отрывалась. В отчаянии немцы стали бить снарядами в днище сторожевика. Это
было страшно и для них - близкие взрывы сбивали в море людей, уже мертвых
от контузии. Но на смену убитым из рубки выскакивали другие. Ожесточение
опытного врага было невероятно. Битва шла на пределе человеческих
возможностей.
- Вода в отсеках... заливает все! - доложили на мостик.
- Лишь бы оторваться... полный назад!
Сторожевик трясло от напряжения так, что с бортов слоями отлетала краска
и пробка. Наконец последнее усилие машины чуть ли не с "мясом" вырвало нос
корабля из подлодки, оставив в ее корпусе открытой скважину пробоины. Все
видели, как вода океана хлестала теперь туда, как в яму. Зловоние хлора
стало нестерпимым. Но каждый моряк знает, что море заполнит только один
отсек, после чего упрется в сталь переборки, и это еще не гибель врага!
А потому, едва оправясь, командир снова отдал приказ:
- Полный, вперед... Будем таранить снова!
Сработал в машине реверс, и винт закрутил воду в обратном направлении,
гася инерцию заднего хода, снова устремляя корабль вперед - прямо на врага.
Но тенерь - по удалении от подлодки - сторожевик сделался более уязвим.
Враг бил по нему прицельно... В ослепительно-белой вспышке разрыва ходовая
рубка разлетелась в куски, жестоко раня палубные команды осколками металла
и острой щепой дерева. На том месте, откуда только что раздавались команды,
не осталось теперь ничего. А упавшая мачта в гармошку раздавила трубу. Дым
пополз вдоль палубы, удушая людей...
Володя Петров лежал на развалинах мостика, а над ним качалась бездонная
масса света и воздуха. С трудом он перевел глаза ниже. Вместо ног у него
тянулись по решеткам красные лоскутья штанов. И это было последнее, что он
увидел в этом сверкающем мире.
Вздрагивая под снарядами, сторожевик шел даль-
ше. Он шел прямо. Никуда не сворачивая.
Так, как ему велели люди, которых уже не существовало.
Ральф Зеггерс кричал через люк - в глубину поста:
- Лево! Лево... еще левее... клади руль до упора! Ставя лодку кормою к
противнику, он хотел избежать тарана. Узкая, как лезвие ножа, субмарина
могла спастись - корабль мог промахнуться. Но сторожевик (без мостика, без
командира) настиг подлодку. Его изуродованный форштевень снова полез на
врага, круша его в беспощадной ярости разрушения.
Последним проблеском сознания, почти автоматически, Зеггерс отметил, что
в кормовых аппаратах только одна торпеда, а другие уже расстреляны. Но и
одной хватило на всех, когда она сработала от удара корабля.
Гигантский гейзер пламени, воды я обломков вырос над океаном. Грохочущей
шапкой он накрыл два корабля, сцепившихся в жесточайшем поединке. Когда же
взрывы осели, вместо лодки осталось только жирное пятно мазута, и качало
вокруг ошметки тел вражеских подводников. А из этого пламени, из туч дыма,
отряхивая с себя тонны воды, вдруг вышел сторожевик...
Теперь он двигался, прессуя волны красной своей переборкой. Под его
днищем волочились остатки раздробленного полубака с каютами, маляркой,
провизионкой, с цепным ящиком и якорями, которые вытянулись на цепях до
самого дна. Но корабль шел вперед, как и было приказано ему с разбитого,
несуществующего мостика. Исполняя этот приказ, машина корабля, стучала,
стучала, стучала... даже без перебоев!
Борта дребезжали листами рваного железа. На качке двери корабля сами
собой открывались а закрывались. Внутри отсеков из-под сорванных взрывами
люков били упругие струи воды, которая быстро разбегалась по коридорам.
Корабль колотило в страшной вибрации. Все звенело, трещало в быстро
разрушалось в агонии стали, дерева, резины, огня и пара.
С грохотом, отметившим его конец, сторожевик вдруг начал прилегать на
борт, словно в изнеможении. Задымив вокруг себя волны, он в рывке
последнего крена вдруг побросал с палубы в воду все пушки, все кранцы, все
шлюпки, всех мертвых, всех живых... так, будто они мешали ему сейчас.
В красную переборку билось море!
Плавающие вокруг люди вдруг увидели пузатое черное днище корабля, над
которым в бессильной ярости еще крутился винт, безнадежно стегая воздух.
Внутри перевернутого корабля стучала, стучала, стучала машина... И
казалось, не будет конца этой неутомимой жажде корабля; жить-только бы
жить!
Со стучащей машиной, непобежденный, он ушел в океан.
ПОСЛЕДНИЕ
Казалось, все складывается не так уж плохо. Из носовых отсеков,
разрушенных бомбою, откачали воду за борт - дифферент выправили. Все бы
ничего, и они были бы уже, наверное, в безопасности, если бы не забарахлил
индуктор в машине. Тогда транспорт не пошел, а пополз.
Брэнгвина разбудил Сварт.
- Молись! - сказал он с таким выражением лица, будто его обделили за
выпивкой. - Молись, брат мой... "И пришла за ним смерть", - шпарил Сварт
далее по молитвеннику.
В иллюминаторе виднелось море. Солнце было на подъеме.
- Не с того борта смотришь... Глянь по левому крамболу! "И пришла за ним
смерть, а она позвала его к себе, и встал он навстречу смерти, и она повела
его..." Видишь? - спросил Сварт, перелистывая страницу.
С другого борта шла волна. В потоках пены там ныряла германская лодка. По
ее скользкой палубе деловито расхаживали люди в длиннополых бушлатах.
Брэнгвин с детства знал, что благородные пираты флага с черепом и костями
на своих мачтах никогда не носили (у них были другие флаги). А теперь
Брэнгвин своими глазами видел настоящий флаг с черепом и костями, как на
будке трансформатора токов высокого напряжения. Этот псевдопиратский флаг
болтался над перископами чуть повыше официального знамени со свастикой...
Ему стало обидно - очень хотелось жить.
А там не спеша возились возле орудия... Брэнгвин расслышал, как немцы
через мегафон спросили:
- Назовите ваш генеральный груз.
- Одна тушенка и обувь, - соврал кто-то с палубы, но соврал неумело, и с
мостика лодки раздался дружный смех, в который вплеталось динамичное
стрекотание киноаппарата.
- Эй ты, идиот из Техаса! - доносилось из мегафона. - Может, ты скажешь,
что в контейнерах на палубе лежат лакированные ботинки для русской пехоты?
- Я не знаю, что там.
- Зато мы уже догадались! - был зловещий ответ...
"Неужели жизни пришел конец?" - спросил себя Брэнгвин. Но в тот же момент
он, как большая и сильная кошка, в два прыжка очутился возле люка и
стремглав провалился в его впадину.
- Не сделать ли вам укол, дружище? - спросил он как можно веселее.
Вместо лица - маска сизого, изрубленного, как котлета, мяса. Но глаза
штурмана еще жили.
- Что у вас там... наверху? - простонал он.
Брэнгвин разбил на этот раз три ампулы морфия.
- Выдерните рубашку сами, сэр...
Он свалил штурмана в небытие лошадиной порцией наркоза. Ему было жаль
хорошего парня. Пусть он идет на дно, так и не узнав, что на свете есть
флаги с черепом и костями.
Первый выстрел с подлодки не страшен: он пристрелочный.
- С вашего разрешения я выпью? - спросил Брэнгвин.
Штурман уже одурел после укола - ничего не ответил.
Брэнгвин со стаканом в руке смотрел на часы.
Минута, вторая... "Чего они там копаются?"
Второй выстрел-тоже мимо, с перелетом над палубой.
- У, грязные собаки!-проговорил Брэнгвин с лютейшей ненавистью. - Умеют
дубасить нас только торпедами...
Выглянул в иллюминатор. Под навесом рубки на подлодке стояла пушка
небольшого калибра. Вот они ее зарядили, и Брэнгвин невольно отшатнулся.
Снаряд с грохотом разорвал борт.
- Я пойду, - сказал он штурману, который его не слышал.
Раздалось сочное плюханье, будто чья-то большая ладонь во всю мочь
шлепнула по воде. Брэнгвин, выскочив на палубу, видел, как закачался под
бортом спасательный плот. Немцы пока их не замечали, и матросы стали звать
Брэнгвина с собой.
- Нет, - мотнул он головой. - Там за меня молится Сварт.
Два весла всплеснули воду, оттолкнув плот от корабля. Они отошли,
устраиваясь поудобнее, как пассажиры перед долгой дорогой. Далеко ли
уплывут эти бедняги?.. Сейчас на корабле мало кто остался. Или те, кто
находился в состоянии полного транса. Или те, которые надеялись на чудо...
Снаряд влетел в спардек, завертывая в узлы шлюп-балки и ростры. Чтобы
избежать промахов, подлодка теперь приблизилась, и Брэнгвин готов был
поклясться, что убийцы вполне спокойны. Это больше Всего возмутило его!
Ведь если бы он стал убивать их, он бы волновался... "А они спокойны, черт
их побери!"
Ему захотелось молиться. И он начал молиться.
- Мама,-сказал Брэнгвин в пустоту отсека,- ты меня уж прости... Я часто
выпивал и дурил, но, поверь, я совсем неплохой парень. Мы редко виделись...
Отныне я обещаю навещать тебя как можно чаще...
В ту же минуту снаряд прошил весь твиндек насквозь, ломая металл легко,
как карандаш протыкает лист газетной бумаги. С близкой дистанции, наладив
свою работу, немцы стали точнее. Скоро отсеки корабля наполнились резким
желтоватым дымом, от которого при дыхании появилась острая боль в легких.
Брэнгвин в отчаянии заметался по отсекам, по трапам, по рубкам. Он
прятался и понимал, что глупо прятаться. Разрывы вдруг стали глуше-били под
ватерлинию. Даже не глядя на кренометр, Брэнгвин почувствовал, как моряк,
всю слабину корабельной жизни и... крен! Значит, где-то внизу по трюмным
трапам уже разбегается вода, она бьет сейчас через борт, как из шлангов,
толстыми струями-толщиной в руку.
А эти "эрликоны", воздев к небу раструбы пламегасителей, стоят, словно не
найти для них достойной цели. Возле их площадок-высокие кранцы, битком
набитые обоймами.
- В конце концов, - сказал себе Брэнгвин, - я ведь ничего не теряю... - И
он опрометью кинулся в каюту: - Сварт, не хочешь ли ты продать свою шкуру
подороже?
Сварт молчал, натянув на голову одеяло.
- Пойдем! Я не могу, чтобы меня убивали эти паршивцы...
Сварт затих, одеяло тряслось. Сварт плакал.
- Да не будь ты скотиной, Сварт, - говорил ему Брэнгвин. - Мы же не
последние ребята на этой ферме... Вставай!
Снаряд разорвало под ними-в трюме. В труху разлетелся плафон ночного
освещения, битое стекло застряло в волосах.
- Отстань от меня! - выкрикнул Сварт. - Я молюсь...
- Кто же так молится, лежа на койке? Ты встань...
В ушах снова грохот. Брэнгвин силой потянул Сварта.
- Да будь я проклят,- хрипел он,- но я убью их...
Он дотащил его до барбета кормовых "эрликонов". Из кранца вытащил обойму
с нарядными, как игрушки, зубьями патронов.
- Это делается так, - сказал он, и обойму намертво заклинило в приемнике.
- Я стреляю... ты только подноси, Сварт, и умоляю тебя - больше ни о чем не
думай... Подноси, Сварт!
Очень медленно, чтобы не привлечь внимания немцев на подлодке, Брэнгвин
разогнал ствол по горизонту. Навел... Дыхание даже сперло. Сердце ломало
ребра в груди. "Вот, вот они!" Через визир наводки Брэнгвин видел их даже
лучше - как из окна дома через улицу. Бородатые молодые парни (видать,
давно немытые) орудовали у пушки так, будто других занятий в мире не
существует...
"Что ж, мужчине иногда следует и пострелять", - Брэнгвин отпустил педаль
боя.
"Эрликон" заработал, отбрасывая в сетку гамака пустые унитары, дымно
воняющие гарью сгоревшего пироксилина. Просто удивительно, как эти
"эрликоны" пожирают обоймы...
- Сварт, подноси!
Сварт, громко ругаясь, воткнул в приемник свежую обойму.
- Ты, когда стреляешь, - сказал он, - не оборачивайся на меня. Я не
удеру, не бойся... Это было бы не по-христиански!
Брэнгвин опять отпустил педаль, и "эрликон" заговорил, рассыпая над
океаном хлопанье: пом-помпом... пом-пом-пом...
С третьей обоймы Брэнгвин сбросил с палубы лодки ее комендоров. Он видел,
как оторвало руку одному фашисту, и эта рука, крутясь палкой, улетела
метров за сорок от подлодки. Пушка немцев замолчала, дымясь стволом тихо и
мирно, словно докуривала остатки своей ярости.
- Больше ни одного к пушке не подпущу! - криквул Брэнгвин.
С мостика лодки вдруг ударил по транспорту пулемет.
- Сварт, подноси!
"Эрликон" дробно застучал, глотая обоймы, как пилюли. И вдруг с криками
