просто их смену сочно выз-
вали на ДТП. Честное слово, я беспокоилась за него, не за себя, и, когда Таня
обозвала меня собственницей, я клятвенно заверила её, что Боренька для
меня то же, что старший брат, лучший друг, един-
ственный человек, который смог заставить меня поверить в хорошее, и, если
в один прекрасный день он не придёт, я всё равно не переста-
ну молиться за его благополучие.
-Ну-ну, - с усмешкой перебила меня Таня, - И всё-таки я ещё погу-
ляю на вашей свадьбе, так что про брата и друга не надо.
Вечером Боря не позвонил, а я, сдерживая слово, продолжала мо-
литься. А утром меня разбудил очередной приступ апатии. Мне было всё
равно, как я выгляжу, что на мне одето, что обо мне дума-
ют. Я влезла в джинсы, накинула старую, давно уже ставшую дач-
ной, куртку, напялила кроссовки и, влив в себя чашку крепкого ко-
фе, потащилась к метро. Голова раскалывалась, на душе было пога-
но, и хотелось сделать какую-нибудь гадость. Я на время ограничи-
лась тем, что бросила мимо урны какую-то бумажку, и стала приду-
мывать что-нибудь повесомее, но из размышлений меня вывел Вить-
кин голос.
-Привет! - он вдруг вырос передо мной. Я не то, что не испугалась, я даже не
удивилась, что он в такую рань прикатил с другого конца города под мои
окна. Мне просто стало страшно скучно.
-Привет! - ответила я, не останавливаясь.
-Быстро ты забываешь старых друзей, - выговорил он явно заготов-
ленную фразу. Бедняжка! Наверное, всю ночь придумывал, как он вдруг
явится передо мной, и я паду к его ногам. Надо же быть таким идиотом! Он
был не доволен столь равнодушным приёмом, но засе-
менил рядом со мной, ожидая ответа. Я злорадствовала. Вот на ком я
отыграюсь! Видя его замешательство, я продолжала хранить непре-
клонное молчание.
-Помнится, когда-то ты была разговорчивее, - начал он новую атаку, но
ответа опять не последовало. - Катя! Неблагодарность - худшее из зол. Когда
ты просыпалась ночами оттого, что тебе казалось, что ты вся в крови, я
выслушивал твои бредни! Я хранил твои пакостные
-16-
тайны! На твоей совести две смерти, а все считают тебя ангелочком! Как
Микки Маус тебя называет? Незабудка? Он ещё не знает, что ты за стерва?
-Чего тебе надо? - всё-таки не выдержала я.
-Ты любишь меня?
-Нет, - устало отмахнулась я.
-Я знаю, что любишь, - Витька не верил, что его можно не любить. Вероятно,
я сама была в этом виновата. Когда мы ещё учились в од-
ной школе, я неожиданно обнаружила, что этот хамоватый лоботряс стал мне
нравиться. Ну ещё бы! Я, профессорская дочка, разъезжа-
ющая по всему свету, играющая на скрипке, поющая романсы и читающая
мировую классику без перевода, и он! Рваные джинсы, сигарета в белозубой
улыбке, бесконечные вызовы к директору и романтика гульбищ по грязным
крышам новостроек. Он живо от-
кликнулся на мои нескромные заглядывания, но больше десяти минут я
никогда не могла вынести его общества. Сколько самовлюб-
лённости, сколько пошлости и неимоверной глупости было в этом несносном
мальчишке! Но с тех пор я никак не могла отделаться от его импульсивных
вспышек любви ко мне. Он ночевал под моими окнами, когда я переходила
из школы в школу, он неизменно заяв-
лялся туда и устраивал какие-то драки. Даже в университет прита-
щился! Но ещё до этого он стал свидетелем моего позора. И если раньше я
терпела его суицидные попытки и бесконечные истерики просто оттого, что
не знала, что делать, то теперь я покорно несла свой крест, и самой тяжёлой
балкой в нём был Витька.
-Ты ведь с этим хохляцким адвокатишкой только из-за денег, - про-
должал он объяснять мне мою жизнь. - Убить его что ли? Зря ты, Катя, с ним
связалась. Вот узнает он, как ты братца своего замочи-
ла да ещё одно безобидное существо, так прибьёт ведь! Точно тебе говорю!
-Иди к чёрту! - взорвалась я, - Ну что тебе от меня надо? Ты мне опротивел!
Ты хоть видел свою гнусную рожу? Да пожалуйста, по радио рассказывай,
что ты там про меня напридумывал. Во-первых, у тебя доказательств нет, а,
во-вторых мне плевать!
Я же говорил, что ты меня любишь, - успокоено вздохнул Витька. Он всегда
успокаивался, когда доводил меня до истерики. Видимо, в нём дремали
садомазохистские наклонности.
-Чего ты хочешь? - попыталась я взять себя в руки, видя, что мне от него не
отделаться.
-Напиши мне стихи, тихо промямлил Витька, заглядывая мне в гла-
за.
-17-
-Ты дурак? - я даже развеселилась.
-А что? Всем, кому не лень пишешь. А ведь только я оценю твоё творчество,
только я знаю, как ты талантлива!
-Ну ты и загнул!
-Напишешь?
-Нет, - как можно решительнее отрезала я, - И если ты ещё раз за-
явишься ко мне, ты об этом пожалеешь.
-Ой-ой-ой! Напугала! - обрадовался Витька, предвкушая новую вспышку
скандала. Я вытащили из кармана сторублёвку, сунула её в его грязную
хамскую лапу и ринулась в метро.
-Ты меня не купишь! - ошалело орал он вдогонку. - Стихи дороже денег!
Одним словом настроение он испоганил мне окончательно. От куда-то из
глубины вдобавок вылезло моё циничное рассудительное, придавленное
нежностью к Боре <я>, и стало убеждать меня, что Бореньку чуть ли не силой
со мной познакомили, а потом ему просто скучно, а тут я подвернулась. Так
удобно! Работает рядом, что ни предложит, на всё соглашаюсь.
Непривередливая послушная болоночка! Да и интересно ему со мной,
пожалуй. Хотя нет, вот это вряд ли. Со мной, конечно, интересно, но только
не Боре, потому что при нём я совершенно тупею. Пальчики дрожат, ножки
подкашива-
ются, мозги последние плавятся и несу какую-то околесицу, а то и вовсе
молчу минут по десять, так что он даже с беспокойством по-
глядывает - не случилось ли чего.
Работа не вывела меня из транса, и когда безжалостные стрелки дотикали до
двух часов, я умирающим голосом стала приставать к Тане:
-Танюш! Может, не пойдём сегодня обедать?
-Да ты чего? - опешила Таня.
-Ну хоть давай для разнообразия в другое место сходим, - потянула я, уже
чувствуя, что битва за независимость проиграна.
-Не выдумывай! Чего ты себе там понакрутила? Идём сейчас же в <Трюм>,
Боря уже, наверное, приехал.
-Но Таня! - взмолилась я.
-Ну что ты ноешь? Не позвонил? И что теперь, конец света?
Таня буквально потащила меня к <Трюму>, но даже не заходя туда, я уже
знала, что Бори там нет - у дверей не было патрульной машины. Отступать
было поздно, и я решительно нырнула в полумрак кафе.
-Катя! Катя! Иди скорее! - Ольга как будто ждала меня. Она выбежа-
ла из-за стойки и сунула мне в руки громадный букетище.
-Боренька десять минут назад заезжал, велел тебе передать. Вот!
-18-
Триста тысяч стоит! Только не говори ему, что я проболталась!
-А сам он не придёт? - ошарашено пробормотала я.
-Если сможет. Их там вызвали куда-то, - понимающе вздохнула Ольга.
Мы с Таней забились в уголок и сделали заказ. К таким резким пере-
падам я ещё не привыкла. Всё во мне перевернулось, и я, казалось, уже не
смогла бы ответить, где верх, а где низ. Боже мой! Какие это были цветы!
Когда-то в Норвегии я что-то изучала про азбуку цве-
тов, знания, не востребованные за долгое время, улетучивались, но, взглянув
на букет, я сразу же прочла: (очарован (фр.)), хотя Боренька,
конечно же и не думал сказать такое.
И опять я вспомнила о Мише. Он никогда не дарил мне громадных букетов,
утверждая, что это дурной тон, что это неприлично. Таких безумств в моей
жизни ещё не было, хотя кому как не мне понимать и ценить их. Ведь и я
такая же ненормальная! И моя душа состоит из ночных телеграмм в стихах,
телефонных звонков, букетов на всю стипендию, побегов в закат и, что
называется, прыжков без парашю-
та. Боренька, конечно же, проверяет свой парашют прежде, чем сой-
ти в никуда, но я никогда не страдала излишней осторожностью и головой
вниз летела в бездну. Но тогда я ещё не знала этого. Тогда я верила, что мы с
ним на одной эмоциональной волне. Я не понимала его разумом, как это
происходило у нас с Мишей (он мог разговари-
вать со мной одними глазами), но вот чувствовали мы с ним одина-
ково. Так мне казалось. Когда-то Миша, пытаясь вразумить меня, сказал, что
такие люди, как я, не живут, а подобно явлениям приро-
ды, случаются, происходят в жизни других людей, сметая всё прош-
лое, перечёркивая будущее... таких, как я, невозможно полюбить, приручить,
удержать, просто потому что не успеешь. Ведь нельзя же удержать ветер или
дождь! Но как мы видим свет сотни лет назад угасшей звезды, так и любовь,
которую дарят такие случающиеся люди, мы ощущаем до самой смерти. И
вот я и подумала, что и сама встретила такого человека, и мы обязательно
поймём друг друга. Одним словом, я позволила себе размечтаться.
-А ты говорила, тебя не любят, - передразнивала меня Таня. - Смот-
ри, какие цветы! Сказочные!
-Не то слово, - соглашалась я. Да, цветы были неправдоподобно хороши.
Теперь я даже знаю почему - они были последними, про-
щальными. Мне оставалось спать ещё две недели...
Боренька всё-таки приехал на обед и с сияющей улыбкой направил-
ся прямо ко мне. Наверное, мне надо было вскочить, поцеловать его, сказать
<спасибо> глазами, но я, как это уже повелось, не сообразила
-19-
и весь обед мучилась угрызениями совести, видя, как он даже слегка поник.
Однако будучи натурой противоречивой, испытывая какое-то одно чувство, я
всегда не могла избежать и другого, противополож-
ного ему. Распрощавшись с Борей до завтра, я снова услышала, как откуда-то
издалека пробивается мой, так называемый, внутренний голос, пытаясь
усложнить мне жизнь: <И что же? Неужели ты дума-
ешь, что эти цветы для тебя? Да если бы он хотел подарить их тебе, то сделал
бы это наедине и лично. Ему нужна показуха! Ему надо покрасоваться перед
другими, а ты всего лишь подходящий повод!>. Но подобные мысли не
могли поколебать моих чувств к Бореньке. Даже если так, то что в этом
плохого? Это же просто мальчишество! И потом я всегда считала, что лучше
быть использованной, чем остаться невостребованной. Под конец дня я уже
полностью оказа-
лась во власти нежной благодарности, выразить которую могла только в
стихах. Говорить что-то ему я не смела, в его присутствии мною овладевала
какая-то паранормальная робость, но стихи есть стихи. Это лучшее во мне, я
всегда так считала. Не знаю, хороши они или плохи. Я думаю, дурной поэзии
вообще не бывает, ведь любое стихотворение - это кусочек чувства,
увековечивающего какой-то момент... В конце концов, по-моему, когда стихи
посвяще-
ны тебе - это страшно приятно, даже если они и бездарны. Больше мне
нечего было дать Бореньке, нечем было его отблагодарить. И на следующий
день при прощании я отдала ему конверт. Он попросил разрешения
прочитать потом, наедине, и положил его в бардачок.
Перед этим опоэтизированным прощанием я познакомила его с Анной,
моей школьной подругой. Это было своеобразным испыта-
нием. Дело в том, что Анюта обладала поразительно яркой внеш-
ностью и в профессиональном кругу была известна как подающая надежды
начинающая фотомодель. Она была красива, весела, добра, но грубовата,
резка, и чего-то в ней было, на мой взгляд, слишком много: то ли чересчур
громкого голоса, то ли излишней самоуверен-
ности. Но мужчинам она всегда очень нравилась. Нет, я и не думала о том,
что между мной и Боренькой нечто такое, на чём можно будет зафиксировать
ось своего мировоззрения, но подсознательно, види-
мо отчаянно хотела этого и надеялась, что сон окажется явью, белой полосой,
недавно напророченной мне Алисой. Боренька превзошёл
все мои ожидания. Аня не только не увлекла его, по-моему, она ему даже не
понравилась. По крайней мере об этом, как мне казалось, говорило
выражение его лица. Анна явно была в тот вечер третьей лишней, но, к
счастью, не почувствовала этого и со свойственным ей жизнелюбием
наслаждалась каждой секундочкой бытия. Мы с ней,
-20-
хотя и были совсем разными, очень любили друг друга, и Анюта, испытывая
