ударило стекло.
- Не очень. Но покуда доставляю тебе радости больше, чем горя - ты
сама так говоришь...
- Да, конечно, да! То - что?
- То это имеет хоть какой-то смысл.
- Но ведь тогда у меня будет еще больше радости, Саша!
- А у него? Я же не смогу уделять ему столько внимания, сколько... он
заслуживает.
- Мне ты тоже не всегда уделяешь столько внимания, сколько я
заслуживаю. Но кто скажет, что я у тебя расту плохая?
Стихия. Слова - не более, чем летящие по ветру листья. Если пришел
ураган - листья должны срываться и лететь, но их полет ничего не значит.
Он значит лишь, что пришел ураган. Ураган уйдет - они осядут. И дурак,
нет, садист тот, кто подойдя к плавающему в грязи листочку, начнет корить
его: "Ведь ты уже летал, ну-ка, давай еще, это так красиво!"
Значит, действительно честнее молчать, не пуская на ветер слов, и
молча делать то что хочешь; просто стараясь по возможности не повредить
при этом другим, тоже молча?
- Стаська, ты сама не понимаешь, что говоришь.
- Конечно не понимаю, мое дело бабье. Но ты-то, самец, положа руку на
сердце - неужели тебе не будет хотя бы лестно?
Я только головой покачал.
- Натурально, если бы без ссор и дрязг - я бы ужасно гордился.
Встала с подоконника, улыбаясь. Неторопливо подошла ко мне.
- Против твоей воли я ничего никогда не сделаю.
Присев у меня в ногах, наклонилась. Завороженно смотрела, как я,
вздрагивая, набухаю под ее взглядом - и сама безотчетно вздрагивала вслед
за мною.
- Ну, вот, - сказала почти благоговейно, - ты снова меня хочешь.
Коснулась кончиками пальцев. Потом, встав надо мной на колени,
коснулась грудью. Потом губами. Снова отстранилась, вглядываясь.
Распущенные волосы свешивались почти до простыни.
- Он мне напоминает птенца какой-то хищной птицы. Требовательный и
беззащитный. Чуть подрос - а так и норовит уже клеваться! А ведь сам, один
- ничего не может, нужно прилетать, из любого далека прилетать к нему и
кормить, кормить...
Подняла лицо. Глаза сияли.
- Я люблю тебя, Стася, - сказал я.
- Я буду прилетать. Из любого далека, хоть на день, хоть на час, на
сколько скажешь. Буду, буду, буду! - провела кончиками пальцев по
полуоткрытым, запекшимся от поцелуев губам. - Хочешь сюда?
- Нет. Лучше подари самцу самку.
Стремительной гибкой молнией она повернулась ко мне спиною, упала на
бок - только упруго вздрогнул матрац. Колючий вихрь волос ожег мне щеку.
- Так?
3
К программе "Время" мы опоздали буквально на минуту. Когда, шкодливо
досмеиваясь и дошептываясь, мы спустились в гостиную, Ираклий и Темрико
уже сидели перед телевизором, и я сразу понял, что произошло нечто
чудовищное. Ираклий обернулся на звук шагов, лицо его было серым.
- ...В десять семнадцать по петербургскому времени, - мертвым голосом
сообщал диктор. - Гравилет "Цесаревич" следовал с базы Тюратам, где
великий князь Александр Петрович находился с инспекционной поездкой, в
аэропорт "Пулково". Обстоятельства катастрофы однозначно свидетельствуют о
том, что имел место злой умысел...
- Боже! - вырвалось у княгинюшки.
Я помертвел. Я все осознал мгновенно - даже то, что ни спасения, ни
отсрочки нам со Стасею нет. Я взглянул на нее - она слушала, вытянув шею,
как давеча у источника, и лоб ее был страдальчески сморщен. Я достал из
кармана пиджака шифратор с депешей, коснулся пальцами гнезд и показал ей
табло. Секунду она непонимающе вчитывалась, потом с ужасом заглянула мне в
глаза.
- Это я получил днем, - сказал я. - Думал до завтра потянуть.
Она взяла мою руку с шифратором, поднесла к губам и поцеловала.
- Спасибо за сегодня.
Я подошел к телефону. Поднял трубку, стал нащелкивать номер. У меня
за спиной Стася что-то объясняла хозяевам - я не слышал.
- Барышня, когда у вас ближайший рейс на Петербург? Двадцать два
пятьдесят?
- Успеем, - отрывисто произнес Ираклий. - Докачу.
- Забронируйте одно место...
- Два! - отчаянно крикнула Стася.
- Я растерянно обернулся к ней.
- Стасик, может, отдохнешь еще на солнышке...
Она даже не удостоила меня ответом. Отвернулась даже.
- Два места. Кажинская Станислава Соломоновна. Трубецкой Александр
Львович. Нет, не Левонович, просто Львович. За полчаса, понял. Гмадлобт
дахмаребисатвис [Благодарю за помощь (груз.)].
Положил трубку. Она едва не выскользнула из потных пальцев.
Ираклий подошел ко мне. Веско положил ладони мне на плечи и сильно
встряхнул. Он как-то сразу осунулся.
- Найди их и убей, - с жесткой хрипотцой сказал он.
- Постараюсь, - ответил я.
- Я кофе сварю вам, - тихо сказала Темрико.
Уже в авто, посреди звездной благоуханной ночи - тоненький серпик
плыл так спокойно - она спросила, когда Ираклий отошел закрыть ворота:
- Лиза будет тебя встречать?
- Нет. Они знать-то не знают.
- Хорошо. Значит, сможем еще там поцеловаться на прощание.
- Я приду, Стася! - горло у меня перехватило от нежности и
сострадания. Я знал, это неправда, никто ни к кому не может придти дважды.
- Я приду!
- Я твой дом, - ответила она.
В ласковой темноте то тут, то там зыбко позванивали цикады.
ПЕТЕРБУРГ
1
Сеть питаемых гелиобатареями орбитальных гравитаторов за какой-нибудь
час протащила семисотместную громаду лайнера по баллистической кривой от
Тбилиси до Петербурга.
В пути мы почти не разговаривали, лишь обменивались какими-то
проходными репликами. "Хочешь к окну?" - "Все равно темно". "А у тебя лицо
успело подзагореть, щеки горят". - "Это у меня от тебя щеки горят, Саша".
"Давай выпьем еще кофе?" О предстоящем я старался не думать; глупо строить
досужие версии, ничего не зная - обрывки их во множестве долетали до меня
и в очереди на регистрацию, и в очереди у трапа, уши вяли. Соседи
шелестели газетами, вспыхивали то тут, то там вертевшиеся вокруг
катастрофы приглушенные разговоры - я все не пытался Стасин взгляд, все
посматривал на нее сбоку, но она сидела, уставившись перед и точно
окаменев, и лишь обеими руками гладила, ласкала, баюкала мою ладонь,
отчаянно припавшую сквозь неощутимую белую ткань к теплой округлости ее
бедра. Только когда пилот отцепился от силовой тяги и, подруливая в
аэродинамическом режиме, стал заходить на посадку, Стася, так и не пожелав
встретиться со мною взглядом, внезапно начала читать. У нее даже голос
менялся от стихов - становился низким, грудным, чуть хрипловатым.
Страстным. Будто орлица клекотала. Это был голос ее естества, так она
стонала в постели, и я гордился: мне казалось, это значило, что иногда я
могу дать ей такое же счастье, какое ей дает основа ее жизни, ось
коловращения внешней суеты - ее талант. "Как бы повинность исполняю. Как
бы от сердца улетаю тех, что любил. Тех, что люблю". У нее было много
текстов, написанных от лица мужчин. Наверное, тех, с которыми она бывала;
я догадывался, что мужчин у нее было побольше, чем у меня женщин. Если
этот текст был из тех, что она написала по дороге сюда, значит, так она
представляла себе меня. На душе стало еще тяжелее - она ошибалась. С ней я
не испытывал никакой повинности; наверное, я просто запугал ее, слишком
часто и со слишком большим пиететом произнося слова "долг", "должен"...
как она бесилась, когда я, вместо того, чтобы сказать "Вечером я хочу
заехать к тебе" говорил "Вечером нужно заехать к тебе"; а для меня это
были синонимы. От ее сердца я никуда не улетал и не мог улететь. Я просто
этого не умел. От лица мужчин она тоже писала себя.
Столица встретила нас ненастьем. Лайнер замер; Стася, поднявшись,
набросила плащ. Он был еще чуть влажным. И багаж ее был еще чуть влажным -
тот же косой, холодный дождь, который напитал его влагой поутру, окатывал
его теперь, вечером, когда носильщик, покряхтывая и покрикивая
"Поберегись!", катил его к стоянке таксомоторов. Дождь то притихал, то,
повинуясь злобному сумасбродству порывов ветра, вновь набрасывался из
промозглой тьмы, он шел волнами, и недавнее грузинское сияние уже казалось
мимолетным радужным сполохом, привидевшемся во сне. Засунув руки в карманы
грошового китайского плащика, небрежно набросив капюшон и даже не
утрудившись застегнуться, Стася в легких туфельках шагала прямо по
ледяному кипению черных луж.
- Не простудилась бы ты, Стасенька.
Она будто не слышала. В бешеном свете посадочных огней ее лицо
призрачно искрилось. Она так и не повернулась ко мне. Мы так и не
поцеловались на прощанье. Хотя меня никто не встречал. Над нами то и дело
с протяжным шипящим шумом планировали идущие на посадку корабли, их
позиционные огни едва пробивались через нашпигованный водою воздух. Мы с
носильщиком перегрузили Стасин багаж, я сунул парню целковый ("Премного
благодарен-с..."), стася молча шагнула в кабину, молча захлопнула дверцу и
таксомотор повез ее в скромную квартирку, которую она вот уж год снимала в
третьем этаже приличного дома на Каменноостровском; а я, ладонью сгоняя
воду с лица, вернулся в здание аэровокзала, сдал на хранение свой саквояж
- я чувствовал, мне скоро снова лететь, и из автомата позвонил в
министерство.
- А-ле?
- Иван Вольфович!
С языка едва не сорвалось машинальное "Добрый вечер". Успел ухватить
за хвост.
- Слушаю, говорите!
- Это Трубецкой. Я в Пулково.
- Ах, батенька, заждались мы вас!
- Теперь же ехать?
- Да уж натурально теперь же. Не тот день, чтоб мешкать.
Вот и я укрылся в кабине авто. Из кармана насквозь мокрого пиджака
извлек насквозь мокрый платок, принялся тереть лицо, шею, волосы. Свет
фонарей мерцал на бегущих по стеклам струйках, крыша рокотала барабаном.
- Дворцовая, милейший.
И как последние два часа я гнал от себя мысли о предстоящем,
старательно не слушая доносившиеся справа-слева обрывки вертевшихся вокруг
несчастья разговоров, так теперь я, словно пыль из ковра, принялся
выбивать из памяти лихорадочно ласковые Стасины руки и ее мертвенный,
унесшийся в пустоту взгляд.
Великий князь Александр Петрович, Тридцать четыре года... было.
Щепетильно порядочный человек, одаренный математик и дельный организатор.
Мечтатель. Официально - глава российской части
российско-североамериканского проекта "Арес-97", фактически - правая рука
престарелого Королева; ловил каждое слово великого конструктора, всегда
готов был помочь делу и своим моральным авторитетом, и своим
государственным влиянием. Мне доводилось несколько раз встречаться с ним
на разного рода официальных и неофициальных мероприятиях, и от этих встреч
всегда оставалось теплое чувство; на редкость приятный был человек.
Невозможно представить, чтобы у него были враги. Такие враги.
Таксомотор вывернул на Забалканский проспект. Молодой шофер небрежно
покручивал баранку и что-то едва слышно, угрюмо насвистывал. Сверкающее
месиво капель валилось сквозь свет фар. Время от времени под протекторами
коротко и свирепо рычали лужи.
"Арес-97". С той поры, как стало ясно, что термоядерный привод - дело
неблизкое, решено было двинуться по тому отлаженному пути, каким с конца
пятидесятых шли здесь, на планете. На стационарные гелиоцентрические
орбиты в промежуток между орбитами Земли и Марса предполагалось обычными
беспилотными устройствами с жидкостным приводом забросить две серии мощных
гравитаторов, которые, при определенном расположении - оно повторялось бы
