ним вился только легкий дымок. -- Да, сейчас крематории вошли в
моду.
-- Вот именно, -- подтвердил Клерфэ. -- И не только здесь.
Парень кивнул.
-- Мой отец говорит, что люди потеряли уважение к смерти. И
это произошло из-за двух мировых войн.
Дым перестал идти. Клерфэ зажег сигарету. По непонятной ему
причине он не хотел закуривать до тех пор, пока из крематория
подымался дым. Он протянул сигареты парню.
-- Чем занимается ваш отец?
-- Мы торгуем цветами. Если вам что-нибудь понадобится,
сударь, знайте, у нас дешевле, чем у этих живодеров в деревне.
У нас бывает прекрасный товар. Как раз сегодня утром прибыла
новая партия.
Клерфэ задумался. А почему бы ему не послать цветы в
санаторий молоденькой бельгийке, этой бунтарке? Вероятно,
высокомерный русский разозлится еще больше. Он зашел в
лавчонку.
Она имела довольно жалкий вид, и цветы там были самые
средние, если не считать нескольких очень красивых, которые
совсем не подходили ко всему окружающему. Клерфэ увидел вазу с
белой сиренью и большую ветку мелких белых орхидей.
-- На редкость свежие! -- сказал низенький человечек. --
Только сегодня прибыли. Это первоклассные орхидеи. Не завянут
по крайней мере недели две. Редкий сорт.
-- Упакуйте их, -- сказал Клерфэ, вытаскивая из кармана
черную шелковую перчатку, которую Лилиан накануне вечером
оставила в баре. -- И это тоже запакуйте. Найдется у вас
конверт и бумага?
Ему дали и то и другое.
x x x
В санатории было тихо.
Лилиан Дюнкерк, в синих брюках, сидела у себя на балконе.
Перед ней в снегу, который намело за ночь, торчала бутылка
водки -- подарок Клерфэ.
Зазвонил телефон. Лилиан сняла трубку.
-- Да, Борис... нет, конечно, нет... к чему мы бы пришли,
если бы так поступали?.. Не будем больше говорить об этом...
конечно, подымись... да, я одна, кто же может прийти ко мне так
рано?..
Лилиан снова вышла на балкон. Она подумала было -- не
спрятать ли ей водку, но потом взяла стакан и откупорила
бутылку.
Водка была отличная и очень холодная.
-- Доброе утро, Борис, -- сказала она, услышав, как хлопнула
дверь. -- Я пью водку. Хочешь? Тогда принеси стакан.
Растянувшись в шезлонге, она поджидала его. Волков вышел на
балкон, держа в руке стакан. Лилиан вздохнула с облегчением.
лава богу, обошлось без нотаций, -- подумала она. Волков налил
себе. Она протянула ему свой стакан. Он налил и ей доверху.
-- Почему ты пьешь, душка *? -- спросил он. -- Боишься
рентгена?
-- Нет, Борис, радуюсь жизни.
Он с изумлением поглядел на нее.
-- Далай-Лама уже сказал что-нибудь о снимках?
-- Нет. Да и что он может сказать? Я не хочу ничего знать.
-- Правильно, -- сказал Волков. -- Выпьем за это.
Он залпом осушил стакан и убрал бутылку.
-- Дай-ка мне еще, -- сказала Лилиан. -- Стаканы совсем
маленькие.
-- Сколько твоей душе угодно.
Лилиан наблюдала за ним. Она ждала, что он будет уговаривать
ее не пить, но Борис был достаточно умен: он угадал ее мысли.
-- Налить еще? -- спросил он.
-- Нет. -- Лилиан поставила стакан около себя, не
дотронувшись до него. -- Борис, -- сказала она, -- мы слишком
хорошо понимаем друг друга. Ты слишком хорошо понимаешь меня, а
я тебя, и в этом наша беда.
-- Ты права, -- сказал Волков. -- Великолепная беда! Когда
дует фЛн, ее ощущаешь еще острее.
Лилиан закрыла глаза.
-- Иногда мне хочется совершить самый нелепый поступок.
Сделать что-нибудь такое, что разобьет эту стеклянную клетку.
Кинуться куда-нибудь, не знаю куда.
-- Мне тоже, -- сказал Волков.
Она открыла глаза.
-- Тебе?
Волков кивнул:
-- Всем этого хочется, душка.
-- Почему же ты ничего не делаешь?
-- Потому что все осталось бы по-прежнему. Я бы только еще
сильнее почувствовал, что сижу в клетке.
-- Я знаю, Борис. Я ведь тоже только так говорю. Сам
понимаешь почему. Боюсь рентгена и не хочу этого показать.
Она услышала шум мотора раньше, чем его услышал Борис.
Машина Клерфэ взбиралась по петлям дороги вверх, потом она
остановилась, и мотор заглох.
-- Почему, собственно, ты его терпеть не можешь?
Волков немного помолчал. Его голова и чуть согнутые плечи
темным пятном выделялись на фоне серебристого неба. Он вертел в
руках стакан, в котором свет преломлялся так, словно стакан был
хрустальный. Потом Волков улыбнулся.
-- Может быть, потому, что когда-то я был похож на него.
-- Разве это причина?
-- А почему нет? Не хочу, чтобы мне напоминали о тех
временах. Когда он уезжает?
-- Не знаю. Думаю, что завтра.
-- Люди оттуда всегда приносят с собой беспокойство.
Лилиан закрыла глаза.
-- Хочешь спать? -- спросил Волков.
-- Да. Водка нагоняет сон. Водка и ветер.
Сквозь полуопущенные веки Лилиан увидела, как он прошел мимо
шезлонга. На секунду большая фигура заслонила свет, а потом
Волков двинулся дальше, и свет, казалось, стал еще ярче.
Лилиан была взволнована, она не могла заснуть. Лежать и
читать ей тоже не хотелось. то от водки, -- подумала она.
Немного погодя она встала и сошла вниз.
---------------------------------------------------------------------------
* В оригинале -- русское слово ушка. -- Прим. ред.
x x x
К ее удивлению, Клерфэ оказался один. Она ожидала, что с ним
Хольман. Клерфэ сидел на скамье у входа.
-- Где же ваша машина? -- спросила она. -- Я ведь слышала,
как вы приехали.
-- Машину я оставил на дороге. Я не доехал до верха.
-- Из-за Хольмана?
-- Да, -- сказал Клерфэ.
-- Где он?
В эту секунду послышался рев мотора.
-- Там, -- сказал Клерфэ, -- он испытывает жузеппе.
Лилиан встала и подошла к краю площадки перед входом в
санаторий. Она увидела несколько елок, а за ними машину,
которая медленно продвигалась вперед по ближайшему завитку
дороги.
-- Он едет! -- крикнула она Клерфэ. -- Задержите его!
-- Зачем? Он еще не разучился вести машину.
-- Да не потому! Он может схватить воспаление легких.
-- Он тепло одет.
-- Но не для открытой спортивной машины. Задержите его!
Поднявшись вверх по крутому виражу, машина миновала
санаторий.
-- Задержите его! -- кричала Лилиан. -- Он сейчас помчится
как бешеный! Это может плохо кончиться.
Она выбежала на середину дороги.
-- Он вас задавит, -- сказал Клерфэ, оттаскивая ее в
сторону.
Через секунду машина вынырнула из-за санатория и с ревом
помчалась вниз с горы. Хольман махал им рукой и смеялся.
-- Вы опоздали, -- сказал Клерфэ, отпуская Лилиан.
-- Надо было остановить его! Почему вы этого не сделали?
-- Вы видели, чтобы Хольман хоть раз смеялся здесь так, как
он смеялся сейчас? Я не видел.
-- Вечером ему будет не до смеха. У него подымется
температура.
-- Я верю в пользу запретного. Это тоже терапия, -- сказал
Клерфэ. -- А вы не верите?
-- Для других не верю.
Клерфэ засмеялся.
-- Хольман не такой уж твердокаменный, как вы полагаете, и
он отнюдь не образец дисциплинированности. Вчера вечером он
вовсе не лег в постель. Это он только так говорил. Он удрал
вслед за нами, забрался в гараж, где мыли жузеппе. Там он сел в
машину и, видимо, устроил гонки на месте. Мне рассказал это
парень, работающий в гараже. А когда он вышел из машины, то у
него, по словам парня, был очень несчастный вид, и он брел, как
лунатик. Поэтому я привел сегодня утром жузеппе и сказал
Хольману, что он может прокатиться разок.
-- Значит, вы сами толкнули его на это?
-- Я дал ему ключи и сказал, где стоит жузеппе, -- ответил
Клерфэ. -- Большего не потребовалось.
Клерфэ высоко поднял Лилиан и посадил ее рядом с собой на
скамейку.
-- Хотите подождать, пока он вернется? Это может быть не
скоро.
Лилиан не ответила; но она и не уходила. Клерфэ посмотрел на
нее. ак она молода, -- подумал он. -- Вечером она выглядела лет
на пять старше. Странно, обычно бывает как раз наоборот.
-- Дисциплинированность -- похвальное качество, -- сказал
Клерфэ. -- Но иногда на ней можно споткнуться. А когда
спотыкается этакий твердокаменный субъект -- это смешно; надо
проявить в нужный момент немного человечности. Пусть Хольман
рискнет и получит насморк, но зато снова поверит в себя. Это
лучше, чем быть осторожным и считать себя калекой. Неужели вы
не согласны со мной?
Лилиан почувствовала вдруг, как в ней закипает ненависть к
Клерфэ.
-- Насморки здесь смертельны, -- сказала она в бешенстве. --
Но это вас не волнует! Вы скажете, конечно, что смерть для него
была счастьем, ведь он поездил на машине и уверовал в то, что
станет великим гонщиком.
Произнеся эти слова, она почувствовала раскаяние.
Клерфэ молчал.
Они опять услышали шум мотора и вслед за тем увидели машину.
Темная и очень маленькая, она стрелой пронеслась позади деревни
к шоссе, которое вело на перевал.
-- Как бы вы поступили на его месте? -- спросила Лилиан.
Клерфэ повернулся к ней.
-- Я? Думаю, что я не вернулся бы обратно. Я бы поехал
дальше, через перевал вниз...
Она пристально посмотрела на него.
-- А потом?
-- Потом я бы еще раз попробовал выжать из себя все, что
можно, я бы накинулся на жизнь так, словно она мой враг или
любовница, я бы наслаждался ею, пока не свалился... Это лучше,
чем... -- Он перебил себя. -- Впрочем, может, я тоже причитал
бы и ползал, вымаливая у судьбы еще час, еще денек или еще
минуту... Так поступали на моих глазах люди, от которых я этого
меньше всего ожидал. Никто не знает ничего наперед. -- Он
посмотрел на Лилиан. -- Разве вы не говорили вчера вечером, что
каждому хочется жить, даже калеке, даже развалине, и при каких
угодно обстоятельствах, пусть при самых ужасающих?
-- Да, -- Лилиан выдержала его взгляд. -- Но разве вы сами
не говорили мне, что вчерашний вечер -- это далекое прошлое?
Издали снова послышался рев мотора. Он быстро приближался.
-- Хольмаи возвращается, -- сказал Клерфэ.
-- Да, возвращается, -- повторила Лилиан со странным
смешком. -- Он не поехал через перевал.
Клерфэ поглядел на нее сбоку.
-- Вам уже говорили, что вы очень красивая женщина?
-- Да, -- сказала Лилиан, вставая. -- И притом в значительно
менее примитивных выражениях.
x x x
Лилиан терпеть не могла входить в темную комнату, поэтому
она всегда оставляла свет; зато дежурная сестра так же упорно
гасила его.
Так было и на этот раз.
Лилиан включила свет.
На столе стояла белая картонная коробка, обвязанная белой
лентой. веты, -- подумала она. -- От кого? Конечно, от Бориса,
от кого же еще?
Она освободила коробку от ленты, сняла крышку и папиросную
бумагу... и в то же мгновение бросила цветы вместе с коробкой
на пол, словно это была крапива.
В коробке были белые орхидеи...
Цветы лежали на ковре. Рядом с ними лежала черная перчатка,
похожая на темную руку, протянутую сквозь пол. Лилиан не
сводила глаз с орхидей.
Она их уже видела раньше, в этом не могло быть никаких
сомнений. Лилиан пересчитала цветы, да, верно, столько их и
было. Таких орхидей здесь, в лавке, не продавали. Она ведь сама
искала их, а потом выписала из Цюриха.
Эти самые цветы, которые валялись сейчас на полу, она
положила на гроб Агнес Сомервилл.
Лилиан осторожно обошла цветущую ветку, словно это была
змея. Потом открыла окно, нагнулась, захватила кончиками
пальцев бумагу и, собрав ею с пола цветы, выбросила и то и
другое через окно. Коробка отправилась следом.
Выбрасывая орхидеи, Лилиан не заметила записки Клерфэ. Она
не понимала, как здесь очутилась перчатка, походившая на
мертвую почерневшую руку, на таинственный знак потустороннего
