компанию и начать следствие в связи с попыткой совершить убийство. Ежели у
вас хватит изобретательности измыслить другое объяснение всей этой
пантомимы, извольте выплюнуть его!
- Это просто шутка, - кротко объясняет Димов, тупо глядя на
инспектора своими сонными глазами.
Штатский вопросительно смотрит на меня. Я не говорю ни "да", ни
"нет". Пускай малость попотеют эти удальцы. Надо хоть чем-нибудь им
отплатить.
- Говорите же, я жду! - поторапливает инспектор.
- Нельзя ли сперва освободить мне руки?
- Кто запирал наручники? - спрашивает инспектор, окидывая взглядом
весь синедрион.
Уж угодливо протягивает ключ штатскому, и тот собственноручно
освобождает меня.
- Ну?
Я медленно оглядываю публику и с удовольствием констатирую, что все
следят за мной с предельным напряжением - вот-вот глаза вылезут из орбит,
потом оборачиваюсь к инспектору:
- Это и впрямь была шутка. Хотя довольно глупая.
- Так и быть! - пожимает он плечами. - В таком случае наше появление
здесь тоже может сойти за шутку. Но предупреждаю вас, господа: если вы
попытаетесь повторить подобного рода шутку, мы повторим свою в такой
форме, что от вашего Центра не останется и следа. И не воображайте, что
кто-то сможет за вас заступиться. Вы во Франции и обязаны подчиняться
французским законам. Больше предупреждать не будем!
Штатский делает знак жандармам и вместе с ними покидает "студию", не
взглянув на нас.
- Извини меня, Кралев, за прямоту, но ты все же скотина! - мягко
говорит Димов, вставая на ноги.
На меня эти слова действуют как бальзам, хотя мне пока не ясно, за
что именно Кралев удостоен такого комплимента.
4
С нависшего неба падают длинные струи проливного серо-зеленоватого
дождя. Мы ютимся под навесом буфета в городском парке; с трех сторон дождь
льет такой густой и обильный, что мне кажется, будто мы ограждены
какими-то блестящими полупрозрачными завесами.
Уже два понедельника подряд я прихожу на это условленное место,
заказываю неизменный кофе и достаю зеленые "житан", но человек с заурядным
лицом, которого я про себя называю банальным именем "мсье Пьер", не
приходит, чтобы произнести свое: "Разрешите?" - и тоже достать сигареты. А
сегодня вот появляется другой, садится, ни о чем не спрашивая, и вместо
зеленых "житан" достает измятую пачку "галуаз".
Мы сидим, огражденные завесой ливня, и военная физиономия мсье
Леконта столь мрачна, что я предпочитаю смотреть на мутные потоки дождя.
- Кто-нибудь шел за вами следом?
- Какой-то тип, чье лицо я вроде бы смутно припоминаю. Должно быть,
из эмигрантов. Оторвался от него на площади Республики.
- Вы уверены, что он был один?
- Вполне.
- Впрочем, это уже не имеет особого значения, - безучастно заявляет
мсье Леконт. - Мы считаем вашу миссию законченной, и пришел я на свидание
лишь с целью сказать вам об этом.
- Меня упрекать не в чем, - оправдываюсь я. - Сделал что мог.
- Не спорю, - сухо отвечает мсье Леконт. - Все дело в том, что вы уже
вышли из игры. Мы не дали ликвидировать вас, но вы теперь вне игры.
- Я продолжаю работать в Центре...
- Да, но они терпят вас только потому, что не хотят иметь дела с
нашей полицией. Отныне не вы за ними будете следить, а они за вами. Вы
амортизированы, если вам понятен смысл этого слова.
Очень даже понятен. Я понимаю и то, что, не будь проливного дождя,
мсье Леконт, наверное, ушел бы с этими словами, оставив меня одного. Для
него я уже не существую. Бракованная деталь механизма, снятая и
выброшенная в железный лом. Завтра меня выбросят и из Центра, лишь только
пронюхают, что французские органы мною больше не интересуются. Иди
вешайся. Или ворочай мешки с картофелем на овощных рынках.
- У меня есть дельное соображение, - бросаю я наудачу. - Хочу
предложить радикальное решение задачи.
Разумеется, самое радикальное решение - закрыть Центр, однако я
уверен, что это не понравится не только американцам, но и французам.
Эмигрантский Центр всегда может пригодиться.
- Что ж, говорите, - бормочет мсье Леконт.
Ему явно наплевать на мои соображения, но раз дождь не утихает,
почему бы не выслушать меня?
- Вы совершенно правы, что я больше не в состоянии выполнять задачи,
подобные тем, какие выполнял до сих пор. Но мне трудно согласиться с тем,
что я уже вне игры, пока в моих руках есть такой козырь, как Младенов.
- Если вам мнится, что ваш Младенов может сойти за какой-то козырь...
- кисло усмехается мсье Леконт.
- Послушайте, мсье Леконт, я вовсе не претендую на то, чтоб знать
больше, чем полагается знать пешке вроде меня, но не считаете ли вы, что
для вас было бы гораздо удобней самому руководить Центром вместо того,
чтоб с такими трудностями следить за происходящим там?
- Каким это образом? - резко спрашивает француз.
- А вот каким: отстранить Димова и Кралева, а во главе Центра
поставить кого-нибудь вроде Младенова, который будет действовать по моей,
то есть по вашей, указке.
- Мерси за совет, - снова криво усмехается мсье Леконт. - Если бы
могли запросто распоряжаться Центром, то будьте уверены, не стали бы
прибегать к вашим услугам. У нас есть ряд соображений - излагать их перед
вами нет надобности, - в силу которых наше прямое вмешательство
исключается. Если в тот вечер наши люди маленько поприжали банду, чтоб
выручить вас, то это чистейший блеф, осторожное предупреждение, чтоб они
не слишком усердствовали...
Леконт умолкает, так как из павильона вышел кельнер, желая, очевидно,
напомнить своим присутствием, что занимать зря столики в заведении
неприлично. В эту пору и в такой дождь на террасе мы единственные клиенты.
- Что возьмете? - спрашивает мой собеседник.
- То же, что и вы. Так по крайней мере будет больше уверенности, что
вы не закажете для меня отраву.
- Два кофе и два перно, - говорит Леконт кельнеру.
И, выждав пока тот исчезнет, продолжает:
- Ни заказывать, ни рекомендовать вам отраву я не собираюсь. Просто
перемените профессию и радуйтесь тому, что спасли свою шкуру. Это все же
что-нибудь да значит.
- Простите, - говорю я, - но мы, видимо, не поняли друг друга. Когда
я упомянул о том, что Димов и Кралев должны быть устранены, я, в сущности,
имел в виду, что они самоустранятся.
- То есть?
- Я уже две недели ломаю голову над этим вопросом и, как мне кажется,
нащупал правильное решение. В соответствии с созревшим у меня планом в
Центре должна разгореться такая междоусобица, что и Димов, и Кралев, да и
все прочие, если хотите, сами устранят друг друга, после чего мы с
Младеновым сможем взять руководство на себя. Вам ничего делать не
придется, понимаете? Они сами устранятся, убрав друг друга.
Мсье Леконт задумчиво смотрит в парк, как бы оценивая, есть ли в моем
предложении хоть малая толика здравого смысла. Дождь слабеет. Вместо
ливневых струй ветер бросает тучи мелкой водяной пыли, и перед нами в
сырой мгле открывается густая зелень Бют-Шомона с пологими травянистыми
склонами, искусственными бетонными скалами и озером, полным застоявшейся
темно-зеленой воды.
Кельнер приносит заказ, окидывает недовольным взглядом небо и
бормочет: "Какая ужасная погода", - но, убедившись, что нас погода не
волнует, возвращается в павильон.
Мсье Леконт отпивает кофе и закуривает забористую "галуаз". Потом
посматривает на меня, внимательно и несколько удивленно, будто лишь сейчас
заметив мое присутствие.
- Что ж, верно. Это идея. Я пока ничего определенного не говорю, - он
предупредительно поднимает руку, - но это идея. Чтоб как-то о ней судить,
надо знать, какие имеются реальные возможности для ее осуществления.
Расскажите мне более подробно о вашем плане.
"Горизонт слегка проясняется", - объявляю я себе, хотя именно в этот
момент дождь снова припускает, и полупрозрачные завесы из струй опять
опускаются вокруг нас, с мягким шумом и плеском падая в траву. Я закуриваю
"зеленые", думая с некоторой горечью о том, что даже сигареты для меня
выбирают другие люди. Возвращаясь к действительности, начинаю излагать
свой план.
- Это идея, - повторяет мсье Леконт, внимательно выслушав меня. -
Больше пока я ничего не говорю и вообще в данный момент не могу ответить
вам ни "да", ни "нет".
Дождь снова заметно утих.
Француз смотрит в небе, потом переводит глаза на мою разочарованную
физиономию.
- Пошли?
Он вынимает из кармашка измятую банкноту и оставляет ее на столе. Мы
неторопливо идем по мокрой гальке аллеи, поднимающейся на холм. Добравшись
до его вершины, останавливаемся ненадолго под высокими деревьями, с
которых сцеживаются зеленоватые тени и капли воды. Перед нами по другую
сторону холма, в низине у наших ног вьется среди унылых пригородов желоб
железной дороги. Рядом с икусственным оазисом - бедняцкие кварталы.
Рельсы, бурые насыпи, черные от сажи стены строений. Здесь берет начало
жизнь.
- Ладно, - кивает мсье Леконт как бы в ответ на мои невысказанные
слова. - Если ваш проект будет принят, вам дадут точные инструкции. Если
же нет, считайте, что мы никогда не были знакомы.
- Ясно. Как мне узнать ваш ответ?
- Об этом не беспокойтесь. Найдем способ связаться с вами. Вам куда?
Потому что мне в обратном направлении.
- Мне все равно.
- Хорошо. Тогда я спускаюсь.
Кивнув мне, он шагает вниз по аллее, а я продолжаю глядеть на линию
железной дороги, врезающуюся в темные массивы пригородных зданий, над
которыми снова хлещет дождь.
- Вы изверг! - говорит она, с трудом удерживаясь, чтобы не влепить
мне пощечину.
- Возможно, - отвечаю я, - но тут не место обмениваться
характеристиками. Пройдем хотя бы вон в кафе напротив.
- Вы изверг! - повторяет она. - Знать вас не желаю.
- Раз так...
Пожав плечами, я поворачиваюсь и ухожу.
- Постойте! - кричит мне вслед Лида, готовая расплакаться со зла. -
Доставьте меня домой! Такая досада, у меня нет денег даже на такси.
- Не могу же я привезти вас к отцу в таком виде. Давайте зайдем в
кафе.
Разговор этот происходит в восемь часов утра у заднего входа в Оперу,
который, как это известно сведущим людям, ведет не в кулуары театра, а в
тот подвал, куда приводят задержанных ночью проституток. Выражаясь
профессиональным языком, это та самая "Большая клетка", из которой только
что выпустили Лиду под мое поручительство.
Я пытаюсь взять непокорную под руку. Она грубо вырывается, но
все-таки идет со мной. Мы пересекаем запруженную машинами улицу и входим в
кафе. Указав Лиде на туалетную, я сажусь за стол и заказываю обильный
завтрак, сиречь две большие порции взбитых сливок и целую гору сдоб. Через
несколько минут молодая женщина возвращается. Теперь у нее куда более
человеческий вид: она умылась, поправила прическу, на губах у нее свежая
помада. Мы молча завтракаем, после чего я ее угощаю сигаретой и тихо
говорю:
- А теперь расскажите, что все-таки произошло.
- Ничего я рассказывать не стану. Отвезите меня домой.
- Хорошо, как вам будет угодно. Но поверьте, я никак не пойму, в чем
моя вина.
- Ах, вы даже не догадываетесь? А кто назначил встречу со мной на Рю
де Прованс? Разве не вы? А кто из нас не пришел? Не вы?
- Погодите, погодите! Давайте по порядку: Рю де Прованс - это, если я
не ошибаюсь, улица, где вы живете...
- А вы в Париже новичок и не знаете, что в этом месте сходятся
