явное чувство гордости, не переставала расхваливать ме-
ня: и учусь-то я отлично, и по кабакам-то не шляюсь, а стихи..!
-Боренька! Катя читала тебе свои стихи? А рассказы? Боже мой! А как она
танцует!
Я и слова не могла вставить в эту тарабарщину. Испугавшись, что она сейчас
ещё расскажет, как я < чудесно пою>, я с силой наступила ей на ногу. Анютка
вздрогнула и, весело подмигнув мне, замолчала.
-Что же ты мне ничего не рассказывала? - воспользовался паузой
удивлённый Боря.
-А зачем? Ты бы ещё подумал, что я хвастаюсь, - отшучивалась я. Я не
любила рассказывать о своих увлечениях. Мои стихи, рассказы и
музыкальные изыски были доступны лишь самым близким мне лю-
дям, тем, кому я доверяла, потому что всё это казалось мне очень личным. Но
от Бори, конечно же, у меня не было секретов, а моя скрытность объяснялась
лишь тем, что, когда рядом был он, меня уже не существовало. Я не хотела
отвлекать своего внимания от не-
го, мне не хотелось быть в центре, и потом, может быть, ему всё это не
интересно. И вообще это я не вижу, что вся моя писанина - всего лишь
приступ графомании, а он наверняка это заметит.
Мы подвезли Аню к метро и отправились ужинать в одно из цент-
ральных кафе. Ещё и девяти не было, и кафе почти пустовало. Таин-
ственный полумрак, мебель, в которой я буквально утопала, всё это
способствовало тому, что разговор скользил от одной ничего не зна-
чащей темы к другой, не делая акцентов и ни на чём не задержива-
ясь. Но вдруг Боря решил открыться мне. Я не знаю, не помню, как всё это
получилось, но в тот вечер он рассказал мне про неё, про Ви- ку. Он говорил
долго, не подымая на меня глаз, но и так, не имея возможности поймать
любимый взгляд, я всем своим существом чувствовала не проходящую боль
чужого сердца. Мой беспокойный мозг перебивал тягостную смуту
сострадания бесконечными вопро-
сами: зачем он об этом рассказывает? Да ещё мне? Разве про такое говорят?
Вика была старше Бореньки на четыре года, но это не соз-
давало препятствий для их романа. Она позволила ему любить себя, и целый
год он носил её на руках. Дело уже шло к свадьбе, но... По-
чему-то всегда, когда человек безумно счастлив, когда его жизнь на-
чинает напоминать глупую банальную сказку, по закону подлости, в
действие вступает какое-нибудь мерзопакостное <но>! Да ещё бы! Цветы в
постель, брильянты на четырнадцатое февраля, подарки, путешествия... Так
не бывает! Так просто не может быть, потому что жизнь - жестянка. А может
быть в действительности не бывает вза-
-21-
имной любви? Ведь когда любишь этого так много, что другое, пусть
похожее, чувство уже не сможет добавить, приплюсовать к твоей любви что-
нибудь ещё. Человеческое сердце слишком малога-
баритно для любви, она разрывает его, вытесняет из него жизнь, и если
безграничного необъятного моря эмоций коснётся волна взаим-
ности, то сердце просто рассыпется, разобьётся. К тому же все лю-
бят по-разному, нет ни одной пары абсолютно идентичных чувств. У меня
всегда вызывало недоумение, что в богатейшем русском языке существует
лишь одно слово для обозначения невероятного разно-
образия, живущего в нас. Как можно одним глаголом именовать своё
отношение к еде, природе и тому единственному человеку, ради ко-
торого если и не стоит, то по крайней мере страстно хочется жить?
Я не знаю, как она могла так поступить с ним. Видя Бореньку, я не
позволяла себе сомневаться в том, что Вика была изумительной, самой
замечательной. Я даже попыталась оправдать её: ведь она его старше
и,конечно же, понимает, что рано или поздно этот факт нач-
нёт играть существенную роль в их взаимоотношениях. Но вот так...
изменить, вернуться, потом опять уйти и звонить, мучить его? Наверняка
должна быть какая-то веская причина для этого, но в чём дело я была понять
не в силах.
Страшнее всего было то, что я ничего не могла сделать для него, ничего!
Мне не заменить её, потому что я это я, а она это она. Мне не вернуть её,
потому что я не Бог. Мне не избавить его от боли, потому что он сам не
может, не хочет с ней расстаться. Он слишком романтичен, слишком
чувствителен, а в таких делах требуется трез-
вый, если не циничный, свободный от эмоций рассудок. Нет, я ниче-
го не могла сделать для того, для кого была готова на всё. Наверное, если бы
он приказал мне прыгнуть с крыши, я бы даже не спросила, зачем, только
попросила бы позволения сделать это с закрытыми глазами, но он не
приказывал и ни о чём не просил. Он только де-
лился со мной своей болью, и я ненавидела себя за то, что не в силах \была
унять её. Всё, что я могла - это писать. Писать только для него.
Как раз в тот вечер я и отдала Бореньке свои первые стихи, освя-
щённые моим чувством к нему. И конечно же весь следующий день я
мучилась сомнениями, любопытством, тревогой. Ко всему этому масла в
огонь подливал гаденький внутренний голос. Дескать, мог бы ещё вечером
позвонить и хотя бы <спасибо> сказать! Но я никог-
да особенно не прислушивалась к нему. Тем более, что Боренька уже давно
стал для меня эталоном правильности. Всё, что он делал не могло вызвать у
меня не то что нареканий, но даже и тени сомнения в безупречной чистоте
его поступков.
-22-
Как это уже повелось, Боренька заехал за мной на работу, и мы ре-
шили осуществить полуспонтанную вылазку загород, прихватив с собой и
Таню. Идея взять под Всеволожск и её принадлежала Боре, и что-то
оборвалось во мне. Я забеспокоилась, что своим стихоплёт-
ством влезла куда не надо, и теперь он боится остаться со мной на-
едине. Я судорожно вспоминала, что я там понаписала. Нет, кажет-
ся, всё должно быть нормально. Там не было ни слова, ни намёка на мои
беспочвенные воздыхания. Я бы не осмелилась, я бы не стала разрушать своё
теперешнее счастье в надежде заполучить большее. Большего и быть не
может!
Боря ни словом, ни жестом не намекнул на вчерашний конверт. Пока машина
летела по шоссе, я неустанно оглядывалась на бардачок - ту-
да Боря положил его вчера. Может быть, забыл? И когда Боренька вышел под
беспросветный ливень за провиантом для нашей вылазки, я бесцеремонно
залезла внутрь - нет, письма не было.
-Катя! Ну что ты дёргаешься? Расслабься! Вечером, наверное, всё тебе
скажет! Раз приехал, всё отлично! - мешала мне расстроиться Таня.
-Думаешь? - неуверенно взглянула на неё я.
-Прекрати! - она даже поморщилась, - Всё просто здорово! И мы, три идиота,
едем в дождь загород купаться, создавать романтику! Разве может быть что-
нибудь прекраснее этого кретинизма?
И действительно вряд ли можно было себе представить что-нибудь
прекраснее нашего ребячества. Сейчас, когда я оглядываюсь на свой
прошлое, мне кажется это был лучший день в моей жизни! Погода,
потворствуя нам, разгулялась. После проливного дождя солнце све-
тило особенно ярко и, пробиваясь сквозь могучие кроны сосен, оза-
ряло узкое длинное озеро, подёрнутое дымкой. Конечно же, таких озёр
тысячи, и всё же ничего таинственней этой полудикой красоты я ещё не
видела. Казалось, что мы совсем одни, но изредка вдалеке слышались бодрые
голоса, угадывался ход чужой жизни, и от этого делалось головокружительно
легко. Да, люди где-то здесь, и всё же они далеко, и никто не нарушит этого
хрупкого летящего часа. Но мои друзья не давали мне размечтаться.
Боренька развил кипучую деятельность над непослушным костром, а Татьяна
потащила меня в лес, собирать чернику.
-Мы поставили себе цель - собрать стакан, и обязаны достичь её, -
настойчиво обрывала она моё нытьё.
-Но Таня! Боре-то там скучно! Мы ушли непонятно куда! Он уже три раза из
машины сигналил!
-Ты для кого чернику собираешь? - прищурилась Таня, - вот и соби-
-23-
рай!
Осознав, что она не успокоится, не насытив свой разыгравшийся азарт, я
подчинилась. Собирали мы не так уж и долго - черники бы-
ло страшно много! И вскоре, то и дело отворачиваясь от дыма, мы уже
сидели втроём на живописном бережку и занимались чревоуго-
дием. Когда всё было съедено и выпито, Боря потащил меня купать-
ся. Я с детства ненавидела воду, но то ли от вина, то ли от того, что всё было
так чудесно, я не отказалась, во мне не шелохнулось при-
вычное чувство брезгливости к водному мракобесию. Я сама себе удивлялась
- и чего я раньше лишала себя таких бесхитростных ра-
достей? И когда мы стали собираться назад, больше всего на свете мне
хотелось остаться с этим озером наедине, выслушать его, по-
нять. Но разве могла я позволить себе такую выходку, когда Борень-
ка чувствовал ответственность за меня? И его <Фиат>, самый луч-
ший на свете, унёс всю нашу троицу из этого маленького рая, обви-
вая какой-то лёгкой нежной мелодией. Таня, похорошевшая и пове-
селевшая, распрощалась с нами у Финляндского вокзала, и Боренька повёз
меня домой. И вновь мной овладело беспокойное ожидание. Ведь не может
же он совсем ничего мне не сказать! Перебросившись с ним парой реплик, я
судорожно потянулась к сигарете. Правда ему не нравиться, что я курю... Но
всё равно. Надо успокоиться, прийти в себя. Наконец, я решилась.
-Ну как? Ты прочитал моё вчерашнее послание? - по возможности веселей
спросила я. Боренька как будто ждал моего вопроса, как будто сам только что
думал о том, что ответить мне.
-Да! Катюша! Спасибо! Я даже не знаю, что сказать, - его рука креп-
ко сжала мою и уже не отпускала её. - Я вчера сразу хотел тебе поз-
вонить, но потом решил, что лучше лично... Мне ещё никто не писал стихов.
-Я рада, что тебе угодила, - облегчённо вздохнула я. Всё нормально. Я ничего
не испортила. Я не отдёрнула свою руку, и Боря вёл маши-
ну, что называется, одной левой. Шоссе было пустынно, вечер смяг-
чил все краски, и мне хотелось стать каким-нибудь карандашиком и валяться
в бардачке его машины. Одним словом, я совершенно оту-
пела. Это уже была вторая фаза моей болезни, ярко проявляющаяся, заметная
для окружающих, потому что ни с того ни с сего я начина-
ла смеяться, в самые неподходящие моменты на моих губах расцве-
тала идиотская, но заразительная улыбка. Я была так счастлива, что, видимо,
мой мозг не выдержал наплыва чувств и отказал.
Из памяти снова вылезал полузабытый образ Коляковцева.Я вспом-
нила, что он тоже как-то взял меня за руку и полез целоваться. Бог
-24-
мой! Я так испугалась! Мной овладел такой неописуемый ужас! Я потом
сама себе удивлялась, но в тот момент сработал инстинкт са-
мосохранения, и я со всей силы залепила бедному Мишеньке пощё-
чину. Тогда уже испугался он и чуть было не затащил меня к психи-
атору. Почувствовав, что со мной что-то не так, он больше никогда не
касался меня, ожидая, как он говорил: <когда я оттаю>. С Михаи-
лом я была знакома почти год, с Борей - меньше месяца, но его я не боялась,
я безгранично доверяла ему. С чем была связана такая странная перемена во
мне - сама не знаю, лишь теперь у меня есть время удивляться, а тогда я
только летела и упивалась своим полё-
том, не понимая, что вот-вот рухну на землю.
В следующее свидание мы снова запаслись провиантом и отправи-
лись на дачу к Боренькиному другу. Это было так похоже на мою Володарку.
Лениво ползло время, движения и мысли замедлялись, по всему телу
расползался какой-то блаженный покой. Тишина, пус-
тые разговоры, карты, терпкое вино, Рома, его девушка и сияющий Боренька.
Я не думала, что этот выезд будет таким домашним, таким родным. Как-то
Миша тоже повёз меня на дачу своего приятеля, и ни на секундочку я не
смогла там расслабиться. Всё время мои нер-
вы накалялись от напряжения. Не выдержав, я даже стала избегать общества
собравшейся компании, искать уединения. Покой я обрела на уютном
балкончике второго этажа красивого свежеиспечённого дома. И тут же
устроилась в удобном кресле, поджав под себя уста-
лые ноги и прихватив какой-то глупенький детективчик. Но не прошло и
часа, как передо мной оказался один из Мишиных прияте-
