мысленного разлада. Обет Безмолвия еще не коснулся нас, и можно было
по-свойски поручкаться с новым распорядителем, спросить, издалека ли он и
не слишком ли утомительным было путешествие, но мы лишь покивали в ответ,
даже дыханием стараясь не навредить немощному человеку. Сопровождающий
жестом предложил идти за ним. Голос его обнаружился уже в великолепном
красном автобусе, который на скорости покатил нас невесть куда; и голос
этот был тих и пробивался к нам с заметным усилием. Но, вероятно, тут были
повинны также странная перегородка и плохие динамики.
- Первейшее условие дела, парни: вам надо разговориться как следует,
- сходу начал он инструктаж. - Бросьте привычку неметь по любому поводу.
Группу ожидает еще более жесткая изоляция, но вы обязаны вести себя так,
будто живете в огромном, многолюдном городе, а просто на время уехали в
уединенный уголок - отдохнуть, поразмыслить... Потом вы действительно
окажетесь в городе, и не должны при этом отличаться от коренных горожан...
Завет Безмолвия примет вас много позже, и он предъявит лишь одну
особенность: там, среди горожан, вы получите сигнал. Сигнал этот каждый
расшифрует самостоятельно.
"А дальше?" - подумал Нэг Задира, но сопровождающий, конечно же, не
расслышал Нэга.
- И когда сигнал поступит, вы сделаете то, что сочтете необходимым.
Сейчас эта инструкция наверняка представляется вам неопределенной,
доверьтесь моему слову - это вопрос времени и подготовки. Вы просто не
сумеете не сделать того, что велит вам сигнал... Эй, парни, да
расшевелитесь вы! - призвал он с какой-то загробной резвостью.
- Отличная погода! - воскликнул Нэг Задира, и сопровождающий
немедленно успокоился. А мы принялись трепать языками разную чепуху, -
перекрикивали друг друга, поминутно справляясь, который час, напевали
дурашливые песенки, вслух сожалели о том, что не довелось повидаться
напоследок с подружками из соседнего, женского питомника. Хотелось
понравиться нашему шефу и вообще - мы начали выполнять его рекомендации.
Потом Нэг снова обратился к нему: почему, мол, тот сидит не в салоне, как
все мы, а отгородился щитом?
- Это не должно интересовать вас, - пробормотал сопровождающий, и
полупрозрачная, с легким серебристым покрытием заслонка действительно
перестала привлекать внимание салона, а в салоне в высоких удобных креслах
сидели только мы, одиннадцать безмолвных из питомника 2-В. Ни тебе ребят
из охраны, ни случайных попутчиков; и тут же кто-то загляделся на
кондиционеры, вернее, на голубое, резкое мерцание в глубинках их
зарешеченного нутра. "Липи! - мысленно позвал меня Нэг Задира. - Похоже,
нас миленько облучают". - "Ты прав, даже затылок пощипывает, - молча
согласился я. - Что бы это могло быть?" - "Чертова забота, - спокойно
мыслил Нэг. - Наверное, завтра зальемся кровью, а они будут мерить,
сколько ее у нас после этой штуковины осталось..." - "А может, через часок
вместо волос на наших славных котелках выткнутся барсучьи иглы, - подал
бодрящую мысль Головастик Прив. - И охота им переводить безмолвных на
дерьмо!" - остальные безмолвствовали на ту же тему, но голубое мерцание
никого не потревожило всерьез. Доспевал июльский вечер, поездка
затягивалась. Автобус петлял по незнакомым автострадам, которые
становились все пустынней; уже в сумерках асфальт сменился грунтовой
дорогой. Всего за несколько часов мы успели истосковаться по приволью, нам
не терпелось поскорее выкупаться. Вспоминалось наше горное озеро, где вода
была такой же ясной голубизны, как и лампы чертовых излучателей; окунуться
бы в него разок-другой, и пусть бы тогда случилось с нами то, что должно
случиться!.. (Караульный пост они миновали после полуночи. Почувствовав
остановку, безмолвные проснулись. Солдаты осматривали салон и пассажиров
через окна, пока офицер проверял документы сопровождающего. Один из
безмолвных помахал солдатам рукой - салон был освещен, и жест приветствия
не мог остаться незамеченным. Однако солдаты, стоявшие с автоматами
наперевес, даже не шелохнулись. Свет в салоне погас, и автобус двинулся
дальше - вглубь степи; красные бабочки габаритных огней забились во мраке
меж землей и небом и скоро пропали. Старший офицер угостил начальника
караула сигаретой.
- Не чаял дослужиться до такого игрища, - сказал старший офицер,
частыми глотками потягивая дымок.
- Что-то не верится, - откликнулся начальник караула. - Мне до сих
пор не верится... я никогда этому не поверю!
- Зачем же в таком случае вы дрожите?
- С чего вы взяли, что я дрожу? - обиделся начальник караула. -
Просто это ни на что не похоже.
- Вот-вот, - согласился старший офицер. - Теперь подозревай любого
встречного и не ошибешься. Подряд и всех скопом... И никаких признаков!
Цирк, парад-алле... И все-таки вы дрожите, черт возьми!..
Начальник караула и правда не мог совладать с ознобом. Ночь была
теплой, других ночей июль сюда не заносил... Простыл я, что ли, -
уговаривал себя начальник караула, - в конце концов, опасность миновала, -
несколько неприятных минут, у нас в запасе всегда найдется несколько
неприятных минут. Вот если бы удалось забыть про этот автобус... прошу
прощения, в сводке указан транспорт; именно транспорт. Забыть об этом...
но это... это ни на что не похоже!.. К несчастью своему он знал, что
ожидает чудовищных вояжеров там. Это знал и старший офицер, и, пожалуй,
большинство солдат караульной роты... Отдаленный оазис, комфортабельное
поселение: спальный корпус - отдельные номера люкс; бассейн с вышкой в
закрытом кокосовом дворе, душевые, теннисный корт, спортплощадка, гараж с
парой мотоциклов и новеньким "ренаултом"; к главному корпусу, где
размещаются библиотека и кинозал, примыкают склады, напичканные всякой
всячиной, оснащенные холодильными установками и кондиционерами.
Энергоснабжение автономное, в полумиле от оазиса блещут зеркала солнечных
батарей. И сто шестнадцать пальмовых стволов над головой... Кто бы
отказался провести в шикарном пансионате денек, неделю, месяц? А два? А
год? А жизнь без остатка?.. Начальник караула зажмурился, он вдруг
представил себя в дьявольском транспорте, и поспешил к успокоительному
обстоятельству: все-таки в салоне сидели безмолвные, а это не одно и то
же, что, к примеру, он сам, или вот майор, мнущий зубами сигаретный
фильтр, словно жвачку. У них в подразделении не значилось безмолвных (а
если?..), слишком дорого стоят они, бездомные антеи, чтобы торчать
где-нибудь при шлагбаумах. Слишком дорого, но это... с чем это можно
сравнить? Надо молиться, молиться, - тужился в ознобе начальник караула, -
пусть эта команда навсегда останется в пустыне! - и не верилось, пречистая
дева! - что они под приказом способны выдержать там хоть какой-то
значительный срок. В тени ста шестнадцати пальм благоустроенного курорта,
официально, - в секретной документации, - именуемого хранилищем...
Хранилище 1-3Б... Вряд ли начальнику караула полагалось знать все это,
солдатам - тем более. Но армейский уклад, как и всякий другой, имеет свои
неотторжимые слабинки, с одинаковой ненасытностью армия потребляет табак,
тушенку и страшненькие подсекретные слухи. А если слухи подкрепляются
личным участием в подготовке хранилищ? А если толстогубый Фостофф уже не
однажды будоражил сенаторов обещаниями объявить в ближайшем будущем Эру
Всеподчинения Безусловного, причем - без дополнительных финансовых затрат?
- Да перестаньте вы трястись! - злобно потребовал старший офицер и
лишь сейчас подумал о солдатах в оцеплении; они все еще держали автоматы
наизготовку, они ожидали приказа и переваривали под касками черт знает
какой компот, хотя, при желании, можно и догадаться, из чего это варево
набрано. - Уводите людей в казарму, - распорядился старший офицер. - И
будьте начеку, не хватало еще, чтобы ваши люди разбежались.
Наши люди, майор, наши, - подумал начальник караула и неожиданно для
себя, уже повернувшись, объявил:
- Я и сам бы дернул отсюда куда подальше...
Не менее странным был и ответ старшего. Он сказал:
- К утру они будут на месте. Часа через два, два с половиной...
Начальник караула так и не понял, какое это имеет значение.
Только на следующий день, проспав почти до обеда, мы обнаружили себя
хозяевами прелестного, вполне завершенного мира. Точило Мус в порыве
ликования трижды обошел наше хозяйство на руках, плюхнулся в бассейн и с
открытыми глазами пролежал на дне его добрую четверть часа. Нэг Задира
после пробежки и душевой посетовал на то, что красный автобус не стал
дожидаться нашей побудки. Нэгу хотелось поблагодарить сопровождающего.
- Никогда не забуду этого парня, - поклялся Нэг. - Жаль, что нам не
показали остальных из его компании. Они тут хорошо постарались. По-моему,
они люди с пониманием, как ты считаешь, Липи?
- Они многое сделали для нас, Нэг, и это обязывает. Нам тоже надо
постараться вовсю...
А пальмы перед окнами были чудо-пальмы, и чудо-пустыня виднелась за
ними, - земля, которую видишь всегда. И нет над тобой надзирателей, а все
остальное - есть, и нет глухого забора и вечно закрытых ворот, а всего
остального - навалом. И мы были уверены в том, что нам удастся оправдать
надежды наших незримых покровителей... Когда безмолвный начинает
чувствовать свою реализацию? Даже в неторопливом, не требующем специальных
усилий режиме? День безмолвного расписан по часам и минутам, но расписание
точно угадывает собственную волю безмолвного. И когда он, нарочно путая
себя, забредает в пустыню с ружьем - поохотиться на быстроногих варанов, и
когда, отдохнув после обеда, продолжает читать монографии о больших
городах и просматривает сериалы кинохроник. Нещадный солнечный колодец,
изо дня в день открывающийся в десяти шагах от спальни, кажется
безмолвному милей городской сутолоки, что ему еще предстоит испытать, -
испытать не без важного умысла. Пустыня видится ему более человечной, чем
то, что сам человек нагородил вокруг себя в запустынном мире; но ощущает
безмолвный и нарастающий, не проясненный до поры позыв туда, в среду
призрачных, но от этого не менее жестоких джунглей общения, -
многомиллионного, многообразного, многовекового. И еще примечает
безмолвный какие-то новые сгустки в границах собственного "я". Приливы
незнакомого наполнения - словно тебя начиняют инородным веществом, и оно
бойко и безболезненно к тебе приживляется, оттесняя в закоулки тела и
разума прочие, не столь важные залежи... Это тень больших городов
просачивается в безмолвного, награждая его смутной, отвратительной
привязанностью. Это как бессонница похмельного наркомана, когда он
разглядывает опорожненную упаковку зелья, - что будет дальше? Но это и
есть начало реализации, твоей реализации, безмолвный! А дальше? Это она,
она! - вот почему в тебе нет и быть не может какого-либо протеста,
подозрений, неприязни к такому постепенному и точному преображению. Лишь
иногда, не ради жалобы, а соблюдая заданность инструкций, безмолвный
говорит товарищу (он сказал мне:
- Голова начинает пухнуть от этих мегаполисов... Проветримся, Липи? -
Нэг Задира по старой привычке читал мои мысли. Впрочем, время, отведенное
на библиотеку, в самый раз истекло. Гараж был открыт, "ренаулта", а с ним
и одного из мотоциклов - на месте не оказалось).
- Нас опередили! - крикнул Нэг, срывая с подножки оставшийся
мотоцикл; я вскочил на заднее сиденье, и мы помчались...
