и потребовал объяснений. И он дал их мне. Дал напрямик, при всех! Какой это
был ужас! Почему дружба с вами губительна для молодых людей? Этот несчастный
мальчик, гвардеец, что недавно покончил с собой, -- ведь он был ваш близкий
друг. С Генри Эштоном вы были неразлучны, -- а он запятнал свое имя и
вынужден был покинуть Англию... Почему так низко пал Адриан Синглтон? А
единственный сын лорда Кента почему сбился с пути? Вчера я встретил его отца
на СентДжеймсстрит. Сразу видно, что он убит стыдом и горем. А молодой
герцог Пертский? Что за жизнь он ведет! Какой порядочный человек захочет
теперь с ним знаться?
-- Довольно, Бэзил! Не говорите о том, чего не знаете! -- перебил
Дориан Грей, кусая губы. В тоне его слышалось глубочайшее презрение.-- Вы
спрашиваете, почему Бервик выходит из комнаты, когда я вхожу в нее? Да
потому, что мне о нем все известно, а вовсе не потому, что ему известно
что-то обо мне. Как может быть чистой жизнь человека, в жилах которого течет
такая кровь? Вы ставите мне в вину поведение Генри Эштона и молодого герцога
Пертского. Я, что ли, привил Эштону его пороки и развратил герцога? Если
этот глупец, сын Кента, женился на уличной девке -- при чем тут я? Адриан
Синглтон подделал подпись своего знакомого на векселе -- так и это тоже моя
вина? Что же, я обязан надзирать за ним? Знаю я, как у нас в Англии любят
сплетничать. Мещане кичатся своими предрассудками и показной добродетелью и,
обжираясь за обеденным столом, шушукаются о так называемой "распущенности"
знати, стараясь показать этим, что и они вращаются в высшем обществе и
близко знакомы с теми, кого они чернят. В нашей стране достаточно человеку
выдвинуться благодаря уму или другим качествам, как о нем начинают болтать
злые языки. А те, кто щеголяет своей мнимой добродетелью, -- онито сами как
ведут себя? Дорогой мой, вы забываете, что мы живем в стране лицемеров.
-- Ах, Дориан, не в этом дело! -- горячо возразил Холлуорд.-- Знаю, что
в Англии у нас не все благополучно, что общество наше никуда не годится.
Оттого-то я и хочу, чтобы вы были на высоте. А вы оказались не на высоте. Мы
вправе судить о человеке по тому влиянию, какое он оказывает на других. А
ваши друзья, видимо, утратили всякое понятие о чести, о добре, о чистоте. Вы
заразили их безумной жаждой наслаждений. И они скатились на дно. Это вы их
туда столкнули! Да, вы их туда столкнули, и вы еще можете улыбаться как ни в
чем не бывало, -- вот как улыбаетесь сейчас... Я знаю и коечто похуже. Вы с
Гарри -- неразлучные друзья. Уже хотя бы поэтому не следовало вам позорить
имя его сестры, делать его предметом сплетен и насмешек.
-- Довольно, Бэзил! Вы слишком много себе позволяете!
-- Я должен сказать все, -- и вы меня выслушаете. Да, выслушаете! До
вашего знакомства с леди Гвендолен никто не смел сказать о ней худого слова,
даже тень сплетни не касалась ее. А теперь?.. Разве хоть одна приличная
женщина в Лондоне рискнет показаться с нею вместе в Парке? Даже ее детям не
позволили жить с нею... И это еще не все. Много еще о вас рассказывают, --
например, люди видели, как вы, крадучись, выходите на рассвете из грязных
притонов, как переодетым пробираетесь тайком в самые отвратительные трущобы
Лондона. Неужели это правда? Неужели это возможно? Когда я в первый раз
услышал такие толки, я расхохотался. Но я их теперь слышу постоянно -- и они
меня приводят в ужас. А что творится в вашем загородном доме? Дориан, если
бы вы знали, какие мерзости говорят о вас! Вы скажете, что я беру на себя
роль проповедника -- что ж, пусть так! Помню, Гарри утверждал както, что
каждый, кто любит поучать других, начинает с обещания, что это будет в
первый и последний раз, а потом беспрестанно нарушает свое обещание. Да, я
намерен отчитать вас. Я хочу, чтобы вы вели такую жизнь, за которую люди
уважали бы вас. Хочу, чтобы у вас была не только незапятнанная, но и хорошая
репутация. Чтобы вы перестали водиться со всякой мразью. Нечего пожимать
плечами и притворяться равнодушным! Вы имеете на людей удивительное влияние,
так пусть же оно будет не вредным, а благотворным. Про вас говорят, что вы
развращаете всех, с кем близки, и, входя к человеку в дом, навлекаете на
этот дом позор. Не знаю, верпо это или нет, -- как я могу это знать? -- но
так про вас говорят. И коечему из того, что я слышал, я не могу не верить.
Лорд Глостер -- мой старый университетский товарищ, мы были с ним очень
дружны в Оксфорде. И он показал мне письмо, которое перед смертью написала
ему жена, умиравшая в одиночестве на своей вилле в Ментоне. Это страшная
исповедь -- ничего подобного я никогда не слышал. И она обвиняет вас. Я
сказал Глостеру, что это невероятно, что я вас хорошо знаю и вы не способны
на подобные гнусности. А действительно ли я вас знаю? Я уже задаю себе такой
вопрос. Но, чтобы ответить на него, я должен был бы увидеть вашу душу...
-- Увидеть мою душу! -- повторил вполголоса Дориан Грей и встал с
дивана, бледный от страха.
-- Да, -- сказал Холлуорд серьезно, с глубокой печалью в голосе.--
Увидеть вашу душу. Но это может один только господь бог.
У Дориана вдруг вырвался горький смех.
-- Можете и вы. Сегодня же вечером вы ее увидите собственными глазами!
-- крикнул он и рывком поднял со стола лампу.-- Пойдемте. Ведь это ваших рук
дело, так почему бы вам и не взглянуть на него? А после этого можете, если
хотите, все поведать миру. Никто вам не поверит. Да если бы и поверили, так
только еще больше восхищались бы мною. Я знаю наш век лучше, чем вы, хотя вы
так утомительно много о нем болтаете. Идемте же! Довольно вам рассуждать о
нравственном разложении. Сейчас вы увидите его воочию.
Какая-то дикая гордость звучала в каждом его слове. Он топал ногой
капризно и дерзко, как мальчишка. Им овладела злобная радость при мысли, что
теперь бремя его тайны с ним разделит другой, тот, кто написал этот портрет,
виновный в его грехах и позоре, и этого человека всю жизнь будут теперь
мучить отвратительные воспоминания о том, что он сделал.
-- Да, -- продолжал он, подходя ближе и пристально глядя в суровые
глаза Холлуорда.-- Я покажу вам свою душу. Вы увидите то, что, повашему,
может видеть только господь бог.
Холлуорд вздрогнул и отшатнулся.
-- Это кощунство, Дориан, не смейте так говорить! Какие ужасные и
бессмысленные слова!
-- Вы так думаете? -- Дориан снова рассмеялся.
-- Конечно! А все, что я вам говорил сегодня, я сказал для вашего же
блага. Вы знаете, что я ваш верный друг.
-- Не трогайте меня! Договаривайте то, что еще имеете сказать.
Судорога боли пробежала по лицу художника. Одну минуту он стоял молча,
весь во власти острого чувства сострадания. В сущности, какое он имеет право
вмешиваться в жизнь Дориана Грея? Если Дориан совершил хотя бы десятую долю
того, в чем его обвиняла молва, -- как он, должно быть, страдает!
Холлуордподошел к камину и долго смотрел на горящие поленья. Языки пламени
метались среди белого, как иней, пепла.
-- Я жду, Бэзил, -- сказал Дориан, резко отчеканивая слова.
Художник обернулся.
-- Мне осталось вам сказать вот что: вы должны ответить на мой вопрос.
Если ответите, что все эти страшные обвинения ложны от начала до конца, -- я
вам поверю. Скажите это, Дориан! Разве вы не видите, какую муку я терплю?
Боже мой! Я не хочу думать, что вы дурной, развратный, погибший человек!
Дориан Грей презрительно усмехнулся.
-- Поднимитесь со мйой наверх, Бэзил, -- промолвил он спокойно.-- Я
веду дневник, в нем отражен каждый день моей жизни. Но этот дневник я
никогда не выношу из той комнаты, где он пишется. Если вы пойдете со мной, я
вам его покажу.
-- Ладно, пойдемте, Дориан, раз вы этого хотите. Я уже все равно
опоздал на поезд. Ну, не беда, поеду завтра. Но не заставяйте меня сегодня
читать этот дневник. Мне нужен только прямой ответ на мой вопрос.
-- Вы его получите наверху. Здесь это невозможно. И вам не придется
долго читать.
ГЛАВА XIII
Дориан вышел из комнаты и стал подниматься по лестнице,а Бэзил Холлуорд
шел за ним. Оба ступали осторожно, как люди всегда ходят ночью, инстинктивно
стараясь не шуметь. Лампа отбрасывала на стены и ступеньки причудливые тени.
От порыва ветра где-то в окнах задребезжали стекла.
На верхней площадке Дориан поставил лампу на пол, и, вынув из кармана
ключ, вставил его в замочную скважину.
-- Так вы непременно хотите узнать правду, Бэзил? -- спросил он,
понизив голос
-- Да.
-- Отлично.-- Дориан улыбнулся и добавил уже другим, жестким тоном: --
Вы -- единственный человек, имеющий право знать обо мне все. Вы и не
подозреваете, Бэзил, какую большую роль сиграли в моей жизни.
Он поднял лампу и, открыв дверь, вошел в комнату. Оттуда повеяло
холодом, от струи воздуха огонь в лампе вспыхнул на миг густооранжевым
светом. Дориан дрожал.
-- Закройте дверь! -- шепотом сказал он Холлуорду, ставя лампу на стол.
Холлуорд в недоумении оглядывал комнату. Видно было, что здесь уже
много лет никто не жил. Вылинявший фламандский гобелен, какая-то
занавешенная картина, старый итальянский сундук и почти пустой книжный шкаф,
да еще стол и стулвот и все, что в ней находилось. Пока Дориан зажигал
огарок свечи на каминной полке, Холлуорд успел заметить, что все здесь
покрыто густой пылью, а ковер дырявый. За панелью быстро пробежала мышь. В
комнате стоял сырой запах плесени.
-- Значит, вы полагаете, Бэзил, что один только бог видит душу
человека? Снимите это покрывало, и вы увидите мою душу. В голосе его звучала
холодная горечь.
-- Вы сошли с ума, Дориан. Или ломаете комедию? -- буркнул Холлуорд,
нахмурившись.
-- Не хотите? Ну, так я сам это сделаю.-- Дориан сорвал покрывало с
железного прута и бросил его на пол.
Крик ужаса вырвался у художника, когда он в полумраке увидел жуткое
лицо, насмешливо ухмылявшееся ему с полотна. В выражении этого лица было
что-то возмущавшее душу, наполнявшее ее омерзением. Силы небесные, да ведь
это лицо Дориана! Как ни ужасна была перемена, она не совсем еще уничтожила
его дивную красоту. В поредевших волосах еще блестело золото, чувственные
губы были попрежнему алы. Осоловелые глаза сохранили свою чудесную синеву, и
не совсем еще исчезли благородные линии тонко вырезанных ноздрей и стройной
шеи... Да, это Дориан. Но кто же написал его таким? Бэзил Холлуорд как будто
узнавал свою работу, да и рама была та самая, заказанная по его рисунку.
Догадка эта казалась чудовищно невероятной, но на Бэзила напал страх.
Схватив горящую свечу, он поднес ее к картине. В левом углу стояла его
подпись, выведенная киноварью, длинными красными буквами.
Но этот портрет -- мерзкая карикатура, подлое, бессовестное
издевательство! Никогда он, Холлуорд, этого не писал...
И всетаки перед ним стоял тот самый портрет его работы. Он его узнал --
и в то же мгновение почувствовал, что кровь словно заледенела в его жилах.
Его картина! Что же это значит? Почему она так страшно изменилась?
Холлуорд обернулся к Дориану и посмотрел на него как безумный. Губы его
судорожно дергались, пересохший язык не слушался, и он не мог выговорить ни
слова. Он провел рукой по лбу -- лоб был влажен от липкого пота.
А Дориан стоял, прислонись к каминной полке, и наблюдал за ним с тем
сосредоточенным выражением, какое бывает у людей, увлеченных игрой великого
артиста. Ни горя, ни радости не выражало его лицо -- только напряженный
интерес зрителя. И, пожалуй, во взгляде мелькала искорка торжества. Он вынул
