улыбкой на припухших губах. - Коллеги наши, партнеры...
Скучно им... Давай их повеселим, белым помашем.
Я не успел ее остановить. Она схватила все еще валяющуюся
на полу мою футболку, резво вскочила и, подбежав к
окну кухни, замахала ею, как флагом.
Реакция последовала незамедлительно. Не прошло и пятнадцати
секунд, как в прихожей затопали и в кухню ворвались двое
бойцов.
- Старший. Лейтенант. Лузгин! - представился один из них:
мой давний лаконичный знакомец (представлялся он не мне, конечно,
без персоналий - по долгу службы). - Что... - он замолчал,
уставившись на Марину; на губах его появилась нехорошая
ухмылка.
- Все в порядке, лейтенант, - поспешно сказал я. - Ложная
тревога.
- И проверка связи, - ввернула Марина.
Нахваталась уже идиом!
Она расположилась у окна, отставив соблазнительно ногу
и легко поводя пальцами по левой своей груди. В обход и вокруг
соска. Нехорошая ухмылка старшего лейтенанта Лузгина стала
еще шире.
- Значит. Все. В порядке? - переспросил он, бесцеремонно
обследуя Марину взглядом.
Лицо Марины вдруг страшно исказилось.
- Вон! - закричала она, оскалившись. - Все вон! Вон отсюда!
Она подхватила с пола бутылку и запустила ею в лейтенанта.
Тот едва успел увернуться.
- Значит, все в порядке? - неожиданной для него скороговоркой
и совсем другим тоном уточнил Лузгин и вместе со своим
напарником поспешил ретироваться.
Когда они ушли, Марина, упав на колени, разрыдалась.
Я этого ожидал, присев рядом, осторожно погладил ее по плечу.
Все-таки она не выдержала. Все-таки зря я на нее понадеялся.
Все-таки она женщина...
Я отвел Марину в ее спальню, уложил в постель. А она,
захлебываясь, рассказывала. Рассказывала о пятнадцати безмерно
долгих потерянных годах, о том как взяли ее в оборот,
когда не было ей еще и двадцати (так я узнал, что Марине
на самом деле уже тридцать пять лет); рассказывала об изнурительных
тренировках и перенесенных операциях; брала
мою руку и заставляла ощупывать странные ямки на ее голове,
прикрытые волосами. Она рассказывала о растоптанных
надеждах и изнуряющем одиночестве, о страхе, ненависти и
подозрительности; о серых стенах, в которых прошла половина
ее жизни и тех людях, что умирали у нее на глазах. Она
ведь подумала, что и я тоже умер, что не выкарабкаться мне;
что зря я полез, что зря она согласилась, и что теперь всегда
так будет: куда бы она не пошла, что бы она не сделала,
все всегда будут умирать...
А слезы текли и текли, и лицо ее показалось мне в эти
минуты лицом совсем маленькой девочки, оплакивающей безудержу
свою давно потерянную, но до сих пор горячо любимую игрушку - свои
иллюзии... И горе этой девчушки было так велико,
что я на время позабыл о собственных проблемах.
А когда слезы кончились, она посмотрела на меня красными
заплаканными глазами и попросила тихо, очень так жалобно:
- Борис, ты останься. Не бросай меня.
И я остался с ней на ночь, и это уже была самая настоящая
измена моей Елене. И не думаю, что она мне когда-нибудь
простит ее.
Но иначе поступить я не мог...
Утром приехал Сифоров. Оживленный, почти счастливый.
- Ребята, - сказал он, весь светясь. - Сегодня ночью
Центр-два был атакован. Герострат в наших руках. Сейчас
его допрашивают в Большом Доме. Ребята, мы победили!
- Вот и прекрасно, - сказала Марина, с утра она выглядела
привычно сдержанной. - Надеюсь, теперь вы не нуждаетесь
в моих услугах?
- Мы победили, Марина, о чем речь?
- Тогда убирайтесь! Оба. Не могу вас больше никого
видеть.
Сифоров вопросительно взглянул на меня. Я пожал плечами.
Мы отправились на Литейный, и действительно мне с Мариной
больше увидеться не пришлось. Не знаю, стоит ли мне жалеть об
этом.
Глава двадцать девятая
Было это так.
Ночью без пяти минут три в учреждение, маскирующееся
под Центр психотронных исследований зашел молодой человек
в костюме при галстуке и с большим портфелем. Все занятые
в операции "Мышеловка" знали друг друга в лицо, но этот человек
был им незнаком. Вахтер просигнализировал на пост управления
о подозрительном субъекте, там насторожились: как-никак
первое происшествие за неделю, что-нибудь да значит. Но молодой
человек в костюме опасным не казался. Он спокойно подошел
к кабинке вахтера, поставил на пол свой портфель и, наклонившись
к сетке переговорника, задал знаменитый вопрос:
- Извините, пожалуйста, вы не подскажете, как пройти в
библиотеку?
Но на знаменитый вопрос молодой человек так и не получил
знаменитого ответа: "Идиот! Какая библиотека в три часа
ночи?!", Потому что в следующую секунду взорвалось устройство,
спрятанное в портфеле. Вахтера спасло пуленепробиваемое стекло
стальной щит, которыми предусмотрительно была снабжена кабинка.
Но он был сильно контужен и свалился на пол, потеряв сознание.
От молодого человека в костюме и при галстуке не осталось даже
пыли.
И все бы ничего, все бы продолжало развиваться по плану,
но в то же мгновение, когда в вестибюле Центра-два прогремел
взрыв, разметавший кроме прочего в щепки входную дверь, во
всем квартале отключилась подача электроэнергии: как выяснилось
впоследствии боевики Своры захватили подстанцию. Все оборудование
Центра-два, все системы управления и контроля выключились,
обесточенные.
Я представил себе: вот гаснут экраны в комнате с табличкой
"Вычислительный центр", вот, моргнув, гаснет свет; верещит,
подмигивая красным, компьютер, а Константин Пончанов по
прозвищу Пончик, рассыпав конфеты и ругаясь на чем свет стоит,
лихорадочно стучит пальцами по клавиатуре, а потом безнадежно
махает рукой, откидывается в кресле и говорит в пространство,
ни к кому конкретно не обращаясь:
- Предупреждал же, нужно-нужно-нужно монтировать на автономное.
Что теперь делать с этим барахлом?..
Герострат, понятно, не остановился на достигнутом. В сумраке
белой ночи взвились три осветительные ракеты: зеленая,
красная, желтая. Сопровождаемые разноцветными ломающимися
тенями в полной тишине без подбадривающих возгласов через
открытое пространство к зданию устремились боевики: два десятка.
Возглавлял атаку сам Герострат.
- Он все очень точно рассчитал, - говорил Сифоров, рассказывая
мне подробности штурма. - Без электричества мы не
смогли применить газ, потеряли связь и возможность контролировать
ход событий. Каждая группа была предоставлена сама себе
и действовала по своему собственному усмотрению.
Пять боевиков несли на себе армейские огнеметы: по огнемету
на этаж. И скоро здание пылало, и дым и огонь усугубили всеобщую
сумятицу. Спонтанно началась стрельба. Боевики Своры были
закодированы жестко и в плен не давались. Чтобы не допустить
потерь среди своих подчиненных, командиры групп отдавали приказ
вести огонь на поражение. В результате все боевики Своры были
убиты, и у ФСК не нашлось бы повода праздновать победу,
если бы четко не сработали спокойно занявшие свои места и наблюдавшие
со стороны за происходящим в Центре-два ребята из оцепления.
Герострат, что-то для себя выяснив, предпринял попытку
уйти, и его "тепленьким" взяли на автомобильной стоянке.
- Очень все как-то просто, - заметил я, когда Сифоров закончил
свой рассказ. - Не похоже на Герострата.
- И на старуху бывает проруха, - весело отвечал неистовый
капитан. - Герострат у нас в руках, а что и как - пусть оценивают
историки.
Мы подъезжали к Большому Дому.
- Кстати, Борис Анатольевич, - посуровев, обратился Сифоров
ко мне, - а стоит ли вам встречаться с ним? Это может быть небезопасно.
- Стоит, - сказал я. - Я не могу объяснить зачем, но мне нужно
увидеть Герострата.
Сифоров пожал плечами.
- Что ж, это ваше право. И вы его заслужили...
Глава тридцатая
Этот человек был ПОХОЖ на Герострата - одно лицо. Я даже
подумал было, что это и есть Герострат. Внутренне подобравшись,
я шагнул вслед за Сифоровым в двери кабинета на Литейном-4,
где в окружении десятка охранников под пристальным изучающим
взглядом полковника Усманова съежился в кресле лысый с темными
пятнами вокруг блестящей в свете ярких ламп макушки человек
ростом, комплекцией, чертами лица сразу вызвавший во мне спазматический
отклик-воспоминание о моем "злом гении".
Допрос прервался. Меня и Сифорова подпустили ближе, и,
только подойдя к допрашиваемому вплотную, я понял: да нет же,
ребята, это не Герострат, это двойник, умелая, но не идеальная
подделка.
Но полковник и все прочие думали иначе. Ведь до сих пор
они видели Герострата только на фотографиях. Мне предстояло
развеять их победную эйфорию.
Я пригляделся внимательнее. И хотя псевдо-Герострат смотрел
в сторону, под таким ракурсом, под каким я его никогда не
наблюдал, я пришел к выводу, что не ошибся. Нос чуть длиннее,
губы чуть толще, лоб чуть уже, скулы чуть более выражены. И
главное - отсутствие той феноменальной подвижности черт, живого,
хотя и странного взгляда, а еще... Да, точно! У Герострата
я когда-то заметил старые тонкие шрамы на подбородке, а
у этого самозванца подбородок был чист.
- Здравствуйте, Борис Анатольевич, - приветствовал меня
Усманов, постукивая тростью. - Вот, видите, все у нас получилось.
Не без вашей, надо отметить, помощи.
Я не ответил на приветствие, повернулся к Сифорову:
- Это не Герострат.
- Что?!
- Это не Герострат, это подделка, двойник. Герострат
снова провел нас.
При звуках моего голоса человек в кресле поднял глаза.
И вдруг рванулся, но вооруженные бойцы у стен были наготове
и мгновенно пресекли эту его попытку до меня добраться. Двойник
засмеялся, захохотал, и я, глядя на него, чуть было снова
не подумал, что, может быть, это я ошибаюсь и в кресле
действительно сидит Герострат, а те мелкие подробности образа,
что держатся в моей голове - лишь еще одно навязанное
воспоминание. По крайней мере, теперь этот человек как никогда
стал похож на Герострата, каким я его знал. Выражения
лица сменялись почти с той же знакомой мне стремительностью;
глаза смотрели в разные стороны, и голос, тот же голос, те
же дразнящие интонации.
- Ну давай поздороваемся, Боря, родной. Соскучился по
мне, небось? Я вот соскучился. Прикипел, понимаешь, к тебе
всем сердцем - как оторвать? Ты прав, конечно, Боренька, не
Герострат это перед тобой, а такое вот видеозвуковое письмо,
голос из прекрасного далека. Так что и отношение у тебя к
нему должно быть как к письму. Хочешь - прочитай, хочешь - в
печку брось, - новый взрыв хохота. - Хотел бы я взглянуть,
как ты это последнее проделывать будешь. Порадовался бы, наверное.
Но недосуг...
- Что он мелет? - вскинулся полковник.
- Это не Герострат, - повторил я терпеливо. - Это очередной
его фокус. Он раскусил наш план и прислал вместо себя
двойника... Мне прислал...
- Что вы заладили: "мне", "ради меня"? - раздраженно
перебил Сифоров. - Такого не бывает. Герострат блефует. Он
хочет, чтобы мы поверили, будто перед нами совсем другой человек.
- Ну что, дорогой мой друг душевный Боренька, - продолжал
двойник, глядя на меня и только на меня, - не верят твои друзья - контрразведчики
в такую вот возможность? Что ж поделаешь,
молоды они еще в наших с тобой играх принимать участие, опыта
маловато. Только и могут, что путаться под ногами у нас,
шахматных разрядников. Прошлый раз такую многообещающую партию
не дали нам закончить. Вот ведь козлы, точно? Зря ты с
ними связался, Боренька. Они хорошему не научат. Сотрудничал
бы лучше со мной, жили бы мы с тобой душа в душу, подпалили
бы пару храмов, Эрмитаж какой-нибудь - прославились бы, а
так - что за радость: бегать друг за дружкой, прятаться, патроны
расходовать почем зря? Нам ведь с тобой делить нечего,
это у них постоянно какие-то проблемы, претензии, не дают
спокойно жить ни себе, ни людям...
- Я ничего не понимаю, - объявил Усманов, раздраженно
пристукнув тростью. - Бред это, бред!
- Поверьте мне, - сказал я. - Это вполне в духе Герострата.
Где-то мы прокололись. И прокололись гораздо раньше, чем с
