Поздними вечерами бывают особенные молитвенные собрания его последовательниц
и последователей (родственников Распутина). На этих собраниях он надевает
полумонашеский черный подрясник и золотой наперсный крест, там поют хорошо
разученные песнопения из малоизвестных рукописных сборников и некоторых
печатных, например, из сборника "Сионская Весть" и других. Собрания эти
иногда оканчиваются поздно, и, по темным слухам, в бане при прежнем доме
Распутина совершался "свальный грех". Между жителями слободы Покровской
(фактов и свидетелей в деле не приводится) ходят слухи, что Распутин учит
хлыстовству, и что одна из живших у него черничек несколько лет назад была
сначала крепкого здоровья при молодых летах, потом стала чахнуть, сохнуть и,
быстро утративши свою молодость, умерла, а некоторые передавали Его
Преосвященству, что лично видели снятые в Екатеринбурге фотографические
карточки, на которых Распутин изображен в черном подряснике в рост вместе со
стоящими по бокам его двумя черничками, которые поддерживают над головой его
развернутую бумажную ленту с надписью: "Искатель Горняго Иерусалима" (или
что-то в этом роде). Последовательницы и последователи обвиняемого в
лжеучении, близком к хлыстовству, и ныне запрещенного в священнослужении и
сосланного по указу Святейшего Синода на Валаам священника Иакова Барбарина,
при своем паломничестве в Абалакский монастырь постоянно посещают дом
Распутина, участвуют там в ночных собраниях и в песнопениях по сектантским
сборникам.
В своем докладе частному собранию Сретенского приходского братства
священник Александр Юрьевский передает следующее: 10 августа 1907 года во
время ранней литургии в Сретенской церкви он обратил внимание на человека в
длинной поддевке и белых ботинках с завязками и подумал, что это именно
Распутин, каковым тот и назвался, когда по окончании обедни, подошедши ко
кресту, выразил желание побеседовать с ним (о. Александром). Вследствие
ремонта дома о. Юрьевского беседа происходила на квартире М. К. Коровиной.
Там Распутин, можно было думать, хвастался своим знакомством, для
спасения-де души, с теперешними столпами православия, как, например, с
епископом Сергием Финляндским, с архиепископом Антонием Волынским, с "аввою"
Феофаном - инспектором С.-Петербургской Духовной академии и другими; а свое
также знакомство и с высокопоставленными светскими особами, с фрейлиной
Императрицы Танеевой, Распутин объяснил тем, что их души ищут пищи, а в нем,
Распутине, много любви, и вот они приглашают его к себе. Знает его и сам
Государь, который даже без просьбы даровал ему фамилию Новый. Такая фамилия
действительно была отмечена в паспорте Распутина, где он назван "Григорием
Ефимовым Распутиным-Новым". Свой приезд в город Тобольск Распутин объяснял
хлопотами по части постройки нового или расширения старого храма в селе
Покровском и говорил, что на это "дело" (недостающие) деньги даст
императрица через упомянутую Танееву. На о. Александра Распутин произвел
впечатление человека странного, если не сектанта, то - впавшего в демонскую
прелесть".
На минуту прервем чтение этого доклада и отметим важную деталь - почти
нескрываемую недоброжелательность к Распутину со стороны местного
духовенства. Постоянно ощущаешь конфликтное отношение между ним и духовными
лицами, дававшими на него показания, что особенно видно при сравнении их
показаний с показаниями других свидетелей.
Конфликт Распутина с определенной частью духовенства возник уже давно и
носил принципиальный характер. Распутин считал, что если уж ты духовное
лицо, то должен отдавать служению Богу всю душу. А получается так, - говорил
Распутин, - человеку урядником надо быть, а он в священники пошел. Читает
молитвы, как топором рубит, то есть механически. Вот эту механическую,
формальную сторону служения Богу он и не принимал. И такая его
притязательность восстанавливала против него священников, для которых
Церковь была только организацией, дававшей им службу и деньги на пропитание.
По-видимому, именно таким был и священник в его селе - о. Петр Остроумов,
который чувствовал на себе взыскательность Распутина, был недоволен тем, что
он требует от него больше, чем другие, и не любил его (это видно из его
донесения духовному начальству). Ему было бы проще жить, если бы Распутина в
селе не было. Наверно, это о нем Распутин говорил: "поет и читает резво,
громко, как мужик дрова рубит топором". "Впрочем, - оговаривается он, - мы
не к духовенству идем, а в храм Божий! Ну да нужно подумать - худой, да
Батюшка. У нас искушение, а у него и поготову, потому что там у него шурин
на балах, а теща-то у него кокетничала, а жена много денег на платья извела,
и гостей-то у него предстоит много к завтраку. А все же почитать нужно его!
Он есть батюшка - наш молитвенник". Не всем священникам понравится такая
правда, некоторые и на свой счет примут.
Впрочем, и епископам достанется от Распутина. В настоящее время,
считает он, хоть все епископы и грамотны, и пышную службу соблюдают, но
нищеты духа, в том смысле как об этом говорил Христос, у них нет. Пышные
богослужения - хорошо, а нищета духа - выше.
"А почему теперь, - спрашивает Распутин, - уходят в разные
вероисповедания? Потому что в храме духа нет, а буквы много - храм и пуст. А
в настоящее время, когда отец Иоанн Кронштадтский служил, то в храме дух
нищеты был, и тысячи шли к нему за пищей духовной.
И теперь есть, да мало таких служителей; есть епископы, да боятся, как
бы не отличили простых монахов, более святых, а не тех, которые в монастыре
жир нажили, - этим трудно подвизаться, давит их лень. Конечно, у Бога все
возможно, есть некоторые толстые монахи, которые родились такими, - ведь
здоровье дар, в некоторых из них тоже есть искра Божья, я не про них
говорю".
За одни слова о толстых монахах могли обидеться немало тогдашних
епископов - и Феофан, и Гермоген, и Антоний, да и значительная часть членов
Святейшего Синода. А ведь конфликт глубже - между представителями истинного
духовного служения Богу, пример которого давали Оптина пустынь и Иоанн
Кронштадтский, с одной стороны, и довольно многочисленной группой
духовенства, делающей в церкви чиновничью карьеру, формально относящейся к
своей священной службе и ненавидящей всех, кто пытался их уличить в этом.
Карьеристская струя духовенства особенно была сильна возле царя как
верховного подателя всех благ, и, естественно, Распутин со свойственной ему
проницательностью сразу же понял это. Первые перестановки в духовной
иерархии затронули именно этих епископов-чиновников. А кто может быть
злобнее чиновника, карьеру которого прервали на взлете?
Впрочем, вернемся к докладу Тобольской духовной консистории.
В докладной записке частному собранию членов Пятницкого братства
названная Мария Коровина, в общем, подтверждает приведенный доклад,
рассказывает о том, что происходило у нее на квартире после того, как о.
Юрьевский, преподав Распутину, по просьбе последнего, благословение, ушел, а
Распутин остался еще беседовать с хозяйкою. Гость очень близко подвинулся к
ней, положил свои руки на ее руки, пожимал их, пристально глядел в глаза,
допытывался, почему хозяйка разошлась с Елизаветой Казаковой. На это она,
Коровина, отвечала ему, что размолвка у нее с Казаковой произошла, между
прочим, из-за того, что последняя не признает чудес, и указала Распутину на
чудесное насыщение Христом пяти тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами,
а также на то, как Сарептская вдова накормила пророка Илию. Распутин
соглашался, что это чудеса.
На другой день, то есть 11 августа 1907 года, продолжает Коровина, к
ней опять зашел Распутин и сетовал на то, что его архиерей не принял, а
также на то, что его считают в Тобольске сектантом, тогда как у него -
просто любви много, и он всех любит тою же любовью. Распутин объяснял и
дотрагивался до рук собеседников его, а равно и тем, что он иначе не может:
у него тогда нет вдохновения-де. Снова начал было допытываться деталей
размолвки с Казаковой, но хозяйка возразила, что говорить обо всем этом
запрещено Преосвященным Антонием. Когда речь зашла о догмате Св. Троицы, то
Распутин заметил, что здесь прежде всего надо говорить о Святом Духе.
Спрашивал, какое направление дает Елизавета Александровна Казакова людям
женатым. На это хозяйка отвечала ему, что та советует женам повиноваться
своим мужьям, исполнять свои обязанности, а потом стремиться к братским
отношениям. Распутин соглашался с этими доводами и пригласил ее, Коровину,
приехать к нему, спросив, какие у нее теперь отношения к мужу супружеские
или братские Хозяйка отвечала на это, что так как она уже состарилась, то
отношения у нее к мужу братские. "Вот это хорошо, хорошо", - сказал
Распутин, и с этим он ушел. При прощании они поцеловались.
Следователь с Тобольской консистории, приехавший в Покровское
обследовать его дом, переписал всех гостей.
Осмотром помещения, где проживала семья Распутина, следователем
обнаружено:
1. Все комнаты увешаны иконами и картинами религиозного содержания.
некоторые из них символического значения (вроде приобщенной иконы Божией
Матери Остробрамской, символизирующей собою Царственно величественную
("богатую"), но "смутную" (печальную Польшу), по столам и стенам - масса
карточек. На некоторых Распутин-Новый снят с Великими князьями и другими
светскими и духовными особами, есть карточки, на которых он снят со своими
странницами.
2. В доме Распутина следователь застал гостей из России О. В. Лахтину,
Х. М. Берладскую с сыном, Екатерину Д. и Елену Д., Соколовых, А. Н.
Лаптинскую, а из прислуги - девиц Екатерину и Евдокию Печеркиных.
3. В верхнем этаже обстановка - городская, в нижнем - крестьянская,
подозрительного ничего не найдено.
К протоколу осмотра приобщены: письма (три) и телеграммы (три).
В первом письме, на котором подпись "Григорий" помещена перед
последними двумя строками, неизвестный автор его рассказывает о новгородских
святынях: каком-то рукомойнике, о камне, на котором плыл некий святитель, об
утвари, спущенной в бочонке в море, упоминаются: епископы Сергий, Феофан,
отрывочно говорится о вере, верующих, о войне, о том, что "деревенская баба
ничего не понимает". Автор обещает приехать в Петербург к Пасхе, упоминает о
своих гостях: дочери полковника и о жене архитектора, желающих провести все
лето у него в селе Покровском. Советует: "Сестриц бегайте, - заканчивая
письмо, - придет лампада, так передайте Спасителю".
Во втором, от 29 июня письме из Царского Села некая "Анна Дмитриевна"
"душевно благодарит дорогого о Христе Григория Ефимовича за телеграммы и "за
молитвенное общение" (с нею). Она просит помолиться за хворую ее мать и о
том, чтобы ее брат благополучно вернулся с Дальнего Востока, а также за нее
саму помолиться, упоминает об отце Ярославе.
Третье письмо, от 16 июня 1907-го - "Из Тюмени" - открытое письмо,
карандашом, без чьей-либо подписи, на имя "Прасковьи Федоровны Новой",
советует не унывать и радоваться тому, что их "вся деревня (Покровская)
будет ласкать". Первая телеграмма, помеченная "из Петербурга"(в. с.)
"Покровской Новому" от 26 апреля 1907 года, гласит: "Серьезно болен, прошу
молитв, Анна", о посылке телеграмм упоминает означенная выше "Анна
Дмитриевна" в своем письме.
Второю от того же числа и года телеграммою "Из Царского Села" "Семья
