ей жизнерадостности, остроты суждений и простой человеческой
доброты. Они были идеальной парой. Грех мне, сыну, было бы
думать иначе. И детство мое, если анализировать, было действительно
беззаботным, во многом благодаря спокойствию и вечному
миру в нашем доме. И за это я буду благодарен им до конца
своих дней.
Да, детство и юность мои можно назвать беззаботными. Но
и здесь намеком, указателем увидел я среди лиц гипнотизера,
который с непередаваемым апломбом выступал перед нами на показательном
сеансе в Клубе железнодорожников и того парнишку,
которого он "выхватил" из публики и заставил изображать из
себя дядю Степу-милиционера, в котором, как известно, два с
половиной метра роста и который под одобрительный смех аудитории
надувал усиленно щеки, заставляя свистеть свой невидимый
свисток. Зрелище это полного подчинения одного человека
воле другого постороннего ему человека напугало меня посильнее
самого страшного фильма ужасов, которые и в те времена
иногда проникали на наши широкие экраны. И теперь оно все
чаще и чаще приходит ко мне, как символ того, что делает с
людьми Герострат. И он ведь тоже был здесь, я ощущал его
присутствие и, словно участвуя в детской игре "жмурки", слышал:
"Теплее, Борис, еще теплее!".
Я шел дальше по галерее портретов, она разветвлялась,
круг знакомых и полузнакомых лиц ширился, и вскоре я увидел
тех, кого ждал и боялся увидеть.
Они были там все - а как иначе? - в той же последовательности,
как встречал я их в жизни: от Эдика Смирнова и Веньки
Скоблина до Евгения Заварзина, страхового агента Альфа - активисты
Своры, которыми в разное время и по разным причинам пожертвовал
Герострат. И там же, в конце этого ответвления от
основной галереи, там, где проход заканчивался тупиком, стеной,
я увидел ЕГО самого, в полный рост, глядящего на меня косым
своим необыкновенным взглядом.
Я шагнул к Герострату, и тут же Марина закричала предупреждающе:
"Берегись, Борис!!!", а пол передо мной вдруг взорвался
фонтаном кирпичного крошева, и невообразимое: шипастое,
клыкастое, рогатое, сверкающее золотом чешуи, яросто хлещущее
по стенам длинным гибким хвостом - этакое чудо-юдо, воплощение
иррационального кошмара с картины Босха, поперло
на меня, а я застыл оцепенев, и тут бы мне и крышка,
но Марина почти ровным, почти спокойным голосом приказала:
"Прыгай, Борис", и я прыгнул вперед и вверх, проскочив над
рогами, клыками, нацелившимися и лязгнувшими в сантиметре
клешнями; успел заметить только, как просвистел мимо твердый
ороговевший кончик хвоста, он ударил в портрет Заварзина
(лицо парнишки-агента разбилось в кровавые брызги), а я уже
пересек опасную зону и был в двух шагах от Герострата. И на
раздумия времени у меня не оставалось, я не оглядываясь,
не замедляя шаг, бросился вперед. А затем что-то твердое ударило
меня по ногам чуть ниже колен. И я, не удержав равновесия,
упал...
АВТОМАТ ВЫЛЕТЕЛ ИЗ РУК; ЧУТЬ ПОДСОХШИЕ РАНЫ НА ЛАДОНЯХ
РАСКРЫЛИСЬ. А КОГДА Я УСЛЫШАЛ НАД СОБОЙ ЖИЗНЕРАДОСТНЫЙ
СМЕХ, ТО ПОНЯЛ С ЧУВСТВОМ ПОЛНОЙ ОПУСТОШЕННОСТИ: КАЖЕТСЯ, ВСЕ,
ПОСЛЕДНЯЯ ТВОЯ КАРТА БИТА.
Я МЕДЛЕННО ВСТАЛ.
НАВЕРНОЕ, СУЩЕСТВУЕТ В МИРЕ НЕЧТО, НАЗЫВАЕМОЕ ЯСНОВИДЕНИЕМ.
Я ПОПАЛ В ТУ САМУЮ КОМНАТУ, КОТОРУЮ ВИДЕЛ В МОМЕНТЫ ПАНИКИ
И ВО СНЕ: НЕУХОЖЕННАЯ, ПЫЛЬНАЯ, БЕЗ МЕБЕЛИ, СЛОВНО ХОЗЯЕВА
ВЫЕХАЛИ ОТСЮДА ДАВНО, И НИКТО БОЛЬШЕ НЕ ПОЖЕЛАЛ ЕЕ ЗАСЕЛИТЬ.
НА ПОЛУ ЗДЕСЬ КОЕ-ГДЕ ВАЛЯЛИСЬ СКОМКАННЫЕ БУМАЖКИ, А
У СТЕНЫ НАПРОТИВ МЕНЯ СТОЯЛ ОДИНОКИЙ ПРЕДМЕТ МЕБЕЛИ, СТАРЕНЬКИЙ
И ПРОСТЕНЬКИЙ ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ. Я УВИДЕЛ И УЗНАЛ УГОЛ ПРАВЕЕ
СТОЛА: ПЫЛЬНЫЙ, СО СГУСТИВШЕЙСЯ ТАМ ТЕНЬЮ, И КАК БУДТО
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛА ТАМ НАТЯНУТА ПАУТИНКА, А НАД НЕЙ ЧЕРНЕЛ
ТОЧКОЙ НА ПОТЕРТЫХ ОБОЯХ ПАУЧОК. И ГЛАВНОЕ - ФИГУРЫ ГОРКОЙ
ЛЕЖАЛИ ТАМ, ШАХМАТНЫЕ ФИГУРЫ: ЧЕРНЫЕ И БЕЛЫЕ, КАК В МОЕМ СНЕ,
ЗАБРОШЕННЫЕ ТУДА ГЕРОСТРАТОМ.
САМ ОН ВОССЕДАЛ ЗА СТОЛОМ, И ПЕРЕД НИМ БЫЛА ШАХМАТНАЯ
ДОСКА, А РЯДОМ - ТЕЛЕФОННЫЙ АППАРАТ СЛОЖНОЙ КОНСТРУКЦИИ,
ИЗЯЩНЫЙ ОБРАЗЧИК ПЕРЕДОВЫХ ЯПОНСКИХ ТЕХНОЛОГИЙ. И ТУТ ЖЕ Я
ПОНЯЛ, ЧТО ЕСТЬ ВСЕ-ТАКИ ОТЛИЧИЕ: ВТОРОЙ ДВЕРИ С НАДПИСЬЮ
"ARTEMIDA" В КОМНАТЕ НЕ БЫЛО: ЗА СПИНОЙ ГЕРОСТРАТА Я УВИДЕЛ
ГЛУХУЮ СТЕНУ.
- ДА, БОРЕНЬКА, - С ЯЗВИТЕЛЬНОЙ НОТКОЙ В ГОЛОСЕ НАЧАЛ
ГЕРОСТРАТ, - НЕ ОЖИДАЛ Я ОТ ТЕБЯ. ПОПАСТЬСЯ НА ТАКУЮ ЭЛЕМЕНТАРНУЮ
УЛОВКУ.
Я ОБЕРНУЛСЯ, ЧТОБЫ ВЗГЛЯНУТЬ, ЧТО ИМЕЕТСЯ В ВИДУ. ПОПЕРЕК
ДВЕРНОГО ПРОЕМА НА УРОВНЕ КОЛЕН ОКАЗАЛАСЬ НАТЯНУТА
СТАЛЬНАЯ ПРОВОЛОКА. КУДА УЖ ЭЛЕМЕНТАРНЕЕ.
Я, ПРИКИДЫВАЯ, ПОСМОТРЕЛ В СТОРОНУ АВТОМАТА.
- И НЕ ДУМАЙ ДАЖЕ ОБ ЭТОМ, - В РУКАХ ГЕРОСТРАТА ПОЯВИЛСЯ
ПИСТОЛЕТ. - Я НЕ ПРОМАХНУСЬ: БЫЛ В АРМИИ КАК-НИКАК ОТЛИЧНИКОМ
БОЕВОЙ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПОДГОТОВКИ.
- ПОЛИТИЧЕСКОЙ - ОСОБЕННО ЦЕННО, - ВСТАВИЛ Я ИЗ СООБРАЖЕНИЯ
ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ СКАЗАТЬ.
- А ВСЕ Ж ВЫШЕЛ ТЫ НА МЕНЯ, - ПОХВАТИЛ ГЕРОСТРАТ. - МОЛОДЕЦ.
ПОЗДРАВЛЯЮ. НЕ РАССКАЖЕШЬ, КАК ЭТО У ТЕБЯ ПОЛУЧИЛОСЬ?...
- ТАКИЕ ХОРОШИЕ ПЛАНЫ ТЫ РАЗРУШИЛ, БОРЕНЬКА, - С УКОРОМ
ПРОДОЛЖАЛ ГЕРОСТРАТ. - ВСЕ БЫЛО ТАК ТЩАТЕЛЬНО ПРОДУМАНО, И
ТЫ ПОНАЧАЛУ, ВРОДЕ БЫ, ВПОЛНЕ ОПРАВДЫВАЛ ДОВЕРИЕ. ШЕЛ ВЕРНЫМ
ПУТЕМ, КАК ПРЕДПИСЫВАЛОСЬ, ВСЕ ДЕЛАЛ ПРАВИЛЬНО, А ТУТ
НАДО ЖЕ... ХВАТОВ, НЕБОСЬ, ПОДСОБИЛ? МЫ ЖЕ ДОГОВАРИВАЛИСЬ:
НИКАКИХ РОКИРОВОК...
- Я С ТОБОЙ НЕ ДОГОВАРИВАЛСЯ.
ЧТО БЫ ПРЕДПРИНЯТЬ? ОН ЖЕ СЕЙЧАС МЕНЯ ПРИСТРЕЛИТ,
КАК РЯБЧИКА. ПОКУРАЖИТСЯ И ПРИСТРЕЛИТ. Я СНОВА СКОСИЛ
ГЛАЗА НА АВТОМАТ. НЕТ, ДАЛЕКО - НЕ УСПЕЕШЬ.
- НУ И ЧЕГО ТЫ ЭТИМ ДОБИЛСЯ? НУ ОТЫСКАЛ МЕНЯ, А ДАЛЬШЕ?
ПАРТИЯ ТВОЯ ВСЕ РАВНО ПРОИГРАНА, - ГЕРОСТРАТ КИВНУЛ НА
ДОСКУ. - ФЕРЗЬ ПОД УГРОЗОЙ, НА ЛЕВОМ ФЛАНГЕ "ВИЛКА", ЧЕРЕЗ
ТРИ ХОДА ТЕБЕ МАТ. И РАЗРЯДНИКАМ СВОЙСТВЕННО ОШИБАТЬСЯ!
- ТЫ В ЭТОМ УВЕРЕН?
- В ЧЕМ?
- В ТОМ, ЧТО ПАРТИЯ МНОЙ ПРОИГРАНА.
- САМ СМОТРИ.
- ЗА МНОЙ ЕЩЕ ХОД.
- ТЫ ДУМАЕШЬ, ЭТО ТЕБЕ ПОМОЖЕТ?
- ПРОСТО Я ВИЖУ ТО, ЧЕГО ТЫ ЗАМЕЧАТЬ НЕ ХОЧЕШЬ.
- НУ, БОРЕНЬКА, ТЫ НАХАЛ. ДАВАЙ ТОПАЙ СЮДА. ПОСМОТРИМ НА
ТВОЮ АГОНИЮ, ПОЛЮБУЕМСЯ. И БЕЗ ГЛУПОСТЕЙ.
Я ШАГНУЛ К СТОЛУ И АККУРАТНО ПЕРЕСТАВИЛ ФЕРЗЯ: Е6-D6.
- МАТ, - СКАЗАЛ Я, ЧУВСТВУЯ, ЧТО СОВЕРШЕННО ПО-ИДИОТСКИ
УХМЫЛЯЮСЬ...
Герострат дернулся. Глаза у него полезли на лоб, сразу
утратив однонаправленность взгляда. В бешеном темпе менялась
мимика. Рот его искривился, а пятна на голове (возможно, мне
это показалось) вдруг стали темнее. А на стене за его спиной
вдруг проступила, на глазах становясь четче, явственнее короткая
надпись: "ARTEMIDA".
- Ты проиграл, Герострат, - объявил я. - ТЫ проиграл!
Он поднял на меня глаза, и я отшатнулся: впервые мне довелось
увидеть его страх.
- Я не могу проиграть! - закричал он на меня фальцетом. - Не
могу!
Я уловил движение справа. Все-таки там у углу действительно
жил паук, и паук этот рос на глазах, тихо подбираясь ко мне
поближе. Вот он размером с собаку, вот размером с пони, вот уже
с лошадь. Я побежал. А вслед мне летел отчаянный крик Герострата:
- Я не могу, не могу, не могу проиграть!
От паука я ушел, сумел уйти, но потерял ориентацию, заблудился
и долго бродил по каким-то мрачным закоулкам, где
почти совсем не было света, росли черные колючие вьюны, где
был свален бесформенными кучами разный хлам, под ногами хлюпало,
и украдкой пробегали в полутьме мелкие отвратительного
вида твари. Я задыхался здесь в сумерках своего разума, звал
Марину, но не получал отклика, и когда уже был на пределе
сил, когда потерял уже последнюю надежду выбраться, увидел
вдруг впереди ярко мерцающее неоном одно-единственное слово:
"ВЫХОД".
Глава двадцать восьмая
Открыв глаза, я обнаружил, что все еще сижу в кресле,
а напротив стоит придвинутый журнальный столик. Только вот чемоданчика
Марины на нем не было.
Приподнявшись, я увидел, что чемоданчик раскрытым опрокинут
на пол, а по ковру змеей вытянулся провод с наушниками.
В комнате остро пахло мочой. Я опустил глаза и к стыду своему
узнал, что за время сеанса успел обмочиться.
- Вот черт! - ругнулся я. - Надо же.
Я встал. Джинсы, обивка кресла были мокры. Огляделся.
Марины в гостиной не наблюдалось.
- Марина! - позвал я, но и здесь в мире объективной реальности
не получил отклика.
Я решил, что стоит поменять одежду. Направился в свою ком-нату
за бельем, потом сразу в душ. Наскоро вымылся, переоделся
во все сухое и пошел искать Марину.
Я встретил ее на кухне.
Она в халате сидела за кухонным столом, волосы ее были
распущены, а на столе стояла почти выпитая бутылка портвейна.
Бокал, из которого она пила, упал, видимо, неосторожно задетый
локтем, откатился к плите, оставив на полу коричневую
дорожку.
Она сидела, положив голову на сомкнутые руки, спрятав
лицо в ладонях.
- Марина, - окликнул я. - С вами все в порядке?
Она медленно, словно даже неуверенно изменила позу,
подняла голову, волосы рассыпались по плечам, и я понял,
что она пьяна.
- А-а, это ты, - произнесла Марина заплетающимся языком. - Выкарабкался?
Поздравляю...
Передо мной отчетливо вдруг снова встало видение затхлых
коридоров, заросших похожими на колючую проволоку растениями.
- Что со мной было? - спросил я. - Что вам удалось выяснить?
- Какая разница? - Марина устало качнула головой. - Садись - выпей.
- Что со мной было, Марина?
- Всегда одно и то же, - сказала она в пространство, отведя
взгляд. - Всегда одно и то же. Какие все вы одинаковые.
Я шагнул к столу. Ее нужно привести в чувство. И чем скорее,
тем лучше.
- Марина, - стараясь говорить как можно мягче, обратился
я к ней, - мы должны...
- Заткнись! - крикнула она. - Ничего я вам не должна!
Я решил было, что она сейчас разрыдается, но глаза ее
остались сухи. Вместо этого она поднялась мне навстречу.
- А вот ты, мальчик, - сказала Марина почти спокойно. - Кое-то
мне должен.
Одним движением она скинула халат, под которым у нее
ничего не было, кроме ровной золотистой кожи.
- Марина!..
Она схватила меня за руку.
- Ну, чего ты ждешь? Мужчина ты или импотент? Давай
трахни меня!
Ее тело было прекрасно, в другой ситуации я был бы, скорее
всего, рад подвернувшейся возможности познакомиться с ней
поближе, но не теперь...
- Давай прямо здесь, на столе, - она небрежно смахнула на
пол бутылку.
Бутылка не разбилась, укатилась вслед за бокалом.
- Марина, ты пьяна.
- Да, я пьяна. И всю жизнь мечтала трахнуться с таким
вот русским мальчиком. Чего ты ждешь? Я тебе не нравлюсь?
Или ты голубой?
Теперь она уже всем своим роскошным телом прижималась
ко мне, а рука ее, поглаживая, коснулась моей ширинки.
- Нет, не импотент и не голубой, - отметила она с удовлетворением. - Так
в чем же твоя проблема, мальчик?
Я попытался отстраниться.
- Я не хочу так, Марина.
- А я хочу именно ТАК, - она снова взъярилась. - Раздевайся!
- И не подумаю, - сказал я твердо.
- Не подумаешь? - она смотрела мне прямо в глаза. - А
знаешь ты, что мне достаточно слово сказать, короткий пароль,
и тебе так подумается, что ты не только меня, ты всех
женщин в городе перетрахаешь и не сможешь удовлетвориться?
Все вы одинаковы... Куклы, марионетки...
Я похолодел. Я увидел это отчетливо. Как меняется цвет
радужки ее глаз. Совсем как тогда в первые минуты нашего знакомства.
Она МОЖЕТ! Она СДЕЛАЕТ!
И чтобы остановить волну подкатившего страха, не видя
другого выхода, я начал раздеваться.
Мы занялись любовью там же, на полу кухни, и было это
впервые в моей жизни, когда я вовсе не получил удовольствия.
С одной из самых красивых среди встречавшихся мне женщин,
заметьте!
Когда все закончилось, я поспешил встать и принялся
натягивать брюки. Перед глазами у меня стояло лицо Елены,
и я подумал, что, наверное, она не сочтет происшедшее сегодня
изменой себе, даже если когда-нибудь об этом узнает.
Марина же потянулась. В глазах ее появился блеск. Она села
на полу, обхватила руками колени и, глядя на меня снизу
вверх, попросила:
- Дай сигаретку.
- Зачем ты так, Марина? - спросил я ее.
Она проигнорировала вопрос.
- А эти там сидят, мучаются, - сказала она с пьяной
