очень-то старпома любит? Нам сначала самим так казалось, пока
не случилась с нашим старпомом натуральная беда.
Испекли нам коки хлеб, поскольку наш консервированный хлеб
на завершающем этапе плавания совсем сдохшим оказался. И такой
тот хлеб получился мягкий, богатый дрожжами и сахаром, что
просто слюнки текли. Старпом пошел на камбуз и съел там
полбатона, а потом за домино он сожрал целый батон и еще
попросил, и ему еще дали. А ночью его прихватило: живот
раздуло, и ни туда ни сюда - кишечная непроходимость.
Док немедленно поставил старпома раком и сделал ему
ведерную клизму, но вода вышла чистая, а старпом так и остался
раздутым и на карачках. Ну, кишечная непроходимость, особенно
если она оказалась, скажем так, не в толстом, а в тонком
кишечнике, когда газы не отходят, - штука страшная: через
несколько часов перитонит, омертвление тканей, заражение,
смерть, поэтому на корабле под председательством командира
срочно прошел консилиум командного состава,
который решал, что делать, но так и не решил, и корабль на
несколько часов погрузился в черноту предчувствия. Лишь
вахтенные отсеков, докладывая в центральный, осторожно
интересовались: "Лев просрался?"
- "Нет, - отвечали им так же осторожно, - не просрался". А
в секретном черновом вахтенном журнале, куда у нас записывается
всякая ерунда, вахтенный центрального печальный мичман Васюков
печально записывал в столбик через каждые полчаса: "Лев не
просрался. Лев не просрался, Лев не просрался..." Он даже
специальную графу под это дело выделил, писал красиво, крупно,
а потом начал комбинировать, чередовать большое буквы с
маленькими, например так: "Лев не ПрОсРаЛсЯ", или еще
как-нибудь, и, отстранившись, с невольным удовольствием
наблюдал написанное, а корабль тем временем все глубже
погружался в уныние: отменили все кинофильмы, все веселье,
никто не спал, не жрал - все ходили и друг у друга спрашивали,
а доку уже мерещилась операция и то, как он Львиные кишки в
тазик выпустил и там их моет. Доку просто не сиделось на месте.
Он шлялся за командиром, как теленок за дояркой, заглядывал ему
в рот и просил: "Товарищ командир, давайте радио дадим, товарищ
командир, умрет ведь". На что командир говорил ему: "Оперируй",
- хотя и не очень уверенно.
Наконец командир сдался, и в штаб полетела радиограмма:
"На корабле кишечная непроходимость. Прошу прервать службу".
Штаб молчал часов восемь, во время которых он, наверное,
получал в Москве консультацию, потом, видимо, получил и тут же
отбил нам: "Сделайте клизму". Наши им в ответ: "Сделали, не
помогает". Те им: "Еще сделайте". Наши: "Сделали. Разрешите в
базу". После чего там молчали еще часа четыре, а потом выдали:
"Следуйте квадрат такой-то для передачи больного". Мы вздохнули
и помчались в этот квадрат, и тут Лев пукнул - газы у него
пошли. Он сам вскочил, примчался к доктору с лицом
просветлевшим, крича по дороге: "Вовик, я пукнул!", - и тут же
на корабле возникла иллюминация, праздник, и все ходили друг к
другу и поздравляли друг друга с тем, что Лев пукнул.
Потом командир решил дать радиограмму, что, мол, все в
порядке, прошу разрешения продолжать движение, вот только в
какой форме эту радиограмму давать, надо ж так, чтоб поняли в
штабе, а противник
чтоб не понял. Он долго мучился над текстом, наконец
вскричал: "Я уже не соображаю. Просто не знаю, что давать".
Тогда наши ему посоветовали: "Давайте так и дадим: Лев
пукнул. Прошу разрешения выполнять боевую задачу".
В конце концов, действительно дали что-то такое, из чего
было ясно, что, мол, с кишечной непроходимостью справились,
пукнули и теперь хотят опять служить Родине, но штаб уперся - в
базу!
И помчались мы в базу. Примчались, всплыли, и с буксира к
нам на борт начальник штаба прыгнул:
- Кто у вас тут срать не умеет?! - первое, что он нам
выдал. Когда он узнал, что старпом, он позеленел, вытащил Льва
на мостик и орал там на весь океан, как павиан, а наши ходили
по лодке и интересовались, что это там наверху происходит, а им
из центрального говорили: "Льва срать учат".
Самец Витенька
Витенька у нас самец. На корабле его называют "Наше
застоявшееся мужество". Любой разговор Витенька сведет к
упоительному таинству природы с перекрестным опылением. Рожа у
него при этом лоснится, глаза озорничают, руки шалят, а сам он
захлебывается так, что кажется: пусти его - будет носиться по
газону.
Любимое выражение - "сон не в руку". Спит Витенька только
затем, чтобы попасть в руку. Свои сны он потом долго и вкусно
рассказывает. Мы с Андрюхой - его соседи по каюте.
Во сне Витенька нервно повизгивает, постанывает, сучит
ножками, чешется и тут же умиротворенно замирает с улыбкой на
устах сахарных. Все! Сон попал в руку.
- Сплю, - дышит мне в переносицу Витенька, - и вижу, баба
ко мне подходит, наклоняется, мягкая такая, теплая наощупь,
очаровашечка.
Каждый день Витенька рассказывает нам про своих баб. Кто к
нему и как подходит. Его бабы нас задолбали. Между нами
говоря, на нем крыса ночевала, а ему все мерещилось, что это
бабы к нему приходят.
Крысы любят на шерсти спать. У нас одеяла верблюжьей
шерсти.
Мы с Андрюхой ее как увидели, так и замерли, но Витеньку
не стали расстраивать. Зачем, если человеку хорошо. Только свет
тушим, засыпаем - она появляется, осторожненько влезает
уснувшему Вите на грудь и обнюхивает ему лицо.
Витенька, не просыпаясь, делает облегченно "О-ой!" -
расплывается в улыбке с выражением "ну, наконец-то", бормочет,
сюсюкает - баба к нему пришла.
Крыса сворачивается на одеяле клубочком и спит. Так долго
продолжалось. Витенька спал с крысой, а нам все рассказывал,
что к нему бабы ходят, и всем было хорошо.
И тут он ее увидел. Как все-таки быстро у человека
меняется лицо! И орать человек во всю глотку на одном выдохе
может, оказывается, минут двадцать.
Бедная крыса так испугалась со сна, что чуть ума не
лишилась: подлетела, ударилась о подволок, сиганула на пол и
пропала.
Витенька тоже ударился головой. Даже два раза. Сначала
один раз ударился - не помогло, потом сразу второй, чтоб
доканать это дело. И в воздухе потом долго-долго носился запах
застоявшегося мужества.
Витя тогда страшно переживал, вздрагивал по ночам, неделю
молчал и косился, но сегодня в кают-компании, чувствуется,
отошел, сидит и рассказывает о взаимоотношении полов у
пернатых. Смотреть на него - одно сплошное удовольствие.
- Помните, раньше было выражение "с глубоким внутренним
удовлетворением"? - говорит Витенька, обозревая аудиторию с
видом Спинозы недорезанного. - А видел ли кто-нибудь из вас
удовлетворение мелкое и поверхностное? Нет? Не видел? А я
видел. У птиц. У них удовлетворение мелкое и поверхностное. Но
зато оно может продолжаться, между прочим, целый день. То есть
мелкое и поверхностное иногда лучше глубокого и внутреннего.
Возьмем, например, кур. У одного моего кореша два петуха
было и куча курочек. Там один петух был главный, а второй -
вспомогательный.
Главный найдет червячка и курочек собирает. У него
пестренькая курочка самая любимая была. А вспомогательный петух
все хотел ту пестренькую шандарахнуть, попробовать ее хотел, а
она его не подпускает и все. Сохраняет верность главному
петуху.
Вспомогательный ее все подманивал, подкарауливал - ничего
не получается. Вот он покопается в земле, найдет червячка,
покудахчет, а сам наблюдает; как только пестренькая подойдет
поближе, он на нее - прыг и погнал по двору.
Пестренькая бежит от него со всех ног к главному петуху и
за него прячется, а вспомогательный пробегает мимо, делает круг
и на беленькую курочку, не отдышавшись, с разбегу заскакивает,
вроде бы он за ней и гнался. А через пять минут опять
пестренькую подкарауливает. Подстережет, погонится, не догонит
и опять беленькую с досады охаживает со всего размаха. И так
целый день. А беленькая так его любит и клюв ему чистит и
перышки.
Да-а, вот жизнь у пернатых! Ведь целый день могут.
Зернышко нашел, червячка склевал и "иди сюда, дорогая". А тут
каши сожрал на нашем камбузе и полраза не в силах преодолеть.
- Вот жизнь у пернатых, - повторяет Витенька, мечтательно
закатив свои зеленые зенки, - клянусь мамой, даже жаль иногда,
что ты высшее существо.
Лаперузы моченые
Начнем с солнца. Оно - померкло! И померкло оно не только
потому, что за биологию вида я сражался в полной темноте
полярной ночи; оно померкло еще и потому, что в один прекрасный
день к нам ворвался краснорожий мичман из тыла и, заявив, чтоб
мы больше в гальюн не ходили, исчез совсем, крикнув напоследок:
"Давайте ломайте!!!"
Он пропал так быстро, что мы засомневались: уж не
галлюцинация ли он и его рекомендация "не ходить в гальюн"?!
Жили мы в то время на четвертом этаже в казарменном
городке. Весь экипаж укатил в отпуск, а меня оставили с личным
составом, то есть с матросиками нашими, за всех в ответе.
- Чертовщина какая-то, - подумал я про мичмана и тут же
сходил в гальюн, а глядя на меня, сходили в гальюн еще сорок
моих матросов. На всякий случай. Под нами, ниже этажом,
помещалась корректорская, там тетки корректировали штурманские
карты. Через сутки ко мне влетает начальник этого бляд-приюта и
орет, как кастрированный бегемот:
- Вам что?! Не ясно было сказано?! Что в гальюн! Не
ходить!
- В чем дело? - спрашиваю я, спокойный, как сто индийских
йогов.
- Нас топит! - делает он много резких движений.
- Вас?
- Нас, нас!
- И что, хорошо топит?
- Во! - говорит он и делает себе харакири по шее.
- А при чем здесь мы? Ну и тоните... без замечаний...
- Ы-ы!!! - рычит он. - Вы ходите в гальюн, а нас топит!
Прекратите!
- Что прекратить?
- Прекратите ходить в гальюн!!!
- А куда ходить?
- Куда хотите! Хоть в сопки!
- А вы там были?
- Где?!
- В сопках в минус тридцать?
- Пе-ре-с-та-нь-те из-де-ва-ть-ся! У на-с у-же столы
пла-ва-ют!!!
Ну-у-у... - сказал я протяжно, травмируя скулы, - и чем же
я могу помочь... столам?..
- А-а-а!!! - сказал он и умчался, лягаясь, безумный.
"Бешеный", - подумал я и сходил в гальюн, а за мной
сходили, подумав, еще сорок моих матросов. На всякий случай.
Может, завтра запретят... по всей стране... кто его знает?..
Назавтра явилась целая банда. Впереди бежал начальник
корректорской - той самой, что временно превращена в
ватерклозет, и орал, что я - Али-Баба и вот они, мои сорок
разбойников. Это он мне - подводнику флота Ее Величества?!
- Ну ты, - сказал я этому завсклада остервенелости, -
распеленованная мумия Тутанхамона! Берегите свои яйца,
курочка-ряба!
Нас разняли, и мне объяснили, что в гальюн ходить нельзя,
что топит, что нужно поставить матроса, чтоб он непрерывно
ломал колено унитаза ("Что ломал?" - "Колено! Ко-ле-но!" - "Об
чего ломал? об колено?"), "ломами ломал, ломами, и не делайте
умное лицо! и чтоб в гальюн никто не ходил! Это приказание.
Командующего!"
- А куда ходить?
- Никуда! Это приказ командующего.
- Ну... раз командующего-о...
Я построил всех и объявил, что командующий с сегодняшнего
дня запретил нам ходить в гальюн.
- А куда ходить? - спросили из строя.
- Никуда, - ответил я.
- А-га, - сказали из строя и улыбнулись, - ну, есть!..
А потом мы поставили матроса, чтоб непрерывно ломал, и
