прекрасно знает арабский, мы говорим с ним по-немецки, шутим
по-польски, потому что он знает сербский и считает себя молью
собственного платья. Его семья уже сто лет переселяет из дома в
дом одну и ту же изразцовую печь, а он считает, что XXI век
будет отличаться- от нашего тем, что люди наконец-то единодушно
восстанут против скуки, которая сейчас затопляет их, как
грязная вода. Камень скуки, говорит д-р Сук, мы несем на плечах
на огромный холм, подобно Сизифу. Наверное, люди будущего
соберутся с духом и восстанут против этой чумы, против скучных
школ, скучных книг, против скучной музыки, скучной науки,
скучных встреч, и тогда они исключат тоску из своей жизни, из
своего труда, как этого и требовал наш праотец Адам. Говорит он
это не совсем серьезно, а когда пьет вино, не позволяет
доливать в свой бокал, потому что, считает он, бокал не кадило,
чтобы добавлять в него прежде, чем он иссяк. По его учебникам
учатся во всем мире, но он сам преподавать по ним не может. Он
должен преподавать в университете что-то другое. Его
исключительные знания в своей области никак не соответствуют
его крайне незначительному научному авторитету. Когда я ему
сказала об этом, он улыбнулся и объяснил мне это так:
- Дело в том, что вы можете стать великим ученым или
великим скрипачом (а знаете ли вы, что все великие скрипачи,
кроме Паганини, были евреями?), только если вас поддержит и
встанет за спиной у вас и ваших достижений один из мощных
интернационалов современного мира. Еврейский, исламский или
католический интернационал. Вы принадлежите к одному из них. Я
ни к какому, поэтому я и неизвестен. Между моими пальцами давно
уже проскочили все рыбы.
- О чем это вы говорите? - спросила я его изумленно. - Это
парафраз одного хазарского текста, примерно тысячелетней
давности. А вы, судя по названию доклада, который вы нам
прочтете, весьма осведомлены о хазарах. Почему же вы тогда
удивляетесь? Или вы никогда не встречали издание Даубмануса?
Должна признаться, что он меня смутил. Особенно когда
упомянул "Хазарский словарь" Даубмануса. Если такой словарь
когда-либо и существовал, ни один экземпляр его, насколько мне
известно, не сохранился.
Дорогая Доротка, я вижу снег в Польше, вижу, как снежинки
превращаются в твоих глазах в слезы. Вижу хлеб, насаженный на
шест со связкой лука, и птиц, которые греются в дыме над
домами. Д-р Сук говорит, что время приходит с юга и переходит
Дунай на месте Траянова моста. Здесь нет снега, и облака похожи
на остановившиеся волны, которые выбрасывают рыбу. Д-р Сук
обратил мое внимание еще на одно обстоятельство. В нашем отеле
остановилась чудесная бельгийская семья, их фамилия Ван дер
Спак. Семья, какой у нас никогда не было и какой не будет у
меня. Отец, мать и сын. Д-р Сук называет их "святое семейство".
Каждое утро во время завтрака я наблюдаю, как они едят; все они
упитаны, а господин Спак, как я случайно слышала, однажды в
шутку сказал: на толстую кошку блоха не пойдет... Он прекрасно
играет на каком-то инструменте, сделанном из панциря белой
черепахи, а бельгийка занимается живописью. Рисует она левой
рукой, и при этом очень хорошо, на всем, что ей попадается: на
полотенцах, стаканах, ножах, на перчатках своего сына. Их
мальчику года четыре. У него коротко подстриженные волосы,
зовут его Мануил, и он только недавно научился составлять свои
первые фразы. Съев булочку, он подходит к моему столу и
застывает, глядя на меня так, как будто влюблен. Глаза его в
пятнышках, напоминающих мелкие камешки на тропинке, и он
постоянно спрашивает меня: "Ты меня узнала?" Я глажу его по
голове, словно глажу птицу, а он целует мне пальцы. Он приносит
мне трубку своего отца, похожего на цадика, и предлагает
покурить. Ему нравится все красного, голубого и желтого цветов.
И он любит есть все, что этого цвета. Я ужаснулась, когда
заметила один его физический недостатокна каждой руке у него по
два больших пальца. Никогда не могу разобрать, какая рука у
него правая, а какая левая. Но он еще не понимает, как
выглядит, и не прячет от меня свои руки, хотя родители все
время надевают ему перчатки. Иногда, не знаю, поверишь ли ты,
мне это совсем не мешает и перестает казаться чем-то
неестественным.
Да может ли мне вообще что-то мешать, если сегодня утром
за завтраком я услышала, что на конференцию прибыл и д-р Абу
Кабир Муавия. "...Мед источают уста чужой жены, и мягче елея
речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как
меч обоюдоострый; ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают
преисподней". Так написано в Библии.
11. Царьград, 8 октября 1982.
Мисс Доротее Квашневской - Краков.
Я потрясена твоим эгоизмом и безжалостностью приговора. Ты
уничтожила и мою жизнь, и жизнь Исаака. Я всегда боялась твоей
науки и предчувствовала, что она несет мне зло. Надеюсь, ты
знаешь, что случилось и что ты наделала. В то утро я вышла
завтракать, твердо решив стрелять в Муавию, как только он
появится во внутреннем садике отеля, где мы завтракаем. Я
сидела и ждала; наблюдала, как тени птиц, пролетающих над
гостиницей, стремительно скользят по стене. И тогда случилось
то, чего никоим образом нельзя было предусмотреть. Появился
человек, и я сразу поняла, кто это. Лицо его было темным, как
хлеб, волосы с сединой, будто у него в усах застряли рыбьи
кости. Только на виске из шрама растет пучок диких, совершенно
черных волос, они у него не седеют. Д-р Муавия подошел прямо к
моему столу и попросил разрешения сесть. Он заметно хромал, и
один его глаз был прищурен, как маленький закрытый рот. Я
замерла, потом в сумке сняла с предохранителя револьвер и
оглянулась. В саду кроме нас был только один четырехлетний
Мануил; он играл под соседним столом.
- Разумеется, - сказала я, и человек положил на стол
нечто, что навсегда изменило мою жизнь. Это была стопка бумаг.
- Я знаю тему вашего доклада, - так сказал он садясь, - и
именно поэтому хотел проконсультироваться по одному вопросу,
связанному с ней.
Мы говорили по-английски, у него немного стучали зубы, ему
было холоднее, чем мне, губы его тряслись, но он ничего не
делал, чтобы унять дрожь. Он грел пальцы о свою трубку и вдувал
дым в рукава. Вопрос его касался "Хазарских проповедей" Кирилла
и Мефодия.
- Я просмотрел, - сказал он, - всю литературу, которая
относится к "Хазарским проповедям", и нигде не нашел никакого
упоминания о том, что эти тексты дошли до наших дней. Отрывки
из "Хазарских проповедей" Кирилла сохранились и даже были
напечатаны несколько сотен лет назад, и мне представляется
невероятным, что никто об этом не знает.
Я была потрясена. То, что утверждает этот человек, могло
было бы стать крупнейшим открытием в моей области - славистике
- за все время ее существования. Если это действительно так.
- Почему вы так думаете? - спросила я его, пораженная, и
не очень уверенно изложила ему свое мнение по этому вопросу. -
"Хазарские проповеди" Кирилла, - сказала я, - науке неизвестны,
о них лишь упоминается в житии Кирилла, откуда мы и знаем, что
они существовали. О какой-то сохранившейся рукописи или же об
опубликованном тексте этих проповедей смешно говорить.
- Это-то я и хотел проверить, - проговорил д-р Муавия, - с
настоящего момента будет известно, что верно совершенно
обратное...
И он протянул мне те самые бумаги - ксерокопии, - которые
лежали перед ним. Передавая мне эту пачку, он на мгновение
прикоснулся своим большим пальцем к моему, и от этого
прикосновения у меня по телу пробежали мурашки. У меня было
такое чувство, что наше прошлое и настоящее сконцентрировалось
в наших пальцах и соприкоснулось. Когда я спросила д-ра Муавию,
как они к нему попали, он ответил нечто такое, что привело меня
в еще большее изумление:
- Важно вовсе не то, как они ко мне попали. В XII веке они
оказались в руках вашего соплеменника, поэта Иуды Халеви, он
внес их в свой трактат о хазарах. Описывая известную полемику,
он привел слова ее христианского участника, называя его
"философом", то есть так же, как это лицо называет и автор
жития Кирилла в связи с той же полемикой. Таким образом, имя
Кирилла в этом еврейском источнике не названо, как и имя
арабского участника, приводится только звание христианского
участника - Кирилла, а это и есть причина того, что до сих пор
никто не искал текст Кирилла в хазарской хронике Иуды Халеви.
Я смотрела на д-ра Муавию, и мне казалось, что он не имеет
никакого отношения к тому раненому человеку с зелеными глазами,
который несколько мгновений назад сел за мой стол. Все было
настолько убедительно и ясно, так соответствовало уже известным
науке фактам, что просто удивительно, почему раньше никому не
пришло в голову искать этот текст таким способом.
- Здесь имеется одна неувязка, - сказала я наконец д-ру
Муавии, - текст Халеви относится к VIII веку, а хазарская
миссия Кирилла была в девятом столетии: в 861 году.
- Тот, кто знает истинный путь, может идти и в обход! -
заметил на это Муавия.- Нас интересуют не даты, а то, были ли у
Халеви, который жил позже Кирилла, под рукой его "Хазарские
проповеди", когда он писал свою книгу о хазарах. И использовал
ли он их в этой книге, там, где он приводит слова христианского
участника хазарской полемики. Скажу сразу, в словах
христианского мудреца у Халеви есть несомненные совпадения с
теми аргументами Кирилла, которые дошли до нас. Мне известно,
что вы переводили на английский житие Кирилла, и, конечно, вы
сможете без труда узнать отдельные фрагменты, Послушайте меня и
скажите, чей, например, это текст, в котором говорится о том,
что человек занимает место посередине между ангелами и
животными...
Разумеется, я тут же вспомнила это место и привела его
наизусть: - "Бог, создавший свет, создал человека между ангелом
и животным, речью и разумом отделив его от животных, а гневом и
похотью от ангелов, и через эти свойства он и приближается или
к высшим или к низшим". Это, - заметила я, цитируя текст, -
часть жития об агарянской миссии Кирилла.
- Совершенно верно, но точно то же мы встречаем и в пятой
части книги Халеви, где он полемизирует с Философом. Есть и
другие совпадения. Самое же важное то, что в самой речи,
которую в хазарской полемике Халеви приписывает христианскому
ученому, рассматриваются вопросы, которые Кирилл, как видно из
жития, обсуждал во время полемики. В обоих текстах говорится о
Святой Троице и законах, существовавших до Моисея, о запретах
на некоторые виды мяса и, наконец, о врачах, которые лечат
противно тому, как нужно. Приводится тот же аргумент, что душа
сильнее всего тогда, когда тело самое слабое (около
пятидесятого года жизни) и т. д. Наконец, хазарский каган
упрекает арабского и еврейского участников полемики - все это
согласно Халеви,- что их книги откровений (Коран и Тора)
написаны на языках, ничего не значащих для хазар, индусов и
других народов, которые их не понимают. Это один из
существенных аргументов, который приводится и в житии Кирилла,
когда речь идет о борьбе против сторонников трехъязычия (то
есть тех, кто считал языками богослужения только греческий,
древнееврейский и латинский), так что ясно, что в этом вопросе
каган был под влиянием христианского участника полемики и
выдвигал доводы, о которых мы и от другой стороны знаем, что
они принадлежат действительно Кириллу. Халеви это только
