электроэнцефалограмму мозга любой крысы, точно предсказать, окажется ли она
агрессивной, понятливой или тупой.
Вынужденный уход Крайнова с кафедры прервал эту интересную работу, но
неожиданно открыл перед ним совершенно новую перспективу Его институтский
приятель Валя Смирнов, работавший в НИИ психиатрии, посоветовал ему
обратиться насчет вакансии в недавно образованной при институте лаборатории
по изучению патологии высшей нервной деятельности человека. Вначале Алик и
слышать об этом не хотел, так как прежде никогда с больными не работал и
врачом себя не считал. К тому же он был очень застенчив, а это, несомненно,
не лучшее качество для психиатра. Вообще, на его характер очень сильное
влияние оказало отсутствие в их доме мужчины. Отца он практически не помнил,
а когда перешел в третий класс, умер и дед, пролежав перед этим шесть лет
после инсульта. Мама и бабушка Алика, боясь, что очень избалуют ребенка,
ударились в другую крайность. За столом мальчика изводили мелочными
придирками, строго отчитывали за истинные и мнимые провинности, к тому же
мать, опасаясь дурного влияния улицы, почти не выпускала сына гулять одного,
и прозвище "маменькин сынок" прочно укрепилось за ним среди соседских
мальчишек. Алик, боясь насмешек ребятни, почти перестал выходить во двор и
все свободное от школы и приготовления домашних заданий время проводил, сидя
с мамой на диване, за чтением английской классики в подлиннике. Подбор книг
для сына Софья Исааковна взяла целиком на себя, считая, что раз уж он в
совершенстве владеет американизмами, то тем более должен знать язык Диккенса
и Теккерея. К восемнадцати годам Алик прекрасно знал английскую литературу
XVIII-XIX веков. Но характер у него не изменился: он легко терялся в самой
обычной житейской ситуации, если требовались твердость и напористость.
Когда Валя Кузьмин предложил ему работать в НИИ психиатрии, Крайнов
пришел в ужас от одной только мысли, что придется общаться со множеством
незнакомых ему прежде людей и тем более психически неполноценных.
- Старик, да тебе же не придется иметь дело с самими больными,-убеждал
его приятель,-Ты будешь получать только их энцефалограммы и истории болезни.
Твоя же задача, как я понимаю, будет в том, чтобы попытаться нащупать связь
между проведенным курсом лечения, снижением симптоматики болезни и
изменениями на энцефалограмме, если, конечно, таковые изменения появятся, в
чем я лично очень сомневаюсь, но это между нами.
Крайнов дал себя уговорить, и уже через неделю работал на новом месте в
должности младшего научного сотрудника. Лаборатория при крупнейшем НИИ
психиатрии оказалась для него просто находкой. Во-первых, у него был
обширный клинический материал, правда заочный, но все же это были люди, а не
лабораторные крысы, к тому же пациенты были с различными отклонениями в
деятельности центральной нервной системы, что давало большой простор для
исследований. Во-вторых, лаборатория была оснащена первоклассной японской
аппаратурой, лучше той, что была на его прежней работе у аналогичных
приборов.
Алик получал от исследовательской работы почти физическое наслаждение. Он
радовался своим маленьким открытиям, ликовал, если удавалось выявить в ряде
явлений какую-нибудь закономерность, печалился, когда результаты опытов
оказывались отрицательными, и утешал себя банальной истиной, что
отрицательный результат в науке не менее важен, чем положительный. Наука
понемногу почти заменила Алику Крайнову личную жизнь. Соня, с материнским
эгоизмом, старалась замкнуть интересы сына на доме, не пускать его в иную
жизнь, в иной мир. Когда сын собирался на какую-нибудь студенческую
вечеринку или в гости к приятелю, ей неизменно делалось плохо с сердцем.
Алик не мог не замечать этой закономерности и, жалея мать, старался вечерами
оставаться дома, а если и ходил в кино или музей, то только вместе с ней.
Постепенно наука стала заменять Алику и спорт, и книги, и развлечения.
Несколько лет он работал в НИИ психиатрии, не замечая, как летит время,
систематизируя особенности энцефалограмм у людей с различными психическими
отклонениями. Потом увлекся созданием для себя энцефалографического атласа
здоровых людей, но с теми или иными преобладаю-щими чертами характера. Он
стал использовать студентов-медиков в качестве испытуемых для составления
этого атласа.
Такой доброволец подвергался сначала подробному тестированию для возможно
более детального выявления черт его характера, затем ему снималась
энцефалограмма и исследовалась корреляция между личностью испытуемого и
работой его мозга.
Постепенно Крайнов нащупал эту связь и свел все результаты, полученные им
за несколько лет, в таблицы. Теперь, сравнивая запись работы мозга больного,
при поступлении в стационар и при выписке, он мог точно сказать, помогло
тому лечение или нет.
Кузьмин, ставший уже к тому времени заведующим отделением в стационаре
при институте, попросил Крайнова заочно проконсультировать одного человека,
проходившего у них судебно-психиатрическую экспертизу. Валентин Сергеевич
давно уже поверил в Крайновский атлас, но благоразумно держал эту веру при
себе. Максимум того, что он себе позволял, были неофициальные заочные
консультации у Алика. Внимательно изучив переданную ему энцефалограмму
испытуемого, Крайнов сказал:
- Не понимаю, с каким предположительным диагнозом можно было посылать
этого человека на экспертизу.
По-моему, он совершенно нормален.
- Что ты имеешь в виду? - настороженно спросил его Кузьмин.
- То, что, судя вот по этим зубцам, их амплитуде и ширине, этот человек
обладает твердым упорным характером и умственными способностями выше
средних.
- Ты уверен в этом? - задумчиво спросил Валентин Сергеевич, глядя на
приятеля.
- Безусловно, уверен. А что, у тебя по данному случаю возникли сомнения?
- Если бы у меня не было сомнений, я бы не пришел сейчас к тебе. Ладно,
буду с тобой откровенен. Этот человек-крупный снабженец, попавшийся на
громадных взятках и прочих неприглядных делах. Три недели назад он прошел
судебно-психиатрическую экспертизу в Ленинграде, был признан невменяемым и,
следовательно, не попадает под действие уголовного кодекса. Но следователь
по особо важным делам, который ведет его дело, потребовал повторной
экспертизы в Москве. Так этот хапуга попал к нам в институт.
- А у тебя-то самого какое мнение?
- Вообще-то его поведение, реакции, бред-все очень похоже на шизофрению,
очень.
- Ну так можешь быть уверен: он симулирует. Просто делает это талантливо.
Покажи его Эттингеру, уж его-то обмануть трудно.
Так и оказалось. Профессор Эттингер признал испытуемого психически
здоровым и констатировал злостную симуляцию. Валентин Сергеевич Кузьмин
удостоился похвалы директора института, а Алик Крайнов, как всегда, остался
в тени.
В начале лета пришла большая беда: умерла Софья Исааковна. Ее больное
сердце остановилось внезапно, когда она ехала из издательства домой. Бабушка
умерла двумя годами раньше, так что Алик остался один в целом мире и один в
двухкомнатной квартире. Смерть матери ошеломила и потрясла его до глубины
души. Он думал, что она всегда будет с ним, она ведь не имела права
оставлять его одного, но вот ее нет, и надо как-то по-новому строить жизнь.
Алик был совершенно беспомощен в быту, Софья Исааковна сознательно
отгораживала от всех мелочей быта, справедливо считая, что лишь полная от
нее зависимость гарантирует ей, что сын всегда будет рядом. Алик не умел
приготовить себе даже яичницу, не знал, где в доме хранится утюг, как платят
за квартиру и в каком магазине продают зубную пасту. В тридцать два года ему
впервые приходилось осваивать все эти премудрости. Необходимость женитьбы
стала перед ним во всей своей реальности. Раньше Алик и думать не хотел об
этом. Немногочисленные юношеские влюбленности прошли у него в свое время
легко и без взаимности. В студенчестве у Алика, правда, было несколько
кратковременных романов, но их героинями каждый раз оказывались девушки не
самого примерного поведения.
Нельзя сказать, что у Алика не было данных, чтобы нравиться девушкам.
Высокий, худощавый, с правильными чертами лица - он мог бы даже считаться
интересным мужчиной, но привычка сутулиться, из-за застенчивости скрывая
свой рост, развинченная походка, манера шаркать ногами при ходьбе и нелепые
очки в уродливой черной оправе, делали его смешным и неуклюжим. Не
прибавляла симпатии к нему и одежда: застиранная коричневая рубашка с синим
синтетическим галстуком на резиночке, отечественный черный костюм, купленный
ко дню окончания института, пузырящийся на локтях и коленях, и растоптанные
ботинки, которые Крайнов неделями забывал почистить-было от чего шарахнуться
даже самой непритязательной девушке.
Но и у Алика при всем его кажущемся равнодушии к женщинам было
многолетнее тайное увлечение, которое он тщательно скрывал даже от мамы. В
соседней лаборатории работала старшим научным сотрудником Наталья Николаевна
Мамаладзе, невысокая стройная блондинка, которую за сдержанность, бледность
и холодные светло-зеленые глаза и несколько надменное выражение лица в
институте прозвали "снежной королевой". Ходили разговоры, что она еще
студенткой вышла замуж, страстно влюбившись в красавца-однокурсника из
Тбилиси, но меньше чем через год, будучи на девятом месяце беременности,
застала его дома в постели со своей лучшей подругой, и тут же ушла от него,
не выясняя отношений. Теперь одна воспитывала дочь и, судя по всему, больше
замуж не собиралась. Репутация Снежной королевы в институте была безупречна.
В свое время самые смелые представители мужской половины института пробовали
свои чары: кто предлагал бескорыстную дружбу и время, свободное... от семьи,
а кто - руку и сердце. Неизвестно, что отвечала им Наталья Николаевна, но
именно тогда ее и окрестили Снежной королевой. Как заметил о ней в узком
кругу директор института профессор Адабашьянц, в прошлом известный сердцеед
и остряк: "Наташа Мамаладзе излучает такую ненависть ко всем, кто ходит в
брюках, что в ее присутствии мне хочется снять их".
Когда Алик входил в комнату, где работала Наталья Николаевна, у него
потели руки и очки сваливались с носа. Вообще-то зрение у него было
нормальное, но из-за слабых мышц хрусталика глаза быстро уставали, все
начинало видеться нерезким и от этого болела голова. Существовали комплексы
специальных упражнений для глаз, укрепляющих эти мышцы, но Алик все никак не
мог собраться сходить к хорошему окулисту, да и к очкам за столько лет
привык. Они как бы отгораживали его от остального мира, в них он чувствовал
себя более защищенным.
Наталье Николаевне в тот год исполнилось двадцать восемь лет, но никто не
мог бы дать ей больше двадцати трех. Невозможно было поверить, что эта
женщина воспитывает девятилетнюю дочь и собирает материал для докторской
диссертации. Долгими одинокими вечерами у себя дома Крайнов вспоминал ее
фигуру, походку, лицо и думал, что отдал бы все, даже жизнь, за право
поцеловать эти губы, за их улыбку в ответ, за теплый взгляд ее прекрасных
глаз. Иногда Алик до полуночи ворочался с боку на бок, не в силах выкинуть
Снежную королеву из головы. Его ночные мучения продолжались и днем: он по
нескольку раз в день оставался с Натальей Николаевной в комнате наедине и
тем не менее ни разу не решился заговорить с ней. Дело было в том, что
стеклянные стены лаборатории, промерзающие зимой насквозь, летом создавали
парниковый эффект, и, начиная с середины мая в комнатах, выходящих на юг,
