оглушить, вырвать... просто пшикнуть чем-нибудь в лицо, хвать и наутек!
И, кроме того, что они, в самом-то деле, ожидали найти в портфеле
патриарха коммунистов, неукоснительно, хоть и не столь яро, как монахи
христиан, придерживающихся принципа нестяжания?
Значит, и не ограбление.
Жестоко, но не до смерти, изувечить, а изобразить ограбление, чтобы
запутать нас?
Но Усольцев прав, изобразить можно было бы и получше - бросить
портфель не под кусты в двух шагах от места покушения, а в ту же,
например, Волгу, пихнув внутрь пару камней - и никто бы его никогда не
нашел.
А может, им нужны были именно бумаги? Ознакомились, узнали нечто - и
вышвырнули, как мусор. Но что? Финансовый отчет? Подробности биографии
какого-то из кандидатов в завлабы? Темный лес...
Надо тщательно проанализировать все бумаги.
- Баллистическая экспертиза? - спросил я.
- "Вальтер" и "макаров". Две пули попали в деревья, одна в стену
дальнего дома напротив. "Вальтер" темный. А вот из "макарова" три года
назад стреляли в инкассатора в Игарке. Стрелявший сидит, я затребовал его
дело.
- Что с отпечатком?
- На бумагах и на портфеле, конечно, полно отпечатков, но все
принадлежат работникам патриаршества, в основном - самому патриарху. И
один мизинец, который безымянный. В смысле, неизвестно чей. На папке с
личными делами. Но не похоже, что ее открывали - портфель, скорее, был
бегло осмотрен в поисках чего-то другого. Просматривал человек в
перчатках, явно, он и портфель хватал - а второй, судя по этакой
стремительной смазанности отпечатка, просто отпихнул папку от себя, как бы
в раздражении, вот так, - Усольцев показал жестом, - ребром ладони, и
мизинчиком случайно задел, мог сам этого и не заметить.
- То есть, похоже, они все-таки рассчитывали обнаружить в портфеле то
ли ожерелье Марии-Антуанетты, то ли Кохинур - а напоровшись на мирную
бюрократию, в сердцах вышвырнули ее вон?
- Точно так. В нашем банке таких отпечатков нет. Оператор сейчас
работает с единой сетью.
- Кто-нибудь видел нападавших?
- Видели, как двое выбежали из сквера сразу после пальбы и скрылись
за углом, а там раздался шум отъезжающего авто. Авто не видел, кажется, ни
один человек.
- Приметы?
- Сделали фотороботы на обоих. Но весьма некачественные - ночь.
Идемте к дисплею.
Первое возникшее на экране лицо, довольно грубо набросанное не вполне
вязавшимися друг с другом группами черт, ничего мне не говорило. Зато
второе...
Эта просторная плоская рожа... Эта благородная копна седых, достойных
какого-нибудь гениального академика, волос, зачесанных назад... Сердце у
меня торкнулось в горло, я даже ударил себя ладонью по колену от
предчувствия удачи.
- Знаете, - стараясь говорить спокойно, предложил я, - затребуйте-ка
из банка данных единой сети портрет Бени Цына и сличите через
идентификатор.
- Беня Цын? - переспросил Усольцев.
- Да. По-моему, ни один человек в мире не знает, как его по отчеству.
В крайнем случае - Б.Цын.
- Старый друган? - осведомился Усольцев, трепеща пальцами по
клавиатуре.
- Не исключено.
Лицо на экране уменьшилось вдвое и съехало в левую часть поля, а на
правой появился портрет Бени. В левом верхнем углу заколотились цифры,
идентификатор у нас на глазах прикидывал вероятность совпадения; вот
высветилось "96.30", но я и так чувствовал: он, он! - это же, наверное,
чувствует гончая, взявшая след. Крупный, представительный, очень
мужественный - с точки зрения современных пасифай, с ума сходящих по
быкам, раскосый; и эта вечная кривая и глубокомысленная улыбочка,
трогающая губы едва ли не после каждой с трудом сказанной корявой фразы:
мол, мы-то с тобой понимаем, о чем шепот, но зачем посвящать окружающих
дураков - этакий сибирский Лука Брацци; родился во Владивостоке, карьеру
начал вышибалой в знаменитых на весь мир увеселительных заведениях
Ханты-Мансийска, там же попал в поле зрения курьеров тонкинского
наркоклана; а когда мы с китайскими и индокитайскими коллегами рубили клан
в капусту, впервые попал на глаза и мне.
- Он! - восхищенно воскликнул Усольцев. - Ей-Богу! Девяносто шесть и
три - он!
Яростная, алчная сыскная радость так клокотала во мне, что, боюсь, я
не удержался от толики позерства - сложив руки на груди, откинулся на
спинку кресла и сказал:
- Ну, остальное - дело техники, не так ли?
Все оказалось до смешного просто. Впервые в этом деле. Сорок минут
спустя, о том, что стюардесса наблюдает в пятом салоне человека, сходного
с выданным на экран радиорубки портретом, сообщили с борта лайнера,
подлетающего к Южно-Сахалинску. И лайнер этот шел от Симбирска, от нас.
Беня драпал.
В кассе аэровокзала - кассир еще даже не успел смениться - сообщили,
что человек с предъявленной фотографии купил билет всего за сорок минут до
взлета. Это произошло почти через пять часов после расправы с патриархом.
Почему Беня так медлил? Где второй?
Ничего, скоро все узнаем. Скоро, скоро, скоро! Меня била дрожь. Это
не бедняга Кисленко, чья-то "пешка". Это - настоящая тварь, и из нее мы
выкачаем все.
Человек этот, сказал кассир, чего-то боялся. Озирался и съеживался;
такой крупный, представительный, а все будто хотел стать меньше ростом. И
когда шел от кассы на посадку, держался в самой гуще толпы: обычно люди,
попавшие в очередь к турникету последними, так последними и держатся, а
этот все норовил пропихнуться туда, где его не видно в каше, потому я и
обратил внимание...
Боялся. Нас боялся? Или у них тут своя разборка?
Скоро все узнаем. Скоро, скоро!
Беню взяли аккуратно и без помарок. Он сел в таксомотор, велел ехать
в порт - в Японию, что ли, собрался? будет тебе Япония, будут тебе все
Филиппины и Наньшацуньдао в придачу! - и слегка отмяк. Боялись, что он по
прежнему вооружен и может сдуру начать палить, поэтому решили брать
подальше от людей. Перегораживающий шоссе шлагбаум портовой узкоколейки
оказался опущен, шофер остановил авто, и из-за обступивших дорогу ярких
рекламных щитов - "С аквалангом - на Монерон!", "На яхтах Парфенова вам не
страшна любая непогода!", "Я переплыл пролив Лаперуза - а ты?" - как
из-под земли вымахнули четверо ребят с пистолетами, нацеленными Бене в
голову сквозь окна таксомотора. Беня уж и не дергался, лишь понурился
устало - и сам вышел наружу.
Оружия при нем не оказалось.
Меньше чем через час после прибытия в Южно-Сахалинск Беня уже
пустился в обратный путь сюда, к нам. В наручниках. Теперь можно было то
ли позавтракать, то ли пообедать.
- Свидетелей сюда, - сказал я, уже держа ложку в руках.
3
- Здравствуй, Беня, - сказал я. - Сколько лет, сколько зим.
- Сколько лий, сколько зям, - мрачно пошутил громила в ответ.
- Присаживайся. Вот майор Усольцев, звать его Матвей Серафимович. Он
тобой будет заниматься непосредственно. Ты с ним еще не знаком.
- Очень приятно, - сказал Беня и кривовато усмехнулся: мол мы-то
понимаем, что не очень, но нет смысла говорить об очевидном.
- Но сперва я тебя поспрашиваю. На правах старого другана.
- Спрашивайте...
Я помедлил. Он был какой-то безучастный, выбитый из колеи какой-то.
- Что ж ты, Беня. За тонкинскую дурь отсидел, от ограбления алмазного
транспорта отмазался счастливо - так теперь тебе для коллекции мокряк
понадобился?
- Не понимаю, о чем шепот, начальник.
Я ткнул клавишу монитора - на экране высветился Бенин фоторобот.
- Узнаешь?
- Узнавать - дело ваше...
- Ладно, будем мотыляться с опознанием...
Все пять свидетелей, со слов которых составлялся фоторобот,
практически без колебаний указали на Цына, затерявшегося среди шести
работников полицейского управления, приблизительно схожих с Беней по
внешности и комплекции.
- Ну?
- Вы на меня смотрите - они на меня и показывают.
- Улетал ты, Беня, отсюда, кассир тебя узнал.
- А я этого и не скрываю...
Я перевел взгляд на модные Бенины туфли. Оперативники срисовали их
еще в гравилете.
- Тапочки у тебя клевые, - я сунул Цыну под нос фотографию отпечатка
следа с почвы скверика, где произошло покушение. - Рисуночек, видишь,
точь-в-точь как за кустом, где убийца прятался.
Цын совсем заскучал. На отпечаток глянул мельком, опустил глаза.
Когда заговорил, в голосе была гордая безнадежность - умираю, но не
сдаюсь.
- Какой убийца? Не понимаю я вас... А тапочки я в здешнем магазине
покупал, днями. Там за прилавком коробок сто стояло.
- Горбатого лепишь, Беня. Тапочки шанхайские, модельные, здесь таких
и не видывали.
Он уж не нашелся, то ответить. Глядел на пол и отчаянно тосковал.
- Ну, хорошо. Трех часов полета, я смотрю, тебе мало показалось.
Посиди теперь в КПЗ, еще часика три подумай, - я сделал вид, что тяну
палец к кнопке вызова конвойного.
- А ордерок, извините, у вас имеется? - уныло спросил он.
- Да что ж ты дурика из меня делаешь? Для задержания на сутки никаких
ордеров не требуется.
- А потом, - осторожно спросил Беня. Какая-то странная это была
осторожность. Опасливость даже.
- А потом, - вдохновенно пустил я пробный шар, - если не получится у
нас задушевной беседы, отпущу тебя на все четыре стороны.
И тут он совсем допустил слабину. Моргнул. Сглотнул. Вазомоторика,
беда с нею всем на свете цынам.
- Прямо здесь?!
Он боялся выходить на улицу.
Он попал в какой-то переплет. И убийство он брать на себя не хотел, и
на волю здесь, в Симбирске, его тоже, мягко говоря, не тянуло. Драпал он
явно не от нас.
- А где же? - простодушно спросил я.
- Где хватали, туда и отвезите, - с нахальством отчаяния пробормотал
он. - Что ж мне - второй раз на билет тратиться? У меня башли не
казенные...
- Ну, знаешь, сегодня ты какой-то совсем нелепый, - ответил я. - А
кстати, что ты на Сахалине делать собрался?
- На Монерон С аквалангом! - плаксиво выкрикнул он.
- Да, там говорят, красиво... Гроты... Что же сделаешь. Если взяли мы
тебя понапрасну - полицейский гравилет, конечно, гонять туда не станем еще
раз, но по справедливости скинемся с майором тебе на билет. А уж остальное
- сам. И на вокзал сам, и в кассу сам...
Он угрюмо молчал. Ох, скушно ему было, ох, страшно!
И тут допустил слабину я. Солгал. Очень редко я такими прихватцами
пользуюсь - грубо это, делу, в конечном счете, может скорее повредить,
нежели помочь, и как-то даже неспортивно. Всегда неприятный осадок
остается на душе. Будто сам себя, своею волей, уровнял со шпаной. Но Беня
буквально напрашивался. Он созрел, надо было дожать чуть-чуть. Нет - так
он просто плюнет на меня, как на вруна и провокатора, и будет прав, а я
получу по заслугам. И придется впрямь отпускать его на улицу, куда он так
не хочет - и, видимо, не хочет неспроста; так лучше его от этой улицы хоть
так поберечь. Я вызвал конвойного. И Усольцев уже кусал губу, с досадой и
непониманием косясь в мою сторону. И Цын уже встал, сутулясь, и повернулся
к двери, чтобы идти. И тут я доверительно сказал ему в спину:
- Но ведь, Беня, и патриарх тебя признал.
Он стремительно обернулся ко мне.
- Так он живой?!
Усольцев не выдержал - захохотал от души и даже прихлопнул себя
обеими руками по ляжкам. Беня растерянно уставился на него, потом опять на
меня; широкое лицо его стало пунцовым.
- Живой, Беня, живой. Честное слово. Что ж ты себя так пугаешь? Нет
на тебе мокряка. Садись-ка сюда сызнова, и будем разговаривать
