правда, чем, я не знаю, но вы это сейчас увидите >>, -- сказала мне г-жа де
Германт, предпочитая, чтоб я выпутывался сам. К нам подошел Блок и спросил от
имени своей американки, кем и кому приходится присутствовавшая там юная
герцогиня; я ответил, что это племянница г-на де Бреоте; поскольку это имя
ничего Блоку не говорило, он попросил разъяснений. << А! Бреоте, -- воскликнула
г-жа де Германт, обращаясь ко мне, -- вы его помните -- как это старо, как это
далеко! Всг-таки, он был снобом. Эти люди крутились около моей свекрови. Вам бы
это не было интересно, господин Блок, всг это забавно только нашему другу, -- он
познакомился с ними всеми тогда же, когда и я >>, -- добавила г-жа де Германт,
заверив, и представив этими словами с разных точек зрения долготу истекшего
времени. Привязанности и взгляды г-жи де Германт так обновились с того времени,
что ретроспективно она сочла своего "очаровательного Бабала" снобом. С другой
стороны, он не только удалился во временной перспективе, но -- в чем я не
отдавал себе отчета, когда, во времена моих первых выходов в свет, я считал его
одним из самых знатных людей Парижа, так же глубоко отпечатлевших свои следы в
его светской истории, как Кольбер356 в эпохе Людовика XIV-го, -- также он нес на
себе печать провинциальности, будучи деревенским соседом старой герцогини, и
именно с таким де Бреоте принцесса де Лом когда-то познакомилась. Однако этот
Бреоте, лишенный своего остроумия, устаревший и высланный в далекие года ( что
доказывало, кстати: за это время он был совершенно забыт герцогиней ), в
окрестности Германта, теперь -- во что я никогда бы не поверил первым вечером в
Опера Комик, когда он предстал мне морским богом, обитающим в морской пещере, --
теперь служил связующим звеном между герцогиней и мной, потому что она помнила,
что я его знал, следовательно, я был ее другом, и если даже я и вышел не из того
же общества, что и она, то по меньшей мере обращался в тех же кругах, начиная с
намного более давних времен, чем многие из теперешних лиц; она помнила об этом,
но достаточно фрагментарно, чтобы забыть некоторые детали, самому мне тогда
казавшиеся существенными, -- что я не посещал Германта, например, и был всего-то
комбрейским мещанчиком в те времена, когда она приехала на бракосочетание м-ль
Перспье, что она не приглашала меня, несмотря на все просьбы Сен-Лу, в год,
следовавший ее явлению в Опера Комик. Мне-то это и казалось важнейшим, ибо
именно в то время жизнь герцогини де Германт представлялась мне своего рода
раем, куда мне не суждено было попасть. Но ей самой она казалась той же ее
обыденной всегдашней жизнью, и поскольку я, с определенного момента, часто
ужинал у нее, и перед этим даже подружился с теткой ее и племянником, она более
не помнила точно, когда же именно началась наша дружба, не понимая, какой
чудовищный анахронизм совершает, относя ее начало на несколько лет раньше.
Словно бы я был знаком с недосягаемой г-жой де Германт из имени Германтов,
которую я различал в золоченых слогах, -- тогда как всего-навсего я лишь ужинал
с дамой, ничем сильно от других не отличавшейся, -- она иногда приглашала меня,
но не спуститься в подводную пещеру нереид, а провести вечер в бенуаре ее
кузины. << Если вам нужны подробности о Бреоте, -- он, впрочем, того не стоит,
-- добавила она, обращаясь к Блоку, -- расспросите этого малыша ( он его в сто
раз, кстати, интересней ): он с ним ужинал у меня раз пятьдесят. Не у меня ли вы
познакомились с ним? Во всяком случае, у меня вы познакомились со Сваном >>.
Меня так же удивило ее мнение, что я мог познакомиться с г-ном де Бреоте
где-либо вне ее дома, и, следовательно, что я посещал это общество до знакомства
с нею, как ее мысль, что у нее я познакомился со Сваном. Не так лживо, как
Жильберта, когда она говорила о Бреоте: << Это давнишний деревенский сосед, мне
было приятно говорить с ним о Тансонвиле >>, -- тогда как в Тансонвиле он не
общался с ее семейством, я мог бы сказать: << Это деревенский сосед, частенько
заходивший к нам вечерами >> о Сване, в действительности напоминавшем мне нечто
с Германтами не связанное. << Как бы вам это сказать. Это был человек, который
говорил много, если речь заходила о высочествах. У него был набор довольно
забавных историй о членах семьи Германтов, моей свекрови, г-же де Варанбон до
того, как она стала приближенной принцессы де Парм. Но кто сегодня знает, что
такое г-жа де Варанбон? Вот наш дружок, он действительно всг это знал, но всг
это кончилось, и даже имени этих людей не существует, -- да они к тому же и не
заслуживают упоминаний357 >>. Я понял, каким образом в свете -- несмотря на то,
что он стал един и социальные связи дошли до максимального стяжения, вопреки
тому, что всг сообщалось, -- остаются-таки местности ( или, по меньшей мере, то,
что с ними сделало время ), сменившие имя и непостижимые более для тех, кто
достиг их уже после изменения рельефа. << Это была добрая баба, только говорила
она неслыханные глупости, -- продолжила герцогиня, нечувствительная к поэзии
недосягаемого как следствию времени и извлекавшая из чего угодно забавный
элемент, под стать литературе жанра Мейлака358, духу Германтов. -- Как-то у нее
появилась мания постоянно глотать таблетки, которые в то время давали от кашля
-- назывались они ( она добавила, смеясь над столь известным тогда, столь
характерным названием, неизвестным сегодня никому из тех, кому она это говорила
), таблетки Жеродель. "Мадам де Варанбон, -- сказала ей моя свекровь, --
постоянно глотая эти таблетки Жеродель, вы испортите желудок". -- "Но герцогиня,
-- отвечала г-жа де Варанбон, -- как же это может испортить желудок, если это
идет в бронхи?" И затем, это именно она сказала: "У герцогини есть корова --
настоль прекрасная, настоль прекрасная, что она похожа на племенного быка" >>.
Г-жа де Германт охотно продолжила бы рассказывать истории о г-же де Варанбон,
известные нам сотнями, но мы знали, что это имя не вызывает в невежественной
памяти Блока никакого образа, пробуждающегося в нас, как только заходит речь о
г-же де Варанбон, г-не де Бреоте, принце д'Агригент, -- по этой причине он, быть
может, несколько преувеличивал их обаяние, но мне этот процесс был понятен, --
но не потому, что я и сам подпадал раньше под его действие, ибо собственные
заблуждения и глупости редко способствуют тому, даже когда мы прозреваем их
насквозь, чтобы мы стали снисходительнее к ним в прочих.
Детали -- впрочем, незначительные, -- того далекого времени стали неразличимы до
такой степени, что кто-то, спрашивавший вблизи от меня, не от отца ли ее, г-на
де Форшвиля, тансонвильские земли перешли к Жильберте, получал ответ: << Да что
вы, эта земля перешла ей от семьи мужа. Ведь она на стороне Германтов.
Тансонвиль прямо рядом с Германтом. Он принадлежал г-же де Марсант, матери
маркиза де Сен-Лу. Только его заложили под большие проценты. Так что на деньги
м-ль де Форшвиль его выкупили и дали в приданое жениху >>.
Другой раз, некто, кому я рассказывал о Сване, чтобы привести пример остроумного
человека той эпохи, ответил: << Да, герцогиня де Германт пересказывала мне его
словечки; с этим стариком вы познакомились у нее, не так ли? >>
Прошедшее претерпело такие сильные изменения в уме герцогини ( или же
разграничения, существовавшие в моем, у нее всегда отсутствовали, и то, что
стало для меня событием, осталось незамеченным ею ), что она смогла
предположить, что я познакомился со Сваном у нее, а с г-ном де Бреоте где-нибудь
еще, составив мне, таким образом, прошлое светского человека, -- к тому же, она
относила его к слишком далекому прошлому. Ибо не только я составил представление
об истекшем времени, -- но и герцогиня, причем с иллюзией, моей обратной, -- мне
оно казалось короче, чем оно было, а она, напротив, преувеличивала его, заводила
его слишком далеко359, как раз не принимая в расчет эту необъятную
разграничительную линию между моментом, когда она была для меня именем, потом --
предметом моей любви, -- и моментом, когда она стала для меня обыкновенной
светской женщиной. Однако я встречался с ней только в этот второй период, когда
она стала для меня другим лицом. Но от ее собственных глаз эти отличия
ускользали, и в самой возможности моего присутствия в ее доме двумя годами
раньше она уже не находила ничего особенного, поскольку она не знала,
основываясь на другом, что тогда она уже стала чем-то иным, и ее личность не
казалась самой ей, как мне, прерывной.
Я сказал ей: << Всг это напоминает мне мой первый вечер у принцессы де Германт,
когда мне казалось, что я не приглашен, что сейчас меня выставят за дверь, -- вы
были в ярко красном платье и красных туфельках >>. -- << Боже мой, как давно это
было >>, -- ответила герцогиня де Германт, подчеркивая тем ощущение истекшего
времени. Она грустно посмотрела вдаль, однако ее мысли удержало красное платье.
Я попросил описать его, к чему она снисходительно и приступила. << Теперь такого
совсем не носят. Эти платья носили только тогда >>. -- << Разве они не были
хороши? >> -- спросил я. Она постоянно боялась сказать что-нибудь против себя,
сказать что-то, что ее умалило бы. << Ну конечно, я так нахожу это очень милым.
Этого не носят, потому что сейчас этого больше не шьют. Но это снова вернется --
все моды возвращаются: и в платье, и в музыке, и в живописи >>, -- добавила она
с силой, ибо полагала, что в этой философии есть что-то оригинальное. Тем не
менее от грусти, что она стареет, на ее лицо вернулась усталость, прерванная
улыбкой: << Вы уверены, что это были красные туфельки? Мне кажется, они были
золотые >>. Я заверил, что это-то мне помнится прекрасно, не говоря об
обстоятельстве, позволявшем мне так утверждать. << Как мило с вашей стороны об
этом помнить >>, -- промолвила она с печалью, ибо женщины называют любезностью
воспоминание об их красоте, как художники восхищение их работами. Впрочем, сколь
бы далеко ни ушло прошлое, в случае женщины с таким умом, как у герцогини, можно
избежать забвения. << Помните, -- сказала она мне, словно благодаря за мое
воспоминание о платье и туфельках, -- что в тот вечер мы с Базеном отвозили вас
домой? К вам должна была прийти девушка, уже заполночь. Базен хохотал от души,
повторяя, что вас посещают в этот час >>. Действительно, тем вечером, после
приема у принцессы де Германт, ко мне пришла Альбертина. И я, как и герцогиня,
вспомнил об этом, -- я, которому Альбертина теперь была так же безразлична, как
г-же де Германт, если бы она знала, что девушка, из-за которой я не смог зайти к
ним, была Альбертиной. Дело в том, что по прошествии многих лет после того, как
близкие нам умершие уже нас не печалят, их забытый прах всг еще перемешан,
сплавлен с обстоятельствами прошедшего. И хотя мы их больше не любим, часто
бывает, что, воскресив комнату, аллею, дорогу, по которой они проходили в
такой-то час, мы должны, чтобы заполнить занятое ими место, упомянуть их, -- уже
не сожалея, не назвав даже их имени, не разъясняя даже, кем они нам приходились.
( Г-жа де Германт вряд ли знала, кем была эта девушка, которая должна была
прийти тем вечером, она не была с ней знакома и говорила об этом только из-за
того, что час и обстоятельства были загадочны ). Таковы суть последние,
незавидные формы бессмертия.
Неглубокие сами по себе суждения герцогини о Рашели интересовали меня тем, что
они показывали новый час на циферблате. Ибо герцогиня не меньше, чем Рашель
помнила об устроенном у нее вечере для последней, однако это воспоминание
претерпело не меньшую трансформацию. << Знаете, -- сказала она, -- мне тем
интересней ее слушать и слышать, как ей устраивают овацию, потому что это я ее
откопала, оценила, я ее стала пробивать, я ее пропагандировала, когда никто ее
не знал и она была общим посмешищем. Да, мой друг, это вас удивит, но дом, где
она впервые выступила на публике -- это мой дом! В те времена, когда всг это так
называемое передовое общество, типа моей новой кузины, -- сказала она,
