могли смотреть на него без трепета. Недуг, сразивший ее в расцвете
молодости, оставил (как это всегда бывает при болезнях каталептического
характера) подобие слабого румянца на ее щеках и едва заметную улыбку,
столь ужасную на мертвых устах. Мы вновь плотно закрыли гроб, привинтили
крышку, надежно заперли железную дверь и, обессиленные, поднялись
наконец в жилую, а впрочем, почти столь же мрачную часть дома.
Прошло несколько невыразимо скорбных дней, и я уловил в болезненном
душевном состоянии друга некие перемены. Все его поведение стало иным.
Он забыл или забросил обычные занятия. Торопливыми неверными шагами
бесцельно бродил он по дому. Бледность его сделалась, кажется, еще более
мертвенной и пугающей, но глаза угасли. В голосе уже не слышались хотя
бы изредка звучные, сильные ноты, теперь в нем постоянно прорывалась
дрожь нестерпимого ужаса. Порою мне чудилось даже, что смятенный ум его
тяготит какая-то страшная тайна и он мучительно силится собрать все свое
мужество и высказать ее. А в другие минуты, видя, как он часами сидит
недвижимо и смотрит в пустоту, словно бы напряженно вслушивается в
какие-то воображаемые звуки, я поневоле заключал, что все это попросту
беспричинные странности самого настоящего безумца. Надо ли удивляться,
что его состояние меня ужасало... что оно было заразительно. Я
чувствовал, как медленно, но неотвратимо закрадываются и в мою душу его
сумасбродные, фантастические и, однако же, неодолимо навязчивые страхи.
С особенной силой и остротой я испытал все это однажды поздно ночью,
когда уже лег в постель, на седьмой или восьмой день после того, как мы
снесли тело леди Мэдилейн в подземелье. Томительно тянулся час за часом,
а сон упорно бежал моей постели. Я пытался здравыми рассуждениями
побороть владевшее мною беспокойство. Я уверял себя, что многие, если не
все мои ощущения вызваны на редкость мрачной обстановкой, темными и
ветхими драпировками, которые метались по стенам и шуршали о резную
кровать под дыханием надвигающейся бури. Но напрасно я старался. Чем
дальше, тем сильней била меня необоримая дрожь. И наконец, сердце мое
стиснул злой дух необъяснимой тревоги. Огромным усилием я стряхнул его,
поднялся на подушках и, всматриваясь в темноту, стал прислушиваться сам
не знаю почему, разве что побуждаемый каким-то внутренним чутьем, к
смутным глухим звукам что доносились неведомо откуда в те редкие
мгновенья, когда утихал вой ветра. Мною овладел как будто беспричинный,
но нестерпимый ужас, и, чувствуя, что мне в эту ночь не уснуть, я
торопливо оделся, начал быстро шагать из угла в угол и тем отчасти
одолел сковавшую меня недостойную слабость.
Так прошел я несколько раз взад и вперед по комнате, и вдруг на
лестнице за стеною послышались легкие шаги. Я узнал походку Ашера. И
сейчас же он тихонько постучался ко мне и вошел, держа в руке фонарь. По
обыкновению, он был бледен, как мертвец, но глаза сверкали каким-то
безумным весельем, и во всей его повадке явственно сквозило еле
сдерживаемое лихорадочное волнение. Его вид ужаснул меня... но что
угодно было лучше, нежели мучительное одиночество, и я даже обрадовался
его приходу.
Несколько мгновений он молча осматривался, потом спросил отрывисто:
А ты не видел? Так ты еще не видел? Ну, подожди! Сейчас увидишь!
С этими словами, заботливо заслонив фонарь, он бросился к одному из
окон и распахнул его навстречу буре.
В комнату ворвался яростный порыв ветра и едва не сбил нас с ног. То
была бурная, но странно прекрасная ночь, ее суровая и грозная красота
ошеломила меня. Должно быть, где-то по соседству рождался и набирал силы
ураган, ибо направление ветра то и дело резко менялось; необычайно
плотные, тяжелые тучи нависали совсем низко, задевая башни замка, и
видно было, что они со страшной быстротой мчатся со всех сторон,
сталкиваются и не уносятся прочь! Повторяю, как ни были они густы и
плотны, мы хорошо различали это странное движение, а меж тем не видно
было ни луны, ни звезд и ни разу не сверкнула молния. Однако снизу и эти
огромные массы взбаламученных водяных паров, и все, что окружало нас на
земле, светилось в призрачном сиянии, которое испускала слабая, но
явственно различимая дымка, нависшая надо всем и окутавшая замок.
Не смотри... не годится на это смотреть, с невольной дрожью сказал я
Ашеру, мягко, но настойчиво увлек его прочь от окна и усадил в кресло.
Это поразительное и устрашающее зрелище довольно обычное явление
природы, оно вызвано электричеством... а может быть, в нем повинны
зловредные испарения озера. Давай закроем окно... леденящий ветер для
тебя опасен. Вот одна из твоих любимых книг. Я почитаю тебе вслух и так
мы вместе скоротаем эту ужасную ночь.
И я раскрыл старинный роман сэра Ланселота Каннинга "Безумная
печаль"; назвав его любимой книгой Ашера, я пошутил, и не слишком
удачно; по правде говоря, в этом неуклюжем, тягучем многословии, чуждом
истинного вдохновения, мало что могло привлечь возвышенный и поэтический
дух Родерика. Но другой книги под рукой не оказалось; и я смутно
надеялся (история умственных расстройств дает немало поразительных тому
примеров), что именно крайние проявления помешательства, о которых я
намеревался читать, помогут успокоить болезненное волнение моего друга.
И в самом деле, сколько возможно было судить по острому напряженному
вниманию, с которым он вслушивался так мне казалось в каждое слово
повествования, я мог себя поздравить с удачной выдумкой.
Я дошел до хорошо известного места, где рассказывается о том, как
Этелред, герой романа, после тщетных попыток войти в убежище пустынника
с согласия хозяина, врывается туда силой. Как все хорошо помнят, описано
это в следующих словах:
"И вот Этелред, чью природную доблесть утроило выпитое вино, не стал
долее тратить время на препирательства с пустынником, который поистине
нрава был упрямого и злобного, но, уже ощущая, как по плечам его хлещет
дождь, и опасаясь, что разразится буря, поднял палицу и могучими ударами
быстро пробил в дощатой двери отверстие, куда прошла его рука в латной
перчатке, и с такою силой он бил, тянул, рвал и крошил дверь, что треск
и грохот ломающихся досок разнесся по всему лесу".
Дочитав эти строки, я вздрогнул и на минуту замер, ибо мне показалось
(впрочем, я тотчас решил, что меня просто обманывает разыгравшееся
воображение), будто из дальней части дома смутно донеслось До моих ушей
нечто очень похожее (хотя, конечно, слабое и приглушенное) на тот самый
шум и треск, который столь усердно живописал сэр Ланселот. Несомненно,
только это совпадение и задело меня; ведь сам по себе этот звук,
смешавшийся с хлопаньем ставен и обычным многоголосым шумом
усиливающейся бури, отнюдь не мог меня заинтересовать или встревожить. И
я продолжал читать:
"Когда же победоносный Этелред переступил порог, он был изумлен и
жестоко разгневан, ибо злобный пустынник не явился его взору; а взамен
того пред рыцарем, весь в чешуе, предстал огромный и грозный дракон,
изрыгающий пламя; чудище сие сторожило золотой дворец, где пол был
серебряный, а на стене висел щит из сверкающей меди, на щите же
виднелась надпись:
О ты, сюда вступивший, ты победитель будешь, Дракона поразивший, сей
щит себе добудешь.
И Этелред взмахнул палицею и ударил дракона по голове, и дракон пал
пред ним, испустив свой зловонный дух вместе с воплем страшным и
раздирающим, таким невыносимо пронзительным, что Этелред поневоле зажал
уши, ибо никто еще не слыхал звука столь ужасного".
Тут я снова умолк, пораженный сверх всякой меры, и не мудрено: в этот
самый миг откуда-то (но я не мог определить, с какой именно стороны) и
вправду донесся слабый и, видимо, отдаленный, но душераздирающий,
протяжный и весьма странный то ли вопль, то ли скрежет, именно такой
звук, какой представлялся моему воображению, пока я читал в романе про
сверхъестественный вопль, вырвавшийся у дракона.
Это уже второе поразительное совпадение вызвало в душе моей тысячи
противоборствующих чувств, среди которых преобладали изумление и
неизъяснимый ужас, но, как ни был я подавлен, у меня достало присутствия
духа не возбудить еще сильней болезненную чувствительность Ашера
неосторожным замечанием. Я вовсе не был уверен, что и его слух уловил
странные звуки; впрочем, несомненно, за последние минуты все поведение
моего друга переменилось. Прежде он сидел прямо напротив меня, но
постепенно повернул свое кресло так, чтобы оказаться лицом к двери;
теперь я видел его только сбоку, но все же заметил, что губы его дрожат,
словно что-то беззвучно шепчут. Голова его склонилась на грудь, и,
однако, он не спал в профиль мне виден был широко раскрытый и словно бы
остановившийся глаз. Нет, он не спал, об этом говорили и его движения:
он слабо, но непрестанно и однообразно покачивался из стороны в сторону.
Все это я уловил с одного взгляда и вновь принялся за чтение. Сэр
Ланселот продолжает далее так:
"Едва храбрец избегнул ярости грозного чудища, как мысль его
обратилась к медному щиту, с коего были теперь сняты чары, и, отбросив с
дороги убитого дракона, твердо ступая по серебряным плитам, он
приблизился к стене, где сверкал щит; а расколдованный щит, не
дожидаясь, пока герой подойдет ближе, сам с грозным, оглушительным
звоном пал на серебряный пол к его ногам".
Не успел я произнести последние слова, как откуда-то будто и вправду
на серебряный пол рухнул тяжелый медный щит вдруг долетел глухой,
прерывистый, но совершенно явственный, хоть и смягченный расстоянием,
звон металла.
Вне себя я вскочил. Ашер же по-прежнему мерно раскачивался в кресле.
Я кинулся к нему. Взор его был устремлен в одну точку, черты недвижны,
словно высеченные из камня. Но едва я опустил руку ему на плечо, как по
всему телу его прошла дрожь, страдальческая улыбка искривила губы; и тут
я услышал, что он тихо, торопливо и невнятно что-то бормочет, будто не
замечая моего присутствия. Я склонился к нему совсем близко и наконец
уловил чудовищный смысл его слов.
Теперь слышишь?.. Да, слышу, давно уже слышу. Долго... долго...
долго... сколько минут, сколько часов, сколько дней я это слышал... и
все же не смел... о я несчастный, я трус и ничтожество!.. я не смел...
НЕ СМЕЛ сказать! МЫ ПОХОРОНИЛИ ЕЕ ЗАЖИВО! Разве я не говорил, что
чувства мои обострены? Вот теперь я тебе скажу я слышал, как она впервые
еле заметно пошевелилась в гробу. Я услыхал это... много, много дней
назад... и все же не смел... НЕ СМЕЛ СКАЗАТЬ! А теперь... сегодня...
ха-ха! Этелред взломал дверь в жилище пустынника, и дракон испустил
предсмертный вопль, и со звоном упал щит... скажи лучше, ломались доски
ее гроба, и скрежетала на петлях железная дверь ее темницы, и она билась
о медные стены подземелья! О, куда мне бежать! Везде она меня настигнет!
Ведь она спешит ко мне с укором зачем я поторопился? Вот ее шаги на
лестнице! Вот уже я слышу, как тяжко, страшно стучит ее сердце! Безумец!
Тут он вскочил на ноги и закричал отчаянно, будто сама жизнь покидала
его с этим воплем:
БЕЗУМЕЦ! ГОВОРЮ ТЕБЕ, ОНА ЗДЕСЬ, ЗА ДВЕРЬЮ!
И словно сверхчеловеческая сила, вложенная в эти слова, обладала
властью заклинания, огромные старинные двери, на которые указывал Ашер,
медленно раскрыли свои тяжелые черные челюсти. Их растворил мощный порыв
ветра но там, за ними, высокая, окутанная саваном, и вправду стояла леди
Мэдилейн. На белом одеянии виднелись пятна крови, на страшно исхудалом
теле следы жестокой борьбы. Минуту, вся дрожа и шатаясь, она стояла на
