состояние?
- Что? Ну да, конечно, - проскрипел Мосс, с усилием отрываясь от
стула. - Правда, вы не член Братства, но, полагаю, мы можем сделать
исключение из... э-э... правил. - Опираясь на трость, он наконец
выпрямился, насколько это ему удалось, и заковылял к двери в дальней
стене. - Если вы захватите лампу и... э-э... последуете за мной, -
пригласил он, и упоминание о немалом состоянии заставило его нехотя
добавить, обращаясь к Дойлю, "сэр".
Дверь отворилась со скрипом, не оставляющим сомнений в том, что в
последний раз ее открывали довольно давно, и когда Дойль переступил
порог следом за Моссом, он понял почему.
От пола до потолка комната была заполнена штабелями тетрадей в
кожаных переплетах, частично уже обрушившихся, рассыпав по полу обрывки
пожелтелой от времени бумаги. Дойль протянул руку к ближайшему бумажному
сталагмиту, доходившему ему только до груди, но оказалось, что протекшая
крыша превратила всю стопку в пресованную массу трухи. Вторжение Дойля
вспугнуло колонию пауков, так что он на всякий случай отошел в сторону и
решил удовольствоваться осмотром полки с несколькими парами старинных
башмаков. На одном башмаке что-то блеснуло, и, приглядевшись, он увидел
золотую цепь около трех дюймов длиной, прикрепленную к рассохшейся коже
каблука. Оказалось, что такие же цепи есть на всех башмаках, хотя в
основном не золотые, а медные, давно позеленевшие от времени.
- А цепи зачем?
- А? О, это просто... э-э... старая традиция, прикреплять к правому
каблуку цепь. Право, не знаю, откуда она взялась. Скорее всего это
просто причуда вроде... э-э... пуговок на манжетах, лишенная...
- Что вам известно о происхождении этой традиции? - рявкнул Дойль;
это, как и слова Байрона насчет босых ног и грязных полов, снова
напомнило ему о чем-то важном. - Подумайте!
- Но послушайте, сэр... зачем так... не надо кричать... дайте
подумать. Кажется, члены Братства времен Карла Второго постоянно носили
цепи... ну да, конечно, только они не просто цепляли их к каблуку,
как... э-э... теперь, но пропускали их через отверстие в башмаке... и в
чулке... и обматывали верхнюю часть ее вокруг... э-э... лодыжки. Бог
знает зачем. Разумеется, с годами все... э-э... упростилось... и ногу не
натирает...
Дойлю удалось-таки найти более или менее сохранившуюся стопку
тетрадей и перелистать несколько верхних. Он обнаружил, что они лежат
строго в хронологическом порядке и что содержание их, датированное
восемнадцатым веком, ограничивается записками сугубо светского
характера: обед, на котором ожидался, но так и не появился Сэмюэль
Джонсон, недовольство плохим качеством портвейна, протест против
введения золотых и серебряных галунов... Впрочем, ближе к семнадцатому
веку записи стали более редкими, но зато более загадочными; по большей
части они велись не на страницах, а на вклеенных явно позже отдельных
листках. Дойль никак не мог уловить смысл этих записей, то
зашифрованных, то похожих на планы с неразборчиво сокращенными
названиями улиц, но в конце концов нашел тетрадь, целиком посвященную
событиям одной ночи, четвертого февраля 1684 года. Вложенные в нее
листки были нацарапаны наспех на относительно внятном английском:
похоже, что у писавших не было времени зашифровать записи.
Хотя писавшие, видимо, рассчитывали на то, что читатель в курсе
событий и интересуется только подробностями:
"...и мы последовали за ним и за его диавольской свитой по льду, там,
где Порк-Чопп-лейн переходит в Саутварк-сайд, - читал Дойль на одном из
обрывков бумаги. - Наш отряд поспешал на лодке, несущейся на колесах по
льду аки посуху, направляемой Б. и нашим безымянным Информатором, и хотя
мы всеми силами избегали стычки на реке, стремясь единственно вытеснить
их на земную твердь... ибо нет смысла в Связи над замерзшей водой... и
все же им удалось завязать схватку". Другой фрагмент гласил:
"...уничтожены все до последнего, и предводитель их пал, сраженный пулей
в лицо..." Дойль перевернул листки и прочитал первую страницу: "Но
стоило нам собраться за столом, дабы вкусить сосисок и отменной говяжьей
вырезки, как - увы! - ворвались они внутрь, ставши причиною того, что
нам пришлось покинуть сей гостеприимный кров и то, что заслуженно могло
бы стать прекраснейшей трапезой".
Так что же, черт возьми, там произошло, думал Дойль. "Диавольская
свита" звучало зловеще... и как, скажите на милость, понять упоминание о
некоей "Связи"? Да еще с большой буквы? Он беспомощно перерыл страницы
до самого конца тетради, и взгляд его привлекла короткая надпись на
внутренней стороне обложки.
Дойль вчитался в нее, и в первый раз с начала всех его приключений и
невзгод он действительно усомнился в здравости своего рассудка.
Запись гласила: "Ихей, энданбрей, анкей уйяй игит-дай?" - и была
написана его собственным почерком, хотя чернила выцвели, как и на всех
других записях в этой тетради.
Голова его вдруг закружилась, и он без сил плюхнулся на соседнюю
стопку тетрадей, которая под его весом рассыпалась в прах, и он с
размаху врезался в следующую стопку, обрушившуюся на него лавиной
отсыревшей бумажной и кожаной трухи вперемешку с пауками и мокрицами.
Потрясенный Мосс в ужасе бежал, когда из груды трухи подобно Пятому
Всаднику Апокалипсиса, олицетворяющему Тлен, восстал рыжебородый,
безумно кричащий великан, украшенный в довершение всего клочками бумаги
и паутиной.
Человек, в данный момент уже не знавший, кто он - Дойль, Эшблес или
давно уже почивший член Братства Антея, - вскочил, на ноги и, не
прекращая кричать и на ходу выбирая из бороды пауков, выскочил из
архива, пронесся через гостиную и оказался в прихожей. На стене висели
часы с кукушкой, и, повинуясь неожиданному импульсу, он подскочил к ним,
ухватился за цепь, сорвал с нее гирю в форме еловой шишки и рывком
вытащил из часового механизма, потом скатился по лестнице, оставив часы
навеки неподвижными.
***
Жар от горящего помоста все усиливался, и когда доктор Ромени
отвернулся и отошел от костра на несколько шагов, ночной воздух обжег
холодом его вспотевшее лицо. Он сжал кулак и снова разжал его,
поморщившись от скользкой крови, продолжавшей струиться из вскрытой
вены. Он глубоко вздохнул и подавил желание сесть на траву. В эту минуту
ему казалось, что свобода сесть на траву - самая ценная из всех вещей,
от которых он отказался ради магии.
Так и не поворачиваясь к огню, глядя в круг темноты, соединявшийся с
ним его длинной тенью, он достал из кармана испачканный кровью ланцет и
липкую чашу, чтобы попытаться еще раз.
Прежде чем он успел еще раз вскрыть истерзанную вену, голос, похожий
на пение скрипки, пропел у него за спиной:
- Я вижу башмаки! - Нечеловеческий голос казался веселым, но диким.
- Я тоже, - отозвался другой такой же. Ромени вздохнул, благодаря
давно уже мертвых богов, собрался с духом - вид ягов всегда действовал
на него удручающе - и обернулся.
Столбы огня приобрели некоторую схожесть с человеческими фигурами,
так что на первый взгляд их можно было принять за огненных великанов,
размахивающих руками.
- Башмаки повернулись к нам, - зазвенел третий голос, заглушая треск
пламени. - Мне кажется, они принадлежат нашему невидимому чародею.
Ромени облизнул пересохшие губы; его всегда раздражало то, что духи
не могут его видеть.
- Эти башмаки и впрямь принадлежат вашему чародею, - холодно сказал
он.
- Я слышу собачий лай, - заявил один из огненных великанов. - Ах,
так, значит, собака? - рассердился Ромени. - Ну что ж, отлично. Собака
не сможет показать вам ту замечательную игрушку, что скрыта за моей
спиной, верно?
- У тебя есть игрушка? А что она делает?
- Какой смысл спрашивать собаку? - огрызнулся Ромени.
Несколько секунд огненные фигуры молча размахивали руками, потом одна
из них произнесла:
- Мы просим прощения, господин чародей. Покажи нам игрушку.
- Я покажу ее вам, - сказал Ромени, поворачиваясь на своих пружинах к
прикрытой покрывалом игрушке, - но не включу ее до тех пор, пока вы не
пообещаете выполнить мою просьбу. - Он сдернул покрывало и перевел дух
при виде свечей, горевших, как и положено, за окнами миниатюрных домов.
- Как видите, - продолжал он, надеясь, что механизм сработает, а яги
выполнят данное ими слово, - перед вами баварская деревня. Когда игрушка
работает, все эти человечки ходят, а эти сани едут, запряженные этими
лошадьми, - обратите внимание: их ноги действительно сгибаются! А эти
девушки танцуют под... гм... бодрящие звуки аккордеона.
Огненные столбы склонились над ним, словно от порыва ветра, и их
силуэты утратили схожесть с людскими - верный признак того, что они
возбуждены.
- В-включи-и-и ее! - заикаюсь, взмолился один из них.
Доктор Ромени осторожно дотронулся до выключателя.
- Я дам вам посмотреть всего одну секунду, - объявил он. - Потом мы
обсудим то, что мне нужно от вас. - Он повернул рычажок.
Машина как бы вздохнула, потом заиграла веселая музыка, и крошечные
фигурки задвигались - зашагали, закружились в танце. Он выключил ее и
беспокойно оглянулся на ягов. Теперь это были просто столбы бешеного
огня, языки которого то и дело вырывались во все стороны.
- Иааах! - ревели они. - Иааах! Иаааааах!
- Она выключена! - крикнул Ромени. - Видите, она выключена, она
остановилась! Хотите, чтобы я включил ее снова?
Огненные языки несколько угомонились и снова обрели человеческие
очертания.
- Включи ее снова! - попросил один.
- Включу, - ответил доктор Ромени, вытирая лоб рукавом, - но не
раньше, чем вы выполните то, о чем я вас попрошу.
- Чего ты хочешь?
- Я хочу, чтобы вы появились завтра ночью в Лондоне - костры с бренди
и кровью будут вам маяками, - и тогда я хочу, чтобы вы вспомнили эту
игрушку и представили себе, каково это будет, когда вы сможете
любоваться на нее столько, сколько пожелаете.
- Лондон? Ты уже просил нас об этом.
- Тогда, в 1666-м? Да, - кивнул Ромени. - Но это не я тогда просил
вас об этой услуге. Это был Аменофис Фике...
- Это была пара башмаков. Какая нам разница?
- Я думаю, это не так важно, - пробормотал доктор Ромени, чувствуя
смертельную усталость. - Но это должно произойти завтра ночью, ясно?
Если вы спутаете время или место, вы не получите этой игрушки, вы даже
не увидите ее больше никогда.
Огни беспокойно заколыхались - как правило, яги не отличались особой
пунктуальностью.
- Н-никогда б-больше? - переспросил один голосом наполовину
просительным, наполовину угрожающим.
- Никогда, - заверил Ромени.
- Мы хотим, чтобы игрушку включили.
- Отлично. Тогда следите за сигнальными кострами, ступайте и оживите
их. Я хочу, чтобы вы постарались.
- Мы уж постараемся на славу, - самодовольно откликнулся яг. Ромени
повел плечами, снимая напряжение, - самое тяжелое позади. Теперь
оставалось ждать только, пока яги уйдут и огонь превратится в обычный
костер. Кругом все тихо - и только треск огня, редкие хлопки
взрывающихся головешек, да изредка, когда ветер задувал с севера, -
далекое бормотание древесных лягушек.
И вдруг откуда-то из темноты крик:
- Где ты прячешься, Ромени, или как тебя там? Выходи, сукин сын, если
только твое чародейство не превратило тебя в трусливого евнуха!
- Иа-а-ах! - взвыл один из ягов, мгновенно вспыхнув и утратив
человеческий облик. - Башмаки - трусливый евнух! - Из столба вырвался с
ревом, похожим на хохот, длинный язык пламени.
- Хо-хо! - завопил другой, - Молодой и кудрявый хочет укокошить
