рукой.
-- Научитесь. Мне пришлось худшему научиться.
Клерфэ опять сел в машину. Водитель шел за ним по пятам.
-- Вы хотите сбежать от ответственности.
-- Да. Но машину я вам все же пошлю.
-- Что? Вы хотите оставить меня под дождем на дороге?
-- Да. Моя машина двухместная. Дышите глубже, любуйтесь
горами, благодарите бога за свое спасение и думайте о том, что
людям, гораздо лучшим, чем вы, пришлось умереть.
Они продолжали спускаться с горы, поворот за поворотом,
спираль за спиралью.
-- Тут скучная дорога, -- сказал Клерфэ, -- она тянется до
Локарно. А там уж будет озеро. Вы не устали?
Лилиан покачала головой. стала! -- подумала она. -- Скучно!
Неужели этот пышущий здоровьем человек, который сидит рядом со
мной, не чувствует, как я трепещу? Неужели он не понимает, что
со мной творится? Не чувствует, что застывший во мне образ мира
вдруг начал оттаивать, задвигался и заговорил со мной, не
чувствует, что заговорили и дождь, и мокрые скалы, и долина, и
тени в долине, и огни, и дорога? Неужели он не понимает, что
уже никогда я не буду так слита с природой, как теперь, когда я
словно лежу в колыбели в объятиях неведомого бога, еще
пугливая, как молодая птичка, но уже осознавшая, что все будет
длиться лишь миг и что я потеряю этот мир, прежде чем он станет
моим, потеряю эту улицу, эти деревья, грузовики у деревенских
гостиниц и песню за окнами, треньканье гитары и эти названия:
Осония, Крещиано, Кларо, Кастионе и Беллинцона. Названия,
которые, едва появившись, уже исчезают, словно тени, исчезают,
как будто их никогда и не было. Неужели он не видит, что я,
подобно ситу, сразу же теряю все? Что я ничего не в силах
удержать надолго?
-- Ну как вам понравилось ваше первое знакомство с жизнью?
-- спросил Клерфэ. -- Как понравился человек, который
оплакивает свою собственность, а свою жизнь не ставит ни во
что?
-- Он дурак.
-- Вам еще придется узнать немало таких же дураков.
хочу узнать саму себя, -- подумала Лилиан. -- Что мне
другие!
-- Это все же разнообразие, -- ответила она Клерфэ. -- Там,
в горах, каждый считал свою жизнь ужасно важной. И я тоже.
Мимо них быстро проносились улицы, огни; затем появилась
широкая площадь.
-- Через десять минут мы приедем, -- сказал Клерфэ. -- Это
уже Локарно.
Рядом загромыхал трамвай и загородил им дорогу. Клерфэ
чертыхнулся. Лилиан уставилась на трамвай так, словно это был
по меньшей мере кафедральный собор. Уже четыре года она не
видела трамваев.
И вдруг перед ними раскинулось озеро, широкое,
серебристое и беспокойное. Дождь перестал. Быстрые, низкие
облака пробегали по лунному диску. Они увидели тихую Аскону и
площадь на берегу.
-- Где мы остановимся? -- спросила Лилиан,
-- У озера. В отеле амаро.
-- Откуда вы знаете все здешние отели?
-- После войны я прожил тут с год, -- ответил Клерфэ. --
Завтра утром я расскажу вам почему.
Он остановил машину перед маленькой гостиницей и выгрузил
чемоданы.
-- У хозяина этого отеля -- целая библиотека. Он, можно
сказать, ученый. А в отеле, там на горе, висят картины Сезанна,
Утрилло и Тулуз-Лотрека -- вот какие здесь люди! Мы сразу
поедем ужинать?
-- Куда?
-- В Бриссаго, на итальянской границе. В десяти минутах езды
отсюда. Ресторан называется жиардино.
Лилиан огляделась вокруг.
-- Здесь цветут глицинии!
x x x
поднялись к маленькому ресторанчику. Он заказал бутылку вина,
ветчину, раков, рис и сыр из Валле Маджи.
-- Вы здесь жили? -- спросила Лилиан. -- У этого озера?
-- Да. Почти год. После побега и после войны. Я хотел
прожить здесь несколько дней, а застрял надолго. Это было для
меня лечением. Я в нем нуждался. Я лечился ничегонеделанием,
солнцем и ящерицами, которые грелись на каменных стенах, я
лечился тем, что часами смотрел на небо и на озеро, я старался
все забыть, и наконец мои глаза перестали уставляться в одну
точку и я понял, что природа даже не заметила двадцати лет
человеческого безумия. Салют!
Лилиан пила легкое итальянское вино. Ей казалось, что все
вокруг отдыхало.
-- Здесь поразительно вкусно готовят. Может, я ошич баюсь?
-- спросила она.
-- Нет, вы правы. Хозяин мог бы стать шеф-поваром в любом
большом отеле.
Она поставила свой стакан на стол.
-- Я счастлива, Клерфэ, -- сказала она. -- Причем я должна
признаться, что вообще перестала понимать, что значит это
слово.
-- И я этого не понимаю.
x x x
Лилиан стояла у окна в своей комнате. За окном было озеро.
Ночь. Ветер. Весна шумела в платанах на площади и в облаках.
Вошел Клерфэ. Он обнял ее. Она обернулась и посмотрела на него.
-- Ты не боишься? -- спросила она.
-- Чего?
-- Того, что я больна.
-- Я боюсь совсем другого: во время гонок при скорости
двести километров у меня может лопнуть покрышка переднего
колеса, -- сказал он.
Лилиан вдруг поняла, чем они похожи друг на друга. Они оба
были люди без будущего. Будущее Клерфэ простиралось до
следующих гонок, а ее -- до следующего кровотечения.
-- На этот счет существует одна короткая история. В Париже
во времена гильотины повели на казнь осужденного. Было холодно,
а путь оказался долгим. По дороге конвоиры остановились, чтобы
подкрепиться вином. Будучи людьми добрыми, они протянули
бутылку приговоренному. Он взял бутылку и, посмотрев на нее,
сказал: адеюсь, ни у кого из вас нет заразной болезни. И только
тогда выпил. Через полчаса его голова скатилась в корзину. Эту
историю мне рассказала моя бабушка, когда мне было лет десять.
Она выпивала по бутылке кальвадоса в день. Все пророчили ей
раннюю смерть. Но она жива до сих пор. А пророки давно умерли.
Из бара золь я захватил с собой бутылку старого шампанского.
Говорят, что весной оно пенится сильнее. Шампанское чувствует,
что природа оживает.
Клерфэ поставил бутылку на подоконник, но потом убрал ее.
-- Сюда ее не надо ставить. Лунный свет убьет аромат
шампанского. Это я тоже узнал от своей бабушки.
Он направился к двери.
-- Клерфэ, -- сказала Лилиан.
Он обернулся.
-- Я уехала оттуда не для того, чтобы остаться сейчас одной,
-- сказала она.
Перед ними был Париж со своими пригородами -- серый
уродливый город, окутанный дождем; но чем дольше они ехали по
нему, тем сильнее он их завораживал. Мелькали перекрестки,
переулки, улицы, совсем как на картинах Утрилло и Писарро;
серые тона светлели, становились серебристыми; а потом вдруг
они увидели реку. Мосты, баржи и деревья, на которых
распускались почки, ряды букинистических лавчонок и каменные
здания на правом берегу Сены.
-- Оттуда увезли Марию Антуанетту, -- сказал Клерфэ, --
чтобы обезглавить ее. А в ресторане как раз напротив этого
места особенно вкусно кормят. Видимо, здесь голод и история
повсюду связаны между собой. Где ты хочешь остановиться?
-- Там, -- ответила Лилиан и показала на другой берег реки,
где светлел фасад маленького отеля.
-- Ты знаешь этот отель?
-- Откуда мне его знать? -- спросила Лилиан.
-- Ведь ты здесь жила.
-- Когда я здесь жила, мы прятались в подвале у торговца
овощами.
-- Может быть, тебе лучше остановиться где-нибудь в
шестнадцатом округе? Или у дяди?
-- Дядя такой скупой, что сам, наверное, ютится в одной
комнате. Поедем в тот отель и спросим, есть ли у них свободные
номера. Где вы живете в Париже?
-- В отеле иц.
-- Я так и знала, -- сказала Лилиан.
Клерфэ кивнул.
-- Я недостаточно богат, чтобы жить где-нибудь еще.
Они проехали через мост бульвара Сен-Мишель и по набережной
Гранд Огюстэн и остановились у отеля иссон. Когда они выходили
из машины, в дверях отеля появился слуга с чемоданами.
-- Вот и комната, -- сказала Лилиан. -- Кто-то как раз
уезжает.
-- Ты действительно хочешь поселиться здесь? Просто потому,
что этот отель первым попался тебе на глаза?
Лилиан кивнула.
-- Да. Я вообще хочу так жить, не слушая советов, без всяких
предубеждений. Жить, как живется.
Свободная комната нашлась. К счастью, она была на втором
этаже. В отеле не оказалось лифта. Лестница была старая, с
выщербленными ступеньками. В маленькой комнате стояло очень
мало мебели, кровать была на вид неплохой; имелась даже ванная.
Вся мебель была новой и недорогой, за исключением столика в
стиле барокко, который походил на принца в окружении челяди.
Обои были старые, электрический свет недостаточно яркий, зато
за окном сверкала река, виднелись набережные, Консьержери,
колокольня Собора Парижской богоматери.
-- Ты в любое время сможешь уехать отсюда, -- сказал Клерфэ.
-- Куда? К тебе в иц?
-- Не ко мне, а просто в иц, -- ответил Клерфэ. -- Во время
войны я там жил полгода под чужой фамилией, отпустив себе
бороду. В дешевых номерах. А в другой половине отеля, с окнами
на Вандомскую площадь, жили высокопоставленные нацистские
бонзы. Это было весьма знаменательно.
Слуга внес чемоданы. Клерфэ пошел к двери.
-- Зайти сегодня вечером за тобой, чтобы вместе поужинать?
-- спросил он.
Лилиан взглянула на него.
-- Что за глупый вопрос! Конечно, зайти.
-- Хорошо. В девять?
-- В девять.
Она посмотрела ему вслед. Во время поездки в Париж он ни
словом не обмолвился о ночи в Асконе. ранцузский язык весьма
удобен, -- подумала она. -- Легко переходить с ы на ы и
наоборот, в этом нет ничего прочного, это -- как бы игра.
Услышав рев жузеппе, Лилиан подошла к окну. На бульваре
Сен-Мишель зажегся зеленый свет, и словно остервенелая свора
гончих вслед за жузеппе ринулся поток машин -- итроены и имка,
ено и грузовики. Лилиан не могла припомнить, видела ли она
когда-нибудь столько автомобилей. Во время воины их было мало.
Она глубоко вздохнула. буду стоять еще у многих окон, --
подумала она. -- И это будут окна в жизнь!
* *
Лилиан распаковывала чемоданы. Она взяла с собой очень мало
вещей. И денег у нее тоже было немного. Она позвонила дяде.
Никто не ответил. Она позвонила еще раз. Ответил чей-то чужой
голос. Дядя уже несколько лет назад отказался от телефона.
На мгновение она поддалась панике. е мог же он умереть, --
подумала она. Странно, что эта мысль -- первое, что ей всегда
приходит в голову! Может быть, он переехал. Она попросила
принести ей адресную книгу. Но в отеле нашлась только старая
книга, выпущенная в первый год войны, новой адресной книги у
них не было. Угля в Париже все еще не хватало. К вечеру в
комнате стало прохладно. Лилиан надела пальто.
Грязные, серые сумерки вползали в комнату через окно. Лилиан
знала, что они навевают меланхолию. Чтобы согреться, она
приняла ванну и легла в постель. Впервые со времени ее отъезда
она оказалась одна... Денег ей хватит самое большее на неделю.
Когда стемнело, в нее закрался страх, усугубляемый чувством
одиночества. Кто знает, где ее дядя? Быть может, он уехал на
несколько недель; быть может, с ним случилось несчастье. Быть
может, Клерфэ тоже исчезнет в этом большом чужом городе,
переселится в другой отель и она никогда больше ничего о нем не
услышит. Лилиан знобило. Все романтические мечты рассыпались в
прах, соприкоснувшись с действительностью, с холодом и
одиночеством.
А в это время в санатории, в теплой клетке, тихонько гудят
батареи центрального отопления...
В дверь постучали. В коридоре стоял посыльный с двумя
свертками. В одном из них были цветы. Их мог послать только
Клерфэ. При тусклом свете лампочки она быстро сунула посыльному
слишком большие чаевые. Во втором свертке лежало шерстяное
