вот мы вас туда и определим, к прочим неграмотным. Как научишься грамоте,
начнешь и на собрания приходить, а до тех пор, примерно с месяц, мы тебя
беспокоить не будем.
Федор Алексеевич направился к Наталье Филипповне. В красиво срубленном
деревянном доме в прихожей стояла куча лопат и двадцать четыре пары валенок.
Он тоже разулся и вошел в комнату с чрезвычайно низким потолком,
заставленную партами. За ними сидели двадцать четыре посетителя ликбеза,
ведомого Натальей Филипповной. От их мокрой одежды шел пар, они покусывали
вставочки своих ручек и выводили под диктовку Скаргиной букву "и": "Ведем
тонкую косую линию, а затем прямую с нажимом..." В углу подпрыгивала
топившаяся печка-буржуйка, проливая воду из кипевшего железного чайника.
Наталья Филипповна восседала за столом. Увидев новичка, который спиной
обтирал потолок, она радостно обратилась к нему со следующим приветствием:
-- Нагинай, нагинай головку-то! Так и нужно, когда с учительшей
здороваешься! Затем и потолок пониже сделан, чтобы вас прижимать, чтоб вы
тут не форсили!
Она усадила Федора Алексеевича за парту и дала ему стакан чаю, причем
выяснилось, что Наталья Филипповна Скаргина не сидела, а стояла за своим
столом, ибо она была такого росточка, что когда учительша сидела, можно было
подумать, что она стоит. Затем Наталья Филипповна повернулась к доске,
достала из уха кусочек мела и перешла к уроку арифметики.
-- Один прибавить один, -- писала и громко складывала вслух Наталья
Филипповна, -- или один плюс один будет два! И в понедельник, и во вторник
-- всегда. И вчера было два, и будет во веки веков два и только два.
В комнате было жарко, печь начала скакать, точно с цепи сорвалась, и
все громко повторяли вслух "Один плюс один будет два".
Федор Алексеевич и сам взял карандаш, чтобы переписать написанное на
доске. Но не выдержал. Он вдруг осознал, что с тех пор, как взялся за лопату
и начал чистить снег, он перестал потеть, и все, что не испарилось за это
время, должно было из него куда-то выйти. Итак, впервые за последнее время
он не выдержал. Он решительно встал, ударившись головой о потолок, вышел к
доске и, к изумлению всех присутствующих, прежним своим уверенным голосом
обратился к онемевшей Наталье Филипповне:
-- Да ведь это, дорогая Наталья Филипповна, математика XIX века.
Позвольте вам заметить! Сегодняшняя, современная математика придерживается
совсем иных концепций. Ей известно, что один плюс один отнюдь не всегда
будет два. Дайте-ка мне на минутку мел, и я вам это докажу.
И Федор Алексеевич начал со своей врожденной быстротой писать на доске
цифры. Уравнение выстраивалось за уравнением, в аудитории стояла мертвая
тишина, профессор впервые за последние несколько лет занялся своим делом;
правда, поневоле согнувшись, он не мог как следует видеть то, что писал, мел
как-то странно скрипел, и неожиданно, совершенно против ожиданий Федора
Алексеевича, результат вдруг получился опять 1+1=2.
-- Минуточку! -- воскликнул Федор Алексеевич. -- Тут что-то не так!
Секунду, секунду, сейчас мы увидим, где вкралась погрешность!
Однако в голове у него вертелась какая-то бессмыслица: "Все проигранные
карточные партии составляют одно целое". Из-за этого он не мог считать.
Мысли гремели в нем, и грохот мыслей заглушал все остальное. Но беспримерный
опыт выручил профессора. Он понял, где найдет ошибку, и рука его, постукивая
мелком, полетела по рядам написанных Цифр, с которых уже начала осыпаться
белая пыль.
В ту же минуту весь класс, все двадцать четыре дворника, все, кроме
учительницы Натальи Филипповны Скаргиной, стали громко подсказывать ему
решение:
-- Постоянная Планка! Постоянная Планка!
Corporatiae illustrae
"А В С
ENGINEERING & PHARMACEUTICALS" (Californiae)
FUNDATORI ILLUSTRISSIMO DOTINO
ARCHITECTAE ATHANASIO RAZIN
obdecimum vitae
lustrum hie tomus a sodalibus amicisque in observandi signum dedicatur
ОСНОВАТЕЛЮ ИЗВЕСТНОГО ПРЕДПРИЯТИЯ
"А В С
ENGINEERING & PHARMACEUTICALS" (Калифорния)
достойнейшему Господину АРХИТЕКТОРУ АФАНАСИЮ РАЗИНУ
к юбилею его жизни
сей ПАМЯТНЫЙ АЛЬБОМ в знак дружбы и уважения посвящается.
1 по вертикали
СОСТАВИТЕЛИ ЭТОГО АЛЬБОМА
Подготавливая сей Памятный Альбом, посвященный нашему другу, школьному
товарищу и благодетелю, архитектору Афанасию Федоровичу Разину (он же Атанас
Свилар), -- начал он с того, что писал свое имя языком на спине красивейшей
женщины нашего поколения, ныне же вписал сие имя золотыми буквами в звездные
книги деяний нашего столетия, ибо стал он великим основателем новой
математики, человеком, чья ночь стоит десяти дней, -- редколлегия,
разумеется, помнила о том, что абсолютной истины о его жизни и трудах мы
никогда не узнаем. Ибо, как говаривал сам Разин, истина не выносит перемены
континентов, а точность наших уравнений вечно грешит опозданиями. Греческое
"нет" вовсе не идентично по значению еврейскому "нет".
Следует сразу оговориться, что здесь мы не будем касаться
профессиональной стороны деятельности нашего Афанасия Федоровича Разина,
архитектора и основателя "АВС Engineering & Pharmaceuticals -- California".
Достаточно упомянуть, что его сны быстрее снов других людей, что скорость их
больше лошадиной и что его телефоны ржут, как целая конюшня жеребцов,
сообщающих свои сны. Интересующихся этой стороной жизни архитектора Разина
мы отсылаем к источникам куда более компетентным и полным, чем такие
альбомы, как наш, хотя альбомы сии и составляются от всей души в честь тех,
кому, как говорится, целый джаз-банд может играть с той минуты, как подобная
особа начнет умываться поутру. Достаточно сведений о делах его и его треста
можно почерпнуть из монографии "АВС Engineering & Pharmaceuticals (Ohio,
1981) и часового документального фильма "Colours in the World Without"
("Цвет с точки зрения черно-белой техники"), снятого в 1980 году в
Калифорнии.
Когда и каким образом архитектор Разин сколотил состояние, которого
хватило бы на несколько поколений, -- никому, кроме него самого, не
известно. А здесь, среди его школьных товарищей, ходит только легенда о том,
как в первую свою заграничную поездку он купил стул. Обыкновенный стул из
деревянных и металлических частей. Это был садовый стульчик, в каком-то не
то венском, не то швейцарском парке, -- один из тех, что берут напрокат за
две марки в час любители посидеть в холодке в тени каштанов. Итак, он
приобрел один из этих стульев, привязанный цепью к дереву, но приобрел не на
день и не на два, а навсегда. Затем он купил в книжном магазине,
расположенном то ли на парижском бульваре Сен-Жермен, то ли где-то в Цюрихе,
-- магазине, куда он любил время от времени захаживать и болтать с
букинистом, листая книги, -- итак, он попросил продать ему один из стульев,
стоявших там для удобства посетителей. Он сразу успокоил книгопродавца,
сказавши, что в его отсутствие на стул может садиться кто угодно, но на
случай своих посещений он хочет иметь в магазине свой собственный стул. И он
его получил.
Потом он приобрел плетеный соломенный стул в кафе отеля "Грабен" в
Вене, и тут его одолела настоящая страсть к всевозможным сиденьям. По ночам
он нервно скреб подбородок, а днем покупал сиденья где попало -- он платил
за откидные стулья в кинотеатрах Парижа, купил целый диванчик в поезде
Стокгольм -- Мюнхен, он оплачивал вытесанные из камня скамейки на кладбищах
от Campo santo di Geneva до Мехико. В Лондоне он купил два кресла во втором
ряду оперы "Ковент-Гарден", а также две скамьи в лондонском соборе Святого
Павла. Приобрел месье Разин и обшитую бархатом скамеечку в Лувре, постоянное
место в самолете, совершающем рейсы между Парижем и Нью-Йорком, складной
полотняный стульчик на палубе парохода, курсирующего между Александрией и
Хайфой. И наконец, в довершение всего архитектором Разиным было приобретено
за баснословную сумму место в итальянском парламенте, но отнюдь не для того,
чтобы на нем сидеть или, боже упаси, голосовать. Он купил это место ради
того, чтобы в печатный каталог сидений, кресел, стульев и скамеек,
находящихся во владении г-на архитектора Разина на широчайших просторах от
бирманских храмов до собора Святого Петра в Риме, было внесено и это
парламентское кресло.
К каждому из купленных сидений, на которые он скорее всего так никогда
и не присел, велел он прикрепить табличку со своим именем и фамилией. Каким
образом благоприобретенные сиденья, стулья и скамейки привели Разина к
богатству и почету -- об этом легенда умалчивает. Легенда говорит только,
что работал он столь упорно, что во время обеда, покуда он обдумывал свои
будущие планы, очки у него не раз падали с носа в баранью похлебку со
шпинатом. Итак, об этом нам не известном Разине и о его делах здесь речи не
будет.
Здесь, в вышеупомянутом Альбоме, центром внимания будет происхождение,
жизнь и характер Разина ~- человека, который различал сны средиземноморского
типа от снов типа китайского; как мы уже сказали, архитектора, который
однажды заявил, что разница между сербским и хорватским языками состоит в
том, что один и тот же язык в сербском варианте Ретуширован в дорическом
стиле, а хорватский -- в Духе разноцветной готики, и, наконец, но не в
последнюю очередь, речь пойдет о человеке, который владел шестью различными
приемами игры в кости.
Мы коснемся и судьбы его родителей: отца, известного московского
математика, человека, убежденного в том, что XX век никогда не кончится, и
матери Анны, урожденной Николич, в замужестве Разиной, во втором браке
Свилар; она-то и внушила сыну мысль, что жизнь не может быть лекарством от
смерти, хотя смерть -- безусловно лекарство от жизни. Эхо ее дивного голоса
разносилось по трем континентам, а ее ресницы, словно пеплом присыпанные,
невозможно было забыть. Усмешка ее, прокалывавшая щеки, сопровождала
архитектора Разина на первых порах, когда счастье еще улыбалось ему из-за
закрытой двери.
Ибо, уже добившись успеха и положения в обществе, архитектор Разин
продолжал ощущать нечто похожее на сопротивление материала, инерцию судьбы
или перегрев времени. Он сам рассказывает, как в первые дни по прибытии в
большой мир дверные звонки отказывались звонить под его пальцами, рубашки же
на нем перестали пачкаться, но зато ужасно мялись; он был так силен, что мог
разорвать ремень, напрягши живот, но зато ему казалось, что птицы блеют, как
козы, а чернила упорно засыхали в перьях, когда надо было подписать
очередной договор с обозначенной в нем баснословной суммой. Тогда-то он и
понял, что человек стареет не постепенно, в соответствии с ходом часовых
стрелок, но порой за три дня может состариться больше, чем за год. Все
окружавшее его вело себя по-прежнему: трубки его попрежнему не тянули; небо
летело над ним, испещренное птицами, как спинка форели пятнами; кровать под
ним опрокидывалась на бок, как утлый челн, убаюкивая его; по-прежнему, как
все несчастливые люди, он поздравлял друзей с Новым годом в конце
предшествующего, чтобы хоть к ним удача спиной не повернулась, как к нему; а
между тем храмовый собор его деяний был уже возведен -- высокий, прекрасный,
пуп земли и ключ к ней, могучий вепрь, у которого на спине колышутся травы;
Афанасий Разин уже выигрывал гонку, а время вокруг него продолжало стоять,
как порой останавливается в тумане даже время императоров. Любили его только
Витача и деньги.
