элемента, как мне кажется, не имеет?
- Ваше величество, чем отличается этическая религия от этического
учения? Лишь тем, что ее догматы опираются на некий священный авторитет,
некую недосказанную истину, каковая, в сущности, и является предметом веры
- а все остальные предписания уже вполне материалистично вытекают из нее.
Священным авторитетом для нас является вид Хомо. Недоказуемой истиной, в
которую нужно поверить всем сердцем - то, что вид этот заслуживает
существования. Ведь это не из чего не следует логически. Никто не писал
этого кометами на небесах. Люди вели и ведут себя зачастую так, словно бы
им все равно, родится ли следующее поколение или нет. Презрение к людям
лежит в основе такого поведения - подсознательно укоренившееся, в
частности, еще и оттого, что все религии рассматривают наше бытие лишь как
предварительный и греховный этап бытия вечного. Уверовать в то, что сей
греховный муравейник есть высшая ценность - нелегко, а иным и
отвратительно. То, что я рассказывал прежде, было от ума - а вот то
короткое и главное из сердца, что вы просили, государь, своего рода символ
веры. Род людской нуждается в существовании, значит, всякое мое
осмысленное действие должно приносить кому-то пользу. И речь идет не
только о благотворительности или тупом жертвовании собой. Коль скоро наш
сложный социум для своей полноценной жизни требует тысяч разнообразных
дел, лучше всего помогать людям я могу, делая как можно лучше свое дело.
Значит, всякий мой успех - для людей, но ни в коем случае - люди для моего
успеха.
- Достойная вера, - проговорил император, - я мог бы, правда, спорить
относительно грешного муравейника как высшей ценности - но спор по поводу
истинности недоказуемых истин... или, скажем даже так - равнодоказуемых
истин, есть удел злобных глупцов, ищущих повода для драки.
- Истинно так.
- А в целом вы столь привлекательно и убедительно это изложили... все
кажется таким естественным и очевидным, что в пору мне принимать ваши
обеты.
- Я был бы счастлив, ваше высочество, - сказал я. - Но, боюсь, для
российского государя сие непозволительно формально.
Он снова чуть усмехнулся.
- Я наслышан о том, что ваши товарищи в подавляющем большинстве своем
являются прекрасными людьми и в высшей степени надежными работниками. Мне
отрадно видеть, что влияние вашей конфессии неуклонно растет, ибо ее
благотворное влияние на все сферы жизни страны неоспоримо. И теперь я
лучше понимаю почему. Но вот в чем дело...
Глаза его опустились, теперь он избегал встретиться со мною взглядом.
Помедлив, он вновь достал и открыл портсигар. Протянул мне. Я отрицательно
качнул головой. Император, поразмыслив, защелкнул портсигар и убрал.
- Иван вольфович уже сказал вам, что в круге подозреваемых с самого
начала оказались только четыре человека. Один отпал сразу. Двое других уже
найдены, допрошены и отпущены; очевидно, они ни в чем не замешаны.
Некоторые странности, как мне сказали, были замечены незадолго до
катастрофы в поведении четвертого... смотрите, какое совпадение - в моем
перечислении, как и в вашем, он четвертый. И этот четвертый исчез.
- Как исчез?
- Его нигде нет. Его не нашли ни на работе, ни дома, ни в клубе... Он
не уезжал из Тюратама. И, похоже, его нет в Тюратаме. И он... он -
коммунист, Александр Львович. Ваш товарищ.
Я сцепил пальцы.
- Теперь понимаю.
- Я предлагаю вам, именно вам, взяться за это дело, ибо мне кажется,
вы лучше других сможете понять психологию этого человека, проанализировать
его связи, представить мотивы... Бог знает, что еще. Но именно поэтому я
предоставляю вам и право тут же отказаться от дела. Никаких нареканий не
будет. Возвращайтесь в Грузию, возвращайтесь домой, куда хотите, вы
заслужили отдых. Если совесть не позволяет вам вести дело, где основным
подозреваемым сразу оказался член вашей конфессии...
- Позволяет, - чуть резче, чем хотел, сказал я. - Более того, я
должен в этом разобраться. Тут что-то не так. Я не верю, что коммунист мог
поднять руку на наследника престола... да просто на человека! Я берусь.
- Благодарю вас, - сказал император и встал. Я сразу вскочил. - Как
осиротевший отец благодарю, - он помедлил. - За тарбагатайское дело, с
учетом прежних заслуг, министр представил вас к ордену святого Андрея
Первозванного. Через Думу представление уже прошло, и приказ у меня на
столе.
- Это незаслуженная честь для меня, - решительно сказал я. - Первым
кавалером ордена был генерал-адмирал граф Головин, одним из первых -
государь Петр... - я позволил себе чуть улыбнуться. - Все мои прошлые, да
и будущие заслуги вряд ли могут быть сопоставлены с деяниями Петра
Великого.
- Кто знает. - Уронил император. - Но я подожду подписывать приказ до
конца этого расследования, - он нарочито помедлил. - Чтобы не отвлекать
вас церемонией награждения... - Теперь - Бог с вами, князь. Ступайте.
3
Было около трех, когда я вошел в свой кабинет. Усталость давала себя
знать, и кружилась голова - почти бессонная веселая ночь накануне, Джвари
и Сагурамо, Ираклий и Стася, киндзмараули и ахашени; а потом, судорожным
рывком, словно кто-то казацкой шашкой полоснул по яркой театральной
декорации, вновь МГБ и эта странная аудиенция... Сколько всего уместилось
в одни сутки!
Но я благодарил судьбу, что это дело досталось мне.
Что-то в нем было не так.
Я вскипятил немного воды, сделал крепчайший кофе, насыпав с горя в
чашку сразу ложки четыре. Пока дымящаяся густая жидкость остывала до той
кондиции, чтобы пить можно было, не шпарясь, все-таки выкурил еще одну
сигарету. Прихлебывая, тупо созерцал, как ползают по воздуху, извиваясь,
прозрачно-серые ленты. Платье мое уж высохло, от кофе я наконец согрелся
окончательно.
Ватная тишина набухла в кабинете. Даже дождь угомонился и с площади,
от окна, не доносилось ни звука.
Стася, наверное, уже спит. Если только не мучается, бедняга,
бессонницей снова. Впрочем, вряд ли, она сегодня так устала. Меня вдруг
словно кинули в кипяток; перед измученными, пересохшими глазами вдруг
ослепляюще полыхнуло ярче яви: в медовом свете южного вечера она проводит
по вишневым, чуть припухшим губам: хочешь сюда? Телеграмма уже лежала в
шифраторе - но я думал, что целая ночь впереди. Вот он, эта ночь. Зеленое
время на табло настольных электронных часов мерно перепархивало с одной
цифры на другую. Три двенадцать.
И Лиза спит, конечно.
Или я ничего не понимаю, а она, давно догадавшись обо всем, одиноко
лежит без сна и мысленно видит меня там, в кипарисовом раю, обнимающим не
ее?
Даже страшно утром звонить.
Вот он, мой кипарисовый рай. Не сдержавшись, я с силой ударил
ладонями по столу. Звук оказался неестественно громким.
И Поля, разумеется, спит без задних ног. Если только не забралась под
одеяло с лампой и книжкой, если только не портит опять глаза, паршивка.
Сколько раз мы с Лизой ловили ее на этом, объясняли, уговаривали - нет,
как об стену горох.
Я вдруг сообразил, что уже по ним соскучился. Может поехать домой
прямо сейчас? Здесь рядом. Может, они обрадуются.
Ведь все равно до утра начать работать невозможно.
Невозможно. Невозможно, чтобы коммунист стал убийцей. Не верю. Тут
что-то не так.
На пробу я ткнул пальцами в кнопки селектора. И, совершенно противу
всяких ожиданий, немного сиплый голос Куракина сразу отозвался:
- Слушаю.
- Федор Викентьич, дорогой! Никак не ожидал вас застать...
- Александр Львович! Да как это не ожидали, Ламсдорф не сказал вам,
что ли? Он же категорически запретил мне уходить, еще в конце дня позвонил
и сказал, что вы будете с минуты на минуту, и что я непременно вам
понадоблюсь. Спите, говорит, по крайности, за столом.
- Ну и как, спали?
- Сейчас вот покемарил часок, - он откашлялся.
- Ну и чудесно. Зайдите ко мне.
Через минуту заместитель мой уже входил в кабинет; лицо бодрое,
словно и не спал только что, скрючившись в служебном кресле - кто сказал,
что крепостное право отменили?
Мундир будто сейчас из-под утюга, любо-дорого глядеть. Не то, что я.
Куракин вошел и, не сдержавшись, по-свойски прыснул.
- Да, извлекли вас, видать, из климата не в пример благостнее нашего.
- Зато всем сразу видно, как я спешил. Будем вести следствие по
катастрофе "Цесаревича", поздравляю вас.
- Значит вы взялись, Вольфович сказал, что это еще не точно.
- Это точно. Да вы садитесь, Федор Викентьич, в ногах правды нет.
Особенно в такой час. С Лодейнопольским гэ-бэ связывались?
- Неоднократно.
- Сбор фрагментов они завершили?
- На момент последнего разговора - это в двадцать один ноль две
было...
Как раз когда мы со Стасей, перемурлыкиваясь, спускались в гостиную.
- ...Не закончили. Очень уж много мелочи, грунт порой буквально
просеивать приходится. А там еще речушки, болота...
- Хорошо. То есть, плохо, конечно, но шире штанов не зашагаешь.
Завтра спозаранку надо связаться с кем-нибудь из ведущих конструкторов и
узнать тактично: не мог ли, черт возьми, мотор сам дать такой эффект. Ну,
хоть один шанс из миллиона - вдруг что-то там перегорело, перегрелось,
расконтачилось...
- Ламсдорф уже связывался. Профессор Эфраимсон с кафедры
гравимеханики Политеха клялся, что это абсолютно исключено.
- Ученые головы умные, Федор Викентьевич, но квадратные. Тут практик
нужен. О! Я сам свяжусь с Краматорским гравимоторным, там меня должны
помнить, побеседуем задушевно. Дальше. Надобно послать одного-двух наших
экспертов для тщательнейшего исследования фрагментов. Пусть найдут остатки
мины. Чья мина? Какая? Как устроена? Если они этих остатков вообще не
найдут, то пусть хоть просчитают, какого характера был взрыв, какой
силы... И - быстро! И все обломки - к нам, сюда. С ними возиться придется,
я думаю, не раз и не два.
- Понял.
- Завтра я вылечу в Тюратам. Там что-то интересное уже нащупали, я
так понял Ламсдорфа, но это все - испорченный телефон.
- Кого бы вы хотели взять?
Я помедлил.
- Совсем я отупел на югах. Впереди телеги лошадь запрягаю. Давайте-ка
мы очертим круг лиц, участвующих в деле. И кроме них уже - ни-ни. Пусть
будет у нас, скажем, четыре группы. Вы - мой заместитель, так им и будете;
ни в какую из групп ни вы, ни я не входим. Общее руководство, так сказать.
Группа "Аз" - эксперты, мозговой центр. Специалист по гравимеханике,
специалист по взрывным устройствам и... вот еще что. Специалист по
измененным состояниям психики.
Брови Куракина чуть дрогнули.
- Это как?
- По правде сказать, сам толком не знаю. Посмотрите среди
врачей-наркологов, что ли... Кто-то, кто разбирается в аффективных
действиях, в гипнопрограммировании, вот! Это еще лучше.
- Понял, - с сомнением сказал Куракин.
- Три человека. Группа "Буки" - скажем, тоже три человека. Этим
суждено рыться в архивах, картотеках, поднимать, когда понадобится, пыль
ушедших лет. Группа "Веди" - обычные детективы. Ну не обычные, конечно, а
получше. Думаю, нам будет зеленая улица, дадут любых. Четыре человека. И
группа "Добро" - скажем, шесть человек. Наша охрана. И на них же, в случае
необходимости, выпадет силовое взаимодействие с противником.
Я намеренно пропустил четвертую букву алфавита. В подобных случаях я
всегда поступал так. Пусть нашим боевикам уже само название их отряда
постоянно напоминает о цели, о смысле их деятельности. А вот знаю я - с
