затем появилась слабость, доходящая до обмороков, одышка, отекли ноги. В
больнице, куда ее привезли на "скорой помощи" после очередного обморока,
выяснилось, что у нее врожденный порок сердца, о котором она ничего раньше
не знала, и при резко повышенных нагрузках сердце перестало с ними
справляться. До родов Соне оставалось чуть больше двух месяцев, ее положили
в больницу для постоянного наблюдения. Через неделю после госпитализации у
нее, как и всегда внезапно, возник контакт с сестрой. Необычной была яркость
и сила ощущений. Обшарпанные стены больничной палаты внезапно исчезли, и
перед глазами Сони возникла ярко освещенная комната с ослепительно белыми
стенами, выложенными кафелем. Соня увидела, что лежит на каком-то странном
сооружении с приподнятым головным концом и может рассмотреть свои широко
разведенные в стороны ноги и громадный живот, накрытые простыней. В ногах у
нее сидел мужчина в марлевой маске, белой шапочке и халате, он что-то делает
с ней, внутри... Рядом, держа ее за запястье, стоит женщина тоже в белом
халате и говорит ей по-английски:
- Ну же, миссис Хофф, еще немного, ну постарайтесь, помогите нам и себе.
Соня понимала, что немедленно должна что-то сделать, какую-то громадную,
непосильную для нее работу. Она старалась вспомнить, что же она должна
сделать, но сознание ускользало. Внезапно страшная, нестерпимая боль
пронзила ее изнутри, потом еще и еще раз. Соня закричала, уже понимая, что
это конец, и тут боль вдруг разом отпустила, оставшись только занозой в
сердце- Она еще успела увидеть новорожденного, которого кто-то поднес ей к
самому лицу, и подумала: "Слава Богу, мальчик, ему легче будет без
матери...", внезапно заноза, сидевшая в сердце, стала расти и расти,
превратилась в громадный кол, который вбивали все глубже и глубже, пока оно
не разорвалось. Разом наступили мрак и тишина.
Очнувшись лишь через несколько часов, Соня узнала, что у нес
преждевременно родился мальчик. Врачи очень боялись, что сердце не выдержит,
но, к счастью, все обошлось. Дежурный кардиолог сказал, что доношенного
младенца при ее сердце вряд ли удалось бы родить. Соня взглянула на
сморщенное коричневое личико принесенного ей ребенка и молча отвернулась к
стене. Она знала, что там, на другом конце света, умерла в родах ее
сестра-близнец, ее половина, умерла, подарив жизнь Соне, но оставив в ее
душе навсегда холод и пустоту, которые не заполнить никогда. Никем.
Брак Сони с Александром Крайновым оказался недолговечным. Они разошлись,
когда их сыну исполнилось три года. Мальчик, названный по настоянию отца
Сашей, рос здоровым ребенком, несмотря на преждевременность своего появления
на свет. Он рано начал читать и буквально глотал приносимые мамой из
библиотеки книги Джека Лондона, Брет Гарта, а позже Драйзера. Софья
Исааковна часто рассказывала сыну, что в Америке у него есть дедушка, дядя и
двоюродный брат, родившийся с ним в один день. Она описывала мальчику дом
деда на побережье Тихого океана, и под влиянием рассказов матери и
прочитанных книг в Алике зародилось пока еще смутное, но вполне осознанное
желание увидеть этот далекий, во многом непонятный, но такой привлекательный
мир. Однажды, когда Алику не было еще и десяти, сидя на старом диване и
прижавшись к теплому маминому боку, он слушал ее рассказы, и вдруг
неожиданно спросил:
- Мам, а вдруг меня перепутали в больнице?
- В какой больнице, сынок?
- Ну в той, где ты меня родила.
- В родильном доме?
- Ну да. Вдруг там у какого-нибудь американца тоже родился сын, а меня с
ним перепутали? Потом этот американец увидит, что это не его сын, станет
меня искать. Найдет и увезет с собой в Америку.
- И ты поедешь? И бросишь меня здесь одну?
- Ну что ты, мамочка, мы тебя возьмем с собой в Америку, и будем там все
вместе жить во дворце на берегу океана.
Софья Исааковна порывисто обняла сына и поцеловала в лобик.
- Ах ты мой фантазер ненаглядный!
- Мам, ну правда, почему мы с тобой не можем поехать в Америку, как
дедушка?
- Сейчас это никак не получится, Алинька, потому что бабушка уже зовет
нас ужинать,-отшутилась мама,-но если ты будешь всегда кушать манную кашу,
то вырастешь большим и тогда поедешь в Америку.
Через двадцать семь лет, глядя вниз через Иллюминатор "Боинга-747" на
панораму громадного города, раскинувшегося на берегу океана, сын вспомнит
мамины слова и попытается прикинуть, сколько же манной каши пришлось ему
съесть, прежде чем его детская мечта исполнилась.
В школе Алик Крайнов изучал немецкий язык, но Соня, видя его непроходящий
интерес к Америке, договорилась с соседкой по подъезду за небольшую плату об
уроках английского языка. К удивлению матери, уроки так захватили мальчика,
что через несколько месяцев она уже ревновала сына к новому увлечению, хотя
сама же и вызвала его к жизни. Придя из школы, пообедав и сделав наскоро
уроки, Алик бежал наверх, на четвертый этаж, к своей преподавательнице, а
приходил от нее только к ужину, да и то, как не без основания подозревала
мать, лишь потому, что Мария Вальтеровна просто выставляла его за дверь.
- Алинька, тебе что, так нравится английский язык?
- Да, мам, очень. И потом, Мария Вальтеровна так все интересно
рассказывает.
- О чем же она рассказывает?
- Ну, о разном, - уклончиво отвечал сын и неумело переводил разговор на
другую тему.
Мать сердилась, но понимала, что запретить сыну заниматься языком она не
может: для этого просто нет оснований. К тому же преподавательница Алика
была на редкость порядочная и интеллигентная женщина. Несколько раз Софья
Исааковна приходила на эти уроки послушать, о чем могут беседовать часами
десятилетний мальчик и женщина, ее ровесница. Но к тому времени Алик и Мария
Вальтеровна разговаривали между собой только на английском, так что Софья
Исааковна, посидев с ними минут десять, всегда уходила под благовидными
предлогами, но злилась на себя.
Родители Марии Вальтеровны Корн, американские коммунисты, приехали в
Россию вместе с шестнадцатилетней дочерью в 1931 году строить социализм и
сгинули без вести на Колыме в 38-м. Отца Маши звали Уолтер, но в паспорте ее
почему-то записали Вальтеровной и, возможно, это впоследствии спасло ее от
ареста. Когда забрали ее родителей, она, после окончания геологического
факультета, была с экспедицией на Дальнем Востоке. Об их аресте она узнала
лишь спустя три месяца, когда партия окончила свои исследования, и она
позвонила из Владивостока домой в Москву. Чужой мужской голос ответил, что
никаких Корнов он не знает, и вообще, о шпионах надо справляться в НКВД, а
не у порядочных людей. Если же она интересуется вещами, какие от прежних
жильцов остались, то он этих вещей и в глаза не видел, и еще неизвестно, кто
она сама такая и какие у нее есть права на эти вещи.
Маша повесила трубку и через несколько часов уже уехала из Владивостока,
не сказав никому ни слова. Подсознательно она давно ожидала чего-то в этом
роде. Уже несколько семей из числа их знакомых, приехавших в СССР из других
стран, были арестованы и по обвинению в шпионаже в кратчайшие сроки
приговорены Особым совещанием к расстрелу. В такой, почти безвыходной
ситуации девушка инстинктивно сделала правильный шаг: не возвращаясь в
Москву, она уехала в маленький таежный поселок, где жила у сына ее старая
институтская преподавательница английского, вышедшая на пенсию. Маша,
переправив в своих документах фамилию Корн на Корнюк, устроилась работать
колхозным счетоводом и прожила в этом сибирском селе долгих семнадцать лет в
постоянном страхе. В Москву она вернулась лишь в 1956 году после
реабилитации своих родителей. Пройдя унизительные хождения по инстанциям,
она получила комнату в коммунальной квартире и жила с тех пор в ней одна,
зарабатывая на жизнь техническими переводами в НИИ.
Согласившись давать сыну соседки уроки английского, Мария Вальтеровна так
увлеклась общением с Аликом, что перестала брать с его матери деньги, как
только та намекнула, что хотела бы прекратить эти уроки из-за финансовых
затруднений. У нее, одинокой женщины, наконец-то появился слушатель и
товарищ. Разница в возрасте не имела особого значения, а маленький Алик
Крайнов был от природы замечательным слушателем.
Нет, Мария Вальтеровна не рассказывала ему ни о Владивостоке, ни о тайге,
в которой прожила семнадцать лет, ни о геологии. Она не хотела вспоминать
то, что было с ней после приезда в СССР. И хотя она прожила в России большую
часть своей жизни, для себя считала, что по-настоящему жила лишь до 1931
года, то есть до отъезда из Соединенных Штатов. Шестнадцатилетняя Мери еще
перед отъездом застала Великую депрессию, серой чумой прокатившуюся по
городам Америки. Видела она и бездомных, ночующих на решетках
канализационных люков, и бесконечные очереди безработных вдоль тротуаров за
миской благотворительной похлебки, но она не хотела этого помнить и не
вспоминала. В ее памяти всплывало другое: сияющие неоновой рекламой ночные
улицы Нью-Йорка, величественная панорама, открывающаяся с обзорной площадки
статуи Свободы, омываемые ласковым теплым океаном, уходящие к горизонту
белые песчаные пляжи Калифорнии, куда родители возили ее в двадцать седьмом
году. Она рассказывала о красочных магазинах и сверкающей в лучах заходящего
солнца зеленоватой стеклянной громаде "Эмпайр Стейт Билдинга". Мальчик
слушал ее рассказы, затаив дыхание. Образ сказочной и прекрасной страны
счастья навсегда поселился в его душе. Он стал для Алика главным критерием
всего встреченного в жизни, руководя его чувствами и поступками, Америка
будет его силой и слабостью, определит в будущем все его победы и неизбежные
потери.
Среднюю школу Алик Крайнов окончил неплохо, сразу поступил в медицинский
институт и уже па первом курсе увлекся исследовательской работой на кафедре
нормальной физиологии. Отчасти этому способствовало то, Что на этой кафедре
работали знаменитые ученые во главе с учеником самого Павлова, знаменитым
Петром Константиновичем Анохиным, отчасти то, что он увидел при первом своем
посещении исследовательской лаборатории кафедры.
В отдельных комнатах, уставленных аппаратурой, сидели сосредоточенные
молчаливые люди в белых халатах, записывающие показания приборов,
укрепляющие датчики на лабораторных животных или прильнувшие к окуляру
микроскопа. Это настолько соответствовало представлению Край-нова о том, где
и как он хотел бы работать, что он тут же записался в кружок при кафедре, и
был его членом все студенческие годы, а после окончания института остался
работать на кафедре старшим лаборантом. Алик мог часами не вставать из-за
лабораторного стола, хотя продуктивно работал он только в одиночестве.
Контакта с сотрудниками у него не было: убеждать и доказывать что-либо он не
умел, нервничал, терялся и в итоге замыкался в себе. Поэтому, несмотря на
очень смелые работы по исследованию функций головного мозга у крыс, Крайнов
был на плохом счету у начальства. Он постоянно срывал графики хоздоговорных
работ, запаздывал с подачей материалов для ежегодного институтского
сборника. К тому же дисциплина в студенческих группах, где он вел семинары,
всегда была самой низкой. Проработав на кафедре шесть лет, Алик был
вынужден, так и не защитив диссертацию, уволиться по собственному желанию,
не дожидаясь очередной переаттестации. К этому времени он уже нащупал очень
интересные закономерности между характерными реакциями лабораторных крыс и
графической записью работы их мозга. Тогда уже он мог, глядя на
