Вот уж чего терпеть не могу, так это писанины. Но никуда не денешься.
В нашем деле без письменной работы нельзя. И я сажусь и пишу, пока не
отнимается рука, потом собираю исписанные страницы и кладу в большой
конверт.
- Ну и как, по-твоему, - интересуется Борислав, принимая пакет, - там
одна контрабанда или что-нибудь еще?
- Откуда я знаю! Пока налицо контрабанда, но не исключено, что
выплывет и другое.
- Но что именно?
- Откуда я знаю!
Небо за окном начинает светлеть. Значит, я и правда много написал или
же отвык от письменной работы и долго возился.
- Ну, всего, - говорю я. - Боюсь, что теперь увидимся не скоро.
- Главное - увидеться, а скоро или нет... Ты смотри, будь
осторожнее...
Он хочет добавить какой-то совет, но, видно, спохватывается, что это
будет лишнее, как и предупреждение об осторожности, и только обещает:
- Завтра утром твой доклад будет на столе у генерала.
Линда спит непробудным сном, свернувшись в клубок от холода; укрыться
она не может, потому что легла прямо на одеяло.
"Надо бы оставить тебя продрожать всю ночь", - думаю я. Но, будучи
человеком отзывчивым, снимаю с нее туфли, расстегиваю молнию, стягиваю
юбку, не без труда вытаскиваю из-под Линды одеяло и укрываю ее до
подбородка.
Мне кажется, что я закрыл глаза только на минутку, но когда я их
открываю, в окно льется яркий солнечный свет, соседняя кровать пуста, а из
ванной слышен плеск воды. Не вставая, я протягиваю руку к телефону и
сонным голосом заказываю завтрак в номер.
Завтрак появляется почти одновременно с Линдой, нельзя не признать,
что Линда выглядит гораздо аппетитнее. Но я не собираюсь сообщать ей об
этом. Кроме того, она первая начинает разговор.
- Кто вам разрешил раздевать меня? - интересуется ледяным голосом моя
супруга, располагаясь на диване и кутаясь в махровый халат.
- Раздевать? Вас? Я? Может, вы обвините меня еще в чем-нибудь?
- Вчера я легла одетой, - настаивает на своем Линда. - Мне так
хотелось спать, что я легла не раздеваясь.
- Кажется, я нарвался на мифоманку, - бормочу я. - Или же вы
разделись во сне, не сознавая, что делаете.
Она умолкает, понимая, что спорить так же бесполезно, как и
надеяться, что я налью ей кофе, берет кофейник, чашку и принимается за
завтрак.
Через полчаса мы спускаемся в холл гостиницы, и я замечаю:
- Сегодня я должен отправить открытки.
- Вы могли бы сделать это еще вчера, - сухо замечает Линда, - вместо
того чтобы сидеть в номере.
- Нет, не мог, - заявляю я. - Вчера нужно было проверить, не следят
ли за нами.
Я покупаю три открытки и выхожу в скверик перед отелем, чтобы там, в
тихом, спокойном месте написать свои послания. Я адресую открытки
Бориславу, хотя с таким же успехом мог бы адресовать их покойной королеве
Виктории, - они все равно не играют никакой роли.
Но вести игру нужно до конца, и мы с Линдой делаем круг, чтобы
опустить открытки в почтовый ящик подальше от гостиницы, после чего
отправляемся на пляж.
Не знаю, что за удовольствие находят люди в торчании на пляже. Для
меня это такая же скука, как лущить семечки, чтобы сплевывать шелуху. Люди
разумные играют на пляже в карты или рассказывают анекдоты, но мне не с
кем поболтать, не с кем перекинуться в белот, я даже не могу прочесть
болгарскую газету, потому что изображаю англичанина.
И я умираю от скуки под пляжным зонтом, в то время как моя супруга,
полная решимости вернуться с особого задания, прихватив с собой как можно
больше солнца, лежит на песке.
- Если вы пробудете на солнце до обеда, то превратитесь в ростбиф, -
замечаю я. - Это вам не анемичное солнышко Брайтона.
- Не волнуйтесь, я запаслась кремом, - отзывается моя строптивая
половина.
И продолжает лежать на солнце. Потом встает, входит в воду и,
поплавав, опять ложится на песок. Порядочный супруг на моем месте давно бы
употребил свою власть и влияние, чтобы уберечь жену от ожогов. Но я -
супруг фиктивный и предоставляю ей полную свободу действий.
От скуки я наблюдаю за тем, как она принимает солнечные ванны, и
попутно устанавливаю, что моя супруга обладает формами, способными
взволновать самое непритязательное воображение. Жаль, что это тело с
перламутрово-белой кожей превратится в головешку: белая кожа - слабая
защита от черноморского солнца. Но то ли помогли косметические кремы, то
ли упрямство, Линда проводит ночь спокойно и на следующее утро снова
растягивается на песке.
- Это вам не Брайтон, - снова объясняю я. - Сгорите.
- Спасибо, - отзывается Линда, - но вас самого, кажется, хватил
солнечный удар: вы проявляете заботу о людях.
Не считаю нужным отвечать, потому что ответ она получит и без меня в
самом скором времени и еще потому, что к нашему зонтику направляется
лейтенант. Не в форменной одежде, а в плавках. У лейтенанта прекрасный
загар и вид бывалого морского волка или заговорщика - так
уверенно-небрежно он опускается на песок рядом со мной и так осторожно
бросает испытующие взгляды по сторонам.
- Ваше сообщение получено, - вполголоса говорит он. - При первой
возможности шеф встретится с вами лично.
- Как можно чаще употребляй слова "риск", "контракт", "контрабанда" и
тому подобные, - предупреждаю я, потому что Линда направляется к зонту под
тем предлогом, что ей хочется посидеть в тени. - Вообще как можно больше
иностранных слов. Пускай воображает, что может догадаться, о чем идет
речь.
- Известный риск существует, но ваш план по графику принят, и
контрабанда пойдет именно по тому каналу, который вы указали.
После этого я начинаю давать совершенно не нужные ему и мне
объяснения. Рассчитанные на то, чтобы усыпить бдительность моей супруги,
они изобилуют иностранными словами, а также красноречивыми жестами,
понятными любому среднеинтеллигентному человеку.
- Мне нужно пять человек, - говорю я и показываю для большей ясности
растопыренную ладонь. - А теперь подумайте и напишите на песке десять
тысяч.
Лейтенант сосредоточенно молчит, потом, почесав в затылке, пишет на
песке число десять; взглянув на меня, он добавляет к нему еще три нуля,
после чего стирает цифры ладонью.
Я качаю головой и посмеиваясь говорю:
- Шесть тысяч, дорогой мой. Ни стотинки больше.
И мы начинаем торговаться всерьез; теперь можно не прибегать к
выразительной жестикуляции, на каком бы языке вы ни торговались, даже
слепому ясно, о чем идет спор. В заключение я замечаю:
- Завтра можно будет поговорить подробнее.
- Моя красавица проведет день в постели.
- Она готова, это точно, - кивает лейтенант, глядя на бесконечную
морскую ширь.
Линда в самом деле готова, причем не надо ждать и до завтра. Как
только мы поднимаемся в номер после обеда, ее начинает знобить, у нее
повышается температура, и она вынуждена лечь в постель. Мне ничего не
остается, как вызвать врача. Приходит врач и устанавливает диагноз, ясный
и без медицинского осмотра. Врач немного говорит по-французски, и я
объясняюсь с ним на этом языке, хотя по-болгарски мы могли бы понять друг
друга скорее и легче, но с моей супругой приходится держать ухо востро.
Ко всему прочему, мне приходится взять на себя обязанности прилежной
сиделки. Не ожидая, пока принесут выписанные врачом лекарства, я применяю
испытанное народное средство - простоквашу. Простоквашу из кухни гостиницы
мне доставляет коллега, встретивший нас в аэропорту. Провожая его к двери,
я успеваю шепнуть:
- Передайте, что ночью я могу быть в распоряжении шефа.
Через пятнадцать минут вместе с присланными из аптеки лекарствами
приходит ответ:
- В полночь генерал будет ждать вас в соседней комнате. На всякий
случай дайте ей выпить эту ампулу.
Я снова превращаюсь в сестру милосердия. Линда горит, как в огне, я с
трудом заставляю ее принять таблетки. Приходится опять прибегнуть к
простокваше, потому что специльные кремы мало помогают. Да, милая, это
тебе не Брайтон. Хорошо еще, что и я - не Дрейк, не то мы могли бы
расстаться, причем навеки.
Линда то беспокойно вертится в кровати и вздыхает, то снова замирает,
погруженная в забытье, которого не знаю почему все мы боимся, как дети -
темноты. Не жалея сырья, я продолжаю лечение простоквашей, особенно щедро
нанося ее на спину и бедра, где ожоги сильнее всего. Какое тело! И как
жестоко оно пострадало от ласк солнца!
Время от времени Линда ненадолго приходит в себя. Она смотрит на меня
сине-зелеными глазами, затуманенными жаром, и снова закрывает их. Судя по
внешним признакам, температура еще держится. Только поздно вечером Линде
становится легче, она через силу шепчет: "Это вы, Питер?", и я торопливо
уверяю ее, что это я самый, и подношу стакан воды, в которую вылито
содержимое ампулы. Она покорно выпивает воду и вновь бессильно опускает
голову на подушку. Ей явно очень плохо - так она послушна, - и мне даже
становится неловко за снотворное, но я тут же успокаиваю себя тем, что в
создавшейся ситуации оно только принесет ей пользу.
Полночь. Но этот раз мне не нужно лезть через балкон. Я смело стучусь
в соседний номер и смело вхожу в дверь, за которой меня ждут генерал и
Борислав. Шеф жмет мне руку и даже собирается что-то сказать, но он не
любитель прочувствованных речей, и вместо приветствия просто смотрит мне в
глаза своими синими глазами - неприлично синими для человека в
генеральском звании.
- Как больная?
- Спит глубоким сном.
- Тогда садись и перейдем к вопросам.
Я выполняю приказ, а он, верный своей привычке, начинает мерять
комнату шагами.
- Ты считаешь, что надо пропустить посылочку-другую. Это
действительно необходимо, чтобы дать тебе время для дальнейшего
расследования. А вдруг в посылке окажется десять-пятнадцать килограммов
героина? Ведь у нас есть обязательства перед другими странами.
- Этого они не сделают. По крайней мере на первых порах. Пока не
проверят, надежен ли канал.
- А как мы сообщим тебе, какое количество поступило? И о том,
пропустили мы его или задержали?
Это один из тех вопросов, на которые я сам еще не нашел ответа. И я
молчу.
- Твоя работа уже на том этапе, когда просто невозможно действовать
без связи. Мы могли бы установить связь в самом квартале, но это опасно.
- Очень опасно, - соглашаюсь я.
- В таком случае связь остается прежней. А ты должен сделать все
необходимое, чтобы укрепить доверие к себе. Тогда ты спокойно сможешь ею
воспользоваться.
- Понял.
- А как будешь извещать о контрабанде?
- Нужен такой способ, в который легче всего поверит тип вроде Дрейка:
в случае необходимости я буду посылать из Лондона открытки на указанный
вами адрес. Под маркой я буду наносить бесцветными чернилами дату и
название судна. Из Варны открытки будут посылаться в Вену по адресу,
который я указал: дату и название баржи следует проставить под маркой.
- Решение не безупречное, - размышляет генерал. - Однако для этого
твоего типа, наверное, пройдет.
- Небезупречное, но пройдет наверняка, раз проект не вызывает
сомнений, - заявляет Борислав.
Генерал, не обращая внимания на его слова, меняет тему разговора:
- А что ты можешь сказать о Ларкине?
- Ларкин - это ЦРУ, - вставляет Борислав.
- Я не тебя спрашиваю, - хмурится генерал. - И вообще ты что-то
нервничаешь.
- Да нет... просто бросил курить...
- А-а-а... Ну, раз бросил курить, дай ему сигарету, Боев, пусть
