет. Могла обмолвиться, что в доме есть буквально
нечего, и тут же закатить мне царский обед или ужин; а сама, сидя напротив
