Они сумели прорваться в узкую щель ворот, тесня воинов Вуефаста к башне.
Схватка шла при тусклом свете щербатого месяца, клонившегося к земле
и уже собиравшегося укрыться за стеной крепости. Но и в этой полумгле
Вуефаст сумел разглядеть высокого и плечистого князя Войта, махавшего,
будто цепом, тяжелым шестопером.
- Ах ты пес шелудивый, князь лапотный! - взревел воевода. - Вот ужо я
до тебя доберусь!
Он кинулся вперед, как вепрь сквозь болотные заросли, продираясь
сквозь ряды кое-как вооруженных вятичей. Червленый щит его, побывавший под
Царьградом и под Искоростенем, отражал удары неприятельских дубин, мечей и
рогатин, а меч, выкованный по специальному заказу лучшим кузнецом из
Родни, направо и налево раздавал мощные удары.
А навстречу старому воину пробивался молодой князь Вятской земли.
Расступились бойцы, уступая дорогу ему и Вуефасту, знали: от поединка этих
двоих будет зависеть исход всей битвы.
Они встретились.
Меч Войта сшиб шелом с головы Вуефаста, из-под повязки выбились сивые
кудри, борода растрепалась. Воевода, тяжело дыша, крикнул:
- За Киев, други!
- За Ру-у-усь! - подхватила его дружина, и этот клич будто ошеломил
неприятеля. Русь-то была одна и для киевлян, и для вятичей, в киевской
дружине и в дружине Войта дрались люди одной крови. Кровные братья
скрестили мечи, поражая друг друга. Ради чего?
Что-то надломилось в рядах атакующих, казалось, дыхания им не
хватило. Клич "За Русь!" откинул назад вятичей, и князь Войт остался один
на один со старым киевским воеводой. Одновременно взметнулись их мечи,
сверкнули молниями во тьме и со страшной силой скрестились в едином ударе.
Оба выкованные русскими мастерами, оба закаленные по старым, прадедовским
секретам... Но, видать, у полянского мастера, кузнеца из Родни, секреты
были получше: вспыхнули искры, застонал металл, и меч Войта разлетелся на
две половинки. А Вуефаст снова занес над противником свое оружие. Но
устала рука воеводы, Войт успел заслониться щитом, и удар не достиг своей
цели.
Только на мгновение остановился Вуефаст - набрать полную грудь
воздуха, приготовиться к новому удару. А дружина вятичей уже прикрыла
своего князя, и так, щетинясь копьями, медленно попятилась.
Усталые, израненные киевляне преследовали врага только до ворот.
Здесь Вуефаст, опасавшийся подвоха со стороны Войта, приказал дружинникам
остановиться, завалить проход камнями, бревнами, всем, что попадется под
руку. За этим прикрытием остались лучшие стрелки из лука, готовые отразить
новый натиск неприятеля, если он последует. Остальные воины принялись
перевязывать друг другу раны, хоронить убитых.
Утром посланные за ворота лазутчики обнаружили, что стан вятичей
пуст. Видно, перед рассветом князь Войт погрузил свою дружину, захваченных
пленных и дань, отбитую у Вуефаста, на лодьи и отплыл вверх по Дону к
своей земле.
- Пронесло, слава богу! - обрадованно прошептал Вуефаст. - Могло быть
куда хуже...
И велел Глебу отправить гонца вслед князю Святославу с вестью об
измене вятичей.
5
Рано утром княгиню Ольгу разбудила кукушка. Серая вещунья куковала
под самым окном. Княгиня - старческий сон чуток и неспокоен - поднялась со
своего ложа и по мягкому шемаханскому ковру босиком прошла к раскрытому
окну опочивальни.
"Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить на белом свете?" - вспомнила
она, как загадывала в молодые годы.
- Ку-ку, ку-ку, ку-ку... - будто услышав княгинины мысли,
откликнулась птица, щедро отсчитывая долгие годы.
Ольга улыбнулась. Если верить кукушке, ей, княгине, еще не скоро
суждено проститься с земными делами.
Она выглянула в окно, прикрытое густыми ветвями могучего дуба. Дерево
было старое, оно видело, наверное, и Кия с его сестрой и братьями, и князя
Гостомысла, а может, помнит даже те времена, когда на семи холмах, на
месте нынешнего стольного Киева, глухо шумели густые дубравы. Еще недавно
под этим дубом язычники приносили жертвы своему богу Перуну, чье
деревянное изваяние стояло здесь, под развесистой кроной. Став
христианкой, княгиня велела перенести истукана подальше отсюда, к Днепру.
А за дубом осталось название Перунова. К нему по-прежнему тайком приходили
княжеские челядины с приношениями. Ольга не однажды замечала то
зажаренного зайца или петуха под деревом, то пеструю ленточку или дешевое
монисто на сучьях. Смешные люди! Когда они поймут, что истинному богу не
нужны их жертвы? Ему нужны вера, смирение, покорность...
Старая княгиня задумчиво оглядела толстый ствол дерева, скользнула
взглядом по его ветвям и тихо ахнула - желтые листья среди могучих, полных
жизненных сил ветвей! Что это? Середина лета, а листва умирает. Выходит,
отжил свой век старый великан. Теперь только случись буря или гроза,
ударит Перун - тьфу, прости господи, сильны еще в ней языческие привычки!
- пророк Илья метнет молнию, и...
Стало отчего-то грустно княгине, груз лет, прожитых ею, навалился на
ее плечи, сдавил сердце.
Скрипнула низкая дубовая дверь, в опочивальню втиснулась ключница,
склонилась в поклоне:
- Матушка княгиня, к тебе воевода Добрыня пожаловал. Молвит, дело
есть спешное. - И добавила доверительно: - Слыхала я конский топ, гридни
переполошились - не иначе как вестник прискакал с Дикого поля!
- От княжича... - догадалась княгиня, в сердце которой любимый сын
по-прежнему оставался юным княжичем, и сама себя поправила: - От князя
Святослава... Хвала господу! Так что же ты стоишь, как истукан? Помоги мне
одеться. Где мое узорочье?
Княгиня торопилась. Но когда ключница привела к ней Добрыню, она
сидела на мягком стульце и задумчиво смотрела в окошко.
- Здрава будь, княгиня! - склонился Добрыня в низком поклоне, шапкой
метнул по коврам, разостланным на полу.
- И ты здрав будь, воевода. Садись, в ногах правды нету, - кивнула
она на лавку. - Здоров ли княжич Владимир, внук мой?
- Княжич молодой растет, сил набирается, ратное дело осваивает. Умен
он и понятлив... Ему бы только в поле скакать с гриднями! За князем
Святославом так и поскакал бы - отчая слава ему спать не дает...
Владимир доводился Добрыне племянником, и говорил о нем воевода
любовно и ласково, стараясь притушить свой могучий бас.
- Не знаю, как там княжич, а тебе не спится - это верно, - шутя
погрозила пальцем княгиня. - Покинул бы отрока на меня, старую, и помчался
в след за Святославом, чтоб поратоборствовать с хазарами. Вижу, все вижу!
- Зачем покидать княжича? - широко улыбнулся Добрыня. - Мы вместе с
ним попытали бы ратного счастья. Княжичу - утеха, а я приглядел бы за ним,
в трудный час заслонил щитом...
Княгиня нахмурилась:
- Довольно, воевода! Сам знаешь, князь тебе своего сына доверил не
затем, чтобы ты с ним из Киева мчался куда глаза глядят. Придет время -
Владимир сам рать поведет на врагов земли Русской. А сейчас сказывай:
зачем пришел? С какой вестью?
Лицо Добрыни стало строгим.
- За Днепром, в одном переходе от Киева, дозорные нашли мертвого
княжьего гонца. В горле - стрела печенежская.
- Какую весть он мне вез? Может, с князем беда случилась?
- Не ведаю, княгиня. Гонца обыскали - при нем ничего не нашли,
никакой записки. А что в уме держа, то умерло.
Княгиня перевела взгляд с воеводы на окно. Дуб, старый дуб...
Неспроста он стал чахнуть. И его тело покрыто ранами, как тело Русской
земли, остались в нем памятью давних осад наконечники печенежских, а
может, еще и обрских стрел. Отчего пожелтели листья на старом дубе? Не
пришла ли беда на Русскую землю? Ушел когда-то из Киева князь Игорь, ушел
и не вернулся. Возвратиться ли из дальнего похода сын его Святослав?
Добрыня выжидающе смотрел на Ольгу. Его смуглое лицо, обрамленное
русой бородкой коротко подстриженной на варяжский манер, побледнело.
Княгиня догадалась, чего он ждет от нее.
- Нет, нет, и не думай! Никуда я тебя не отпущу. В Киеве воев мало
осталось, а воевод и того меньше. Претич стоит в Чернигове, Блуд в Родне,
если печенеги подступят к городу - кто им отпор даст?
Добрыня опустил голову. Рассудок ему говорил, что княгиня права:
бросить немногочисленную дружину, оставленную Святославом для охраны
Киева, нельзя. А сердце рвалось на простор, в Дикое поле, туда, где идет
сеча с хазарами.
- Твоя правда, княгиня...
- То-то! Может, с нашей дружиной и князем Святославом ничего худого и
не случилось, может, добрую весть вез нам гонец. Но та стрела печенежская
- дурная примета. Пока князь воюет с хазарами, как бы печенеги не ударили
нам в спину. Стражу удвой, воевода, особенно в ночное время. Вышли еще
дозоры за Днепр и к полудню, за Рось, чтобы ни одна мышь не прошмыгнула.
- Все исполню, княгиня.
Он не стал говорить, что уже усилил дозоры и выслал своих лазутчиков
далеко в Дикое поле. Плохим бы он был воеводой, если бы не сделал этого!
- А про того гонца - молчи, чтоб понапрасну людей не тревожить. Иди!
Смутно было на душе у княгини. Нет при ней надежной ее опоры -
Свенельда. Еще в молодые годы он понимал ее с полуслова и готов был пойти
за нее в огонь и воду. До старости любил гордую псковитянку, преклонялся
перед нею, но никогда и никому не признавался в этом. Ольга - и та лишь
догадывалась. Но потому и послала она его в поход вместе с сыном, знала:
нет никого надежнее этого человека. А Добрыня - смерд, брат холопки,
родившей первого сына Святославу. Хоть и стал воеводой, а чужой он Горе и
княгине. Можно ли верить простому, темному люду?
Не знал тех дум Ольгиных Добрыня, своих тревог у него хватало - он за
весь Киев в ответе. Воевода ждал, какие вести привезут лазутчики. Выйдя от
княгини, зашел в гридню, велел двум отрокам оседлать своих коней и его
воеводского. Вскоре трое всадников выехали за ворота крепости-детинца,
оставив позади княжьи и боярские хоромы, спустились к Подолу, миновали
обезлюдивший за последнее время торг, землянки слобожан. Навстречу им
дохнул свежий ветер. С криком, припадая к широкой Днепровой груди, низко
над водой носились белокрылые чайки. С обрыва открылся широкий речной
простор, за ним - заросший лесом левый берег.
Добрыня прищурился, вглядываясь вдаль, замахал рукой. От левого
берега отчалил челн.
Воевода ждал, не слезая с седла. Спутники его спешились, но поводья
из рук не выпускали, готовые в любой момент снова очутиться в седле.
Ждать пришлось не долго. Когда челн приблизился, стало видно, что в
нем сидят четверо: двое гребут, сильно и ровно вымахивая веслами, один
правит на корме, а между ними неподвижно сидит четвертый в похожей на
колпак шапке, отороченной лохматым мехом.
Глаза Добрыни сузились, лицо приняло хищное выражение. Казалось, что
это коршун готовится к броску.
- Держи коня, Рогдай, - коротко приказал он одному из гридней и,
легко соскользнув с седла, начал спускаться по песчаному откосу к воде.
Загнутый кверху нос челна, похожий на боярский сапог, мягко ткнулся в
берег, зашуршало по песку днище.
- Ну, с чем прибыл, Мстислав?
Выскочивший на берег сотник Мстислав отбросил в сторону рулевое весло
и весело объявил:
- Удача, воевода! Изловили печенежина, да такого хорошего, что жаль с
ним расставаться. И умен, и говорлив! Многое знает, многое мне поведал. И
шкуру ему портить не пришлось.
Пленник, сидевший в челне, заворочался, по-волчьи скосил на воеводу
глаза. Добрыня встретил его взгляд, ухмыльнулся.
- Хорош гусь! А что он вам рассказал?
