только прибавляешь в скорости, чтобы все, что суждено тебе на краю этого
безумия, решилось в одно короткое мгновение, глубже и глубже увлекает
тебя загадочное, непреодолимое притяжение земли, но тут, споткнувшись,
ты обрываешь свой бег, замираешь, тянешься руками в пустоту, и уже неу-
веренным шагом, раскачивающим тебя из стороны в сторону, достигаешь
скользкой на ощупь перегородки, это тупик, проклятье, это черная ловуш-
ка, выложенная мраморными плитами, пальцы гладят полированную поверх-
ность камня, чувствуют едва намеченные границы стыков, дольше, дальше,
приказываешь ты себе, слышится вой победный вскрик, и эта стена пропус-
кает тебя, в ноги больно врезаются острые грани ступенек, они уводят те-
бя вверх, а ты уже затерялся в хитросплетениях времени, ты не знаешь,
сколько часов, дней, лет ползешь по этим ступенькам, израненный, с бо-
лезненно обнажившимся чувством где-то затаившегося от тебя спасения, и
когда ступеньки сменяются плоской мраморной площадкой, твой страх, от-
тесненный физическим напряжением, снова обрушивается на тебя, потому что
глаза твои увидели синюю бездонную высь, усеянную множеством крошечных
мерцающих огоньков, твое лицо ощутило теплое прикосновение незнакомого
ветра, он поднимался откуда-то из далека прозрачного необозримого прост-
ранства, перед тобой открылась равнина, источавшая дурманящую, усилившую
твой страх смесь замков, запахи тоже казались теплыми и ласковыми, неяс-
ные силуэты каких-то построек вздымались над ровно очерченной линией го-
ризонта, и ты стал оглядываться, сознавая себя незащищенным от этой
безграничности, а вокруг ничего не менялось, воздух действовал на тебя,
как коньяк, тебе хотелось кричать и плакать, упасть на виду у этого ог-
ромного мира, и уже не вставать, не видеть его синего, нежного, страшно-
го лица, и тогда ты снова бросился бежать, ты бежал к силуэтам построек,
спрашивая себе, что означают эти здания, тот ли город, в котором ты ро-
дился и прожил все эти годы, но ты на бегу растерял все свои прежние
ЗНАНИЯ и ясность понятий, ты не мог поместить в себе поднебесную страну,
и она, врываясь в тебя, раздавила твое сердце, и все, что ты видел, слы-
шал, чувствовал, стало твоим смертельным врагом, помогите, кричал ты, а
кто тебя слышал в этом сказочном безлюдье, ты скоро потерял ту дыру, из
которой выполз на поверхность планеты, и теперь единственным ориентиром
были высотные, такие далекие от тебя строения, бежать, бежать, подгонял
ты себя, а звук ударялся и отскакивал, но вот он затронул самую тонкую
струну, и ты остановился и прислушался, это был звук человеческого голо-
са, и в этот миг ты ослеп и оглох, тебя подхватили чьи-то руки, и ты оч-
нулся в близи желтого колеблющегося пламени, костер напомнил тот самый
охваченный пожаром корабль, с которого сыпались в воду подстреленные
бандиты, но люди, обступившие тебя, были спокойны, никто из них не соби-
рался ни стрелять, ни падать куда-то, они разглядывали тебя с деловым
сочувствием, кто-то сгибал твою ногу, другой протягивал тебе стакан,
привет, сказали тебе, привет, слабо отозвался ты, ну ничего, главное,
что ты отдышался, здорово пробежал, мы никак не могли за тобой угнаться,
кто это вы, да вот, мы это мы и есть, посмотри, мы все тут, перед тобой,
что вам от меня нужно, вскрикнешь ты, и тебе вдруг сделается жарко от их
костра, невыносимо жарко, и ты начнешь бормотать, знаю про вас, знаю,
вас, бездельников, нарушителей закона вылавливают по всей земле и
расстреливают на месте, но они только смехом зайдутся, кто вылавливает,
спросят у тебя, полиция, с ненавистью и отчаяньем бросишь ты в них, и
вас переловят и перестреляют, всех до последнего, да уймись ты, станут
урезонивать они, никакой полиции тут нет, выполз на волю и живи себе,
оставайся, если захочешь, с нами, тут такой пустырь, хватит на всех, но
ты не поверишь хозяевам костра, полиция, выдохнешь ты в полный голос,
полиция, Закон, полиция, они уже не будут смеяться, а с жалостью склонят
над тобой головы, слушай, что тебе говорит, дурак, ничего ты не знаешь,
полиция вся тоже катается в подземке, чересчур хорошо было бы служить в
полиции, чтобы дышать свежим воздухом, но ты, превозмогая боль в суста-
вах, вскочишь на ноги, оттолкнешь кого-то, потянувшегося к тебе, никто
не погонится за тобой, и ты уже не услышишь слов, брошенных тебе вслед,
и уже без страха и отчаяния, уверенный в спасении, ты увидишь, как вы-
растают, надвигаясь на тебя, серые глыбы зданий, у которых нет ни одного
окна, зато из нижних этажей каждой такой глыбы тянутся долгие переходы,
тянутся, как тоненькие сосуды, питающие быстро иссыхающей человеческой
кровью вены и артерии подземки, и ты, как молитву черному своему богу,
не устанешь повторять, всего десять минут, десять туда и десять обратно,
за это опоздание мне набавят всего десять минут, всего десять...
АНДРЕЙ ПЕЧЕНЕЖСКИЙ
ЧИСТЫЕ ДЕЛА
Привет, старик, привет, чертовски рад тебя видеть, мы снова
вместе, а это уже кое-что, хотя и это ничего не меняет. Все
будет так, как будет, вот в чем дело,-- именно так, даже если
бы нам очень захотелось повертеть колесико иначе. Давай
обнимемся, пожмем друг другу руки и присядем на ступеньке трапа,
как было заведено у нас когда-то, помнишь? Давным-давно, когда
нас называли незаменимыми, когда-то, помнишь? Давным-давно,
когда на глухих задворках Галактики немыслимо было обойтись без
двух стариков, потому что классных разведчиков во все времена
находилось негусто, а мы тогда были моложе на целую жизнь и
умели творить чудеса. Оставим чудеса другим, кто идет за нами, и
согласимся, что это справедливо. Сверхдальних разведок и
свободного поиска нам с тобой досталось на десятерых, но силенок
с годами почему-то не прибавляется. Присядем на трапе,
посидим-помолчим о разных пустяках, пусть Черепашка подождет еще
немного, пусть потерпит, пока старики намолчатся. Старики,
старики-чистильщики, в которых постепенно превращаются все
незаменимые. Нехитрая работенка здорово приманивает к зеркалу
воспоминаний; это зеркало волшебное, и человек невольно
поддается его очарованию -- вдруг начинает пятиться, а что
разглядишь спиной? Но мы-то с тобой понимаем, чистильщики --
это тот же космос, это все-таки он, его дыхание, с которым
сливается наше; это магнетизм его яростного покоя, который
расшевеливает кровь однажды и навсегда, и знает настоящие
доказательства того, что жизненный труд наш не был напрасным. Да
и Черепашка -- не самая дрянная каталка на звездных полях. И
потом, старина, будь наш новый транспорт посолидней, поднимала
бы Черепаха на борт не пару взрывчатки, а сотню, да ходили бы на
ней со скоростью разведчиков, да ждали-встречали бы нас, как
после свободного поиска,-- разве от этого колесико повернется
в другую сторону? Не мы -- значит, кто-то, и все будет так,
как будет, именно так, даже странно, откуда приплелась эта
пустая надежда, что все могло быть иначе? Мы посидим на трапе,
помолчим, потом ты скажешь: пора, и мы привычно перешагнем
потоптанный порожек рубки. Старушка явно заждалась старичков, ну
да за нами не пропадет, наверстаем, старики-чистильщики,-- и
на командный диспетчеру, бодренько: Ч-шестнадцать с готовностью,
идем в четвертый, Ч-шестнадцать с готовностью. Голос дежурного
молокососа пожелает нам не слишком большой дыры в мешке, я
ответно пошлю доброжелателя в эту самую дыру, пусть поторчит для
дела, и уже на рулежке прибавлю необязательное: будь здоров,
сынок,-- так что ты, дед, посмотришь на меня с пониманием. Мы
всегда понимали друг друга,-- будь здоров, сынок, форсаж,
выходим на третьей, по-ошла жестяночка, мы уже там, сынок, будь
здоров. Да вы ловкачи, каких свет не видывал, а мешок свой
впопыхах не забыли? Как можно, ведь это наша работа, как можно;
счастливо погулять, счастливо оставаться,-- все будет именно
так. Неделю добираться до места, принять дежурство, потом
неделю, вторую, месяц -- чеши себе по квадрату, нагуливай
сводку, обсасывай зубочистку, как леденец. Терпение, дед,
терпение, оно спасает от чего угодно и даже от скуки. Сегодня
вечером, а может, завтра к обеду Космач выдаст первые цели, ему
видней: ребята, облако пыли и пара кусочков, больше пока не
нашлось. И на том спасибо, в следующий раз не пожадничай, ладно?
Ребята, второй идет чуть пониже, но на всякий случай возьмите и
его. Не беспокойтесь, Космач, на нашем дежурстве твой
надзирательский стаж не пострадает, а лучше бы выпивки прислал
на каком-то из этих камешков; того и гляди -- рой, наконец,
издохнет, как тогда быть с посылками, Космач? С выпивкой
туговато, ребята, могу подкинуть жевательной резины, с тем же
райским привкусом. Ну да, жуйте ее сами, асы дальнего
наблюдения, все равно ничего другого вы не умеете,-- и мы
двинемся не спеша навстречу нашим камешкам. Пойдем под мелодии
старинных блюзов, пойдем минировать и распылять, и жечь
распыленное, чтобы смышленые парни, которым предстоят великие
дела, которым некогда мелочиться на трассе, могли бы угонять
своих скакунов без опаски, до поры ни о чем не заботясь, как и
положено настоящим смышленышам. Когда-то чистили перед нами,
теперь наш черед, старина. Будет так, и ты это знаешь,-- есть
один кусочек, есть второй, поглянцевали дорожку, протерли
бархаткой и на время забились в угол квадрата, пропуская
транспортный караван. Эй, Космач, твоя пыль полыхает от нашей
зажигалки, точно тополиный пух,-- отлично, ребята, с почином
вас, и прошу внимания: вероятно, уже к понедельнику получите
целую пригоршню и опять без выпивки,-- с этим не
проглядитесь, метят прямо по Дому. Не проглядимся, Космач, не
прохлопаем, хоть за нами имеется еще и заслонка безгрешного
автоматического действия. Не проглядимся, ведь мы-то понимаем,
как скверно спится по ночам, когда всякая дрянь барабанит по
крыше. До понедельника,-- пока, ребята.
Помнишь, старик, что случится дальше? Еще бы ты не помнил, тот
последний понедельник августа. Камешки окажутся увесистыми и без
особых щедрот, которые обожают в цехах на Четвертой базе. Почему
бы не сложить из них монумент, до самой верхушки Космоса,--
помечтаешь ты, когда мы приступим к делу,-- огромную вышку, а
на ней поместить всех нас, кто внизу не ужился. Но ты удерешь и
оттуда, старик, побродить на свободе, а кстати и мусор
прикопать, от больших построек его остается навалом... Мы будем
колотить их порциями, по дюжине, по десятку в заход, а самый
крупный оставим на закуску -- ощупать наверняка и после за
осколками не гоняться. Порядок, Космач, чистота идеальная, связь
по обстоятельствам,-- понял, по обстоятельствам,-- это
будет наша последняя договоренность. Я сочиню неплохой виражик,
и Черепашка пристанет к глыбе, словно сядет на блюдечко. Я --
наизнанку, дед, встречаемся через час,-- добро, дружище, но
через час ты не вернешься. Дед, что у тебя? -- молчание,--
дед, отзовись, ты слышишь? -- я потерплю еще, согласно
здравому смыслу и строгим инструкциям, десять минут, не более.
Десять минут на плохую дорогу, на всякие нечаянные дрязги, затем
отправлюсь искать тебя. Вспомни, вспомни, как это будет:
аварийный ранец, лучемет да и мои опасения впридачу -- все
это окажется бестолковым грузом, а твой сигнальный зонд не
зависнет оранжевой точкой над серо-серебристым нагорьем,--
услышать просьбу о сигнале ты бы уже не смог. Я разыщу тебя на
гребне скалистого слома; ты будешь там потрясающе
умиротворенный, будто сейчас конец отпуска, и мы на своем
побережье, под нашим солнцем накупываем в Атлантике внуков,--
в чем дело, дед? -- А, это ты, я только что собрался на
Черепашку...-- Но ты просрочил почти полчаса, полчаса --
понимаешь?..-- Вот так номер... действительно, прости, с моей
стороны это свинство... не злись... да нет же, со мной ничего
такого, я в полном порядке, и я виноват, старик, клянусь, надо
было сразу позвать тебя... хотя, я звал... наверняка я сделал
это, но ты, вероятно, вздремнул, пока я тут вкалывал... ну, не
