того, кто его совершил.
Часы пробили половину десятого. Дориан провел рукой по лбу и поспешно
встал с постели. Он оделся даже тщательнее обычного, с особой заботливостью
выбрал галстук и булавку к нему, несколько раз переменил кольца. За
завтраком сидел долго, отдавая честь разнообразным блюдам и беседуя с лакеем
относительно новых ливрей, которые намеревался заказать для всей прислуги в
Селби. Просмотрел утреннюю почту. Некоторые письма он читал с улыбкой, три
его раздосадовали, а одно он перечел несколько раз со скучающей и
недовольной миной, потом разорвал. "Убийственная вещь эта женская память!"
-- вспомнились ему слова лорда Генри.
Напившись черного кофе, он не спеша утер рот салфеткой, жестом
остановил выходившего из комнаты лакея и, сев за письменный стол, написал
два письма. Одно сунул в карман, другое отдал лакею.
-- Снесите это, Фрэнсис, на Хертфордстрит, сто пятьдесят два. А если
мистера Кэмпбела нет в Лондоне, узнайте его адрес.
Оставшись один, Дориан закурил папиросу и в ожидании принялся рисовать
на клочке бумаги сперва цветы и всякие архитектурные орнаменты, потом
человеческие лица. Вдруг он заметил, что все лица, которые он рисовал, имели
удивительное сходство с Бэзилом Холлуордом. Он нахмурился, бросил рисовать,
и, подойдя к шкафу, взял с полки первую попавшуюся книгу. Он твердо решил не
думать о том, что случилось, пока в этом нет крайней необходимости.
Дориан прилег на кушетку и раскрыл книгу. Это были "Эмали и камеи"
Готье в роскошном издании Шарпантье на японской бумаге с гравюрами Жакмара.
На переплете из лимонножелтой кожи был вытиснен узор -- золотая решетка и
нарисованные пунктиром гранаты. Книгу эту подарил ему Адриан Синглтон.
Перелистывая ее, Дориан остановил взгляд на поэме о руке Ласнера, "холодной
желтой руке, с которой еще не смыт след преступления, руке с рыжим пушком и
пальцами фавна". Дориан с невольной дрожью глянул на свои тонкие белые
пальцы -- и продолжал читать, пока не дошел до прелестных строф о Венеции:
В волненье легкого размера Лагун я вижу зеркала,
Где Адриатики Венера Смеется, розовобела.
Соборы средь морских безлюдий
В теченье музыкальных фраз
Поднялись, как девичьи груди,
Когда волнует их экстаз.
Челнок пристал с колонной рядом,
Закинув за нее канат.
Пред розовеющим фасадом
Я прохожу ступеней ряд
(Перевод Н. Гумилева.)
Какие чудные стихи! Читаешь их, и кажется, будто плывешь по зеленым
водам розовожемчужного города в черной гондоле с серебряным носом и
вьющимися на ветру занавесками. Даже самые строки в этой книге напоминали
Дориану те бирюзовые полосы, что тянутся по воде за лодкой, когда вы плывете
на Лидо. Неожиданные вспышки красок в стихах поэта приводили на память птиц
с опаловорадужными шейками, что летают вокруг высокой, золотистой, как мед,
Кампаниллы или с величавой грацией прохаживаются под пыльными сводами
сумрачных аркад... Откинув голову на подушки и полузакрыв глаза, Дориан
твердил про себя:
Пред розовеющим фасадом Я прохожу ступеней ряд.
Вся Венеция была в этих двух строчках. Ему вспомнилась осень,
проведенная в этом городе, и чудесная любовь, толкавшая его на всякие
безумства. Романтика вездесуща. Но Венеция, как и Оксфорд, создает ей
подходящий фон, а для подлинной романтики фон -- это все или почти все...
В Венеции тогда некоторое время жил и Бэзил. Он был без ума от
Тинторетто. Бедный Бэзил! Какая ужасная смерть!
Дориан вздохнул и, чтобы отвлечься от этих мыслей, снова принялся
перечитывать стихи Готье. Он читал о маленьком кафе в Смирне, где в окна то
и дело влетают ласточки, где сидят хаджи, перебирая янтарные четки, где
купцы в чалмах курят длинные трубки с кисточками и ведут между собой
степенную и важную беседу. Читал об Обелиске на площади Согласия, который в
своем одиноком изгнании льет гранитные слезы, тоскуя по солнцу и знойному,
покрытому лотосами Нилу, стремясь туда, в страну сфинксов, где живут розовые
ибисы и белые грифы с золочеными когтями, где крокодилы с маленькими
берилловыми глазками барахтаются в зеленом дымящемся иле... Потом Дориан
задумался над теми стихами, что, извлекая музыку из зацелованного мрамора,
поют о необыкновенной статуе, которую Готье сравнивает с голосом контральто
и называет дивным чудовищем, monstre charmant -- об изваянии, которое
покоится в порфировом зале Лувра.
Но вскоре книга выпала из рук Дориана. Им овладело беспокойство, потом
приступ дикого страха. Что, если Алан Кэмпбел уехал из Англии? До его
возвращения может пройти много дней. Или вдруг Алан не захочет прийти к нему
в дом? Что тогда делать? Ведь каждая минута дорога!
Пять лет назад они с Аланом были очень дружны, почти неразлучны. Потом
дружба их внезапно оборвалась. И когда они встречались в свете, улыбался
только Дориан Грей, Алан Кэмпбел -- никогда.
Кэмпбел был высокоодаренный молодой человек, по ничего по понимал в
изобразительном искусстве, и если немного научился понимать красоты поэзии,
то этим был целиком обязан Дориану. Единственной страстью Алана была наука.
В Кембридже он проводил много времени в лабораториях и с отличием окончил
курс естественных наук. Он и теперь увлекался химией, у него была
собственная лаборатория, где он просиживал целые дни, к великому
неудовольствию матери, которая жаждала для сына парламентской карьеры, о
химии же имела представление весьма смутное и полагала, что химик -- это
что-то вроде аптекаря.
Впрочем, химия не мешала Алану быть превосходным музыкантом. Он играл
на скрипке и на рояле лучше, чем большинство дилетантов. Музыка-то и
сблизила его с Дорианом Греем, музыка и то неизъяснимое обаяние, которое
Дориан умел пускать в ход, когда хотел, а часто даже бессознательно. Они
впервые встретились у леди Беркшир однажды вечером, когда там играл
Рубинштейн, и потом постоянно бывали вместе в опере и повсюду, где можно
было услышать хорошую музыку.
Полтора года длилась эта дружба. Кэмпбела постоянно можно было
встретить то в Селби, то в доме на Гровенорсквер. Он, как и многие другие,
видел в Дориане Грее воплощение всего прекрасного и замечательного в жизни.
О какой-либо ссоре между Дорианом и Аланом не слыхал никто. Но вдруг люди
стали замечать, что они при встречах почти не разговаривают друг с другом и
Кэмпбел всегда уезжает раньше времени с вечеров, на которых появляется
Дориан Грей. Потом Алан сильно переменился, по временам впадал в странную
меланхолию и, казалось, разлюбил музыку: на концерты не ходил и сам никогда
не соглашался играть, оправдываясь тем, что научная работа не оставляет ему
времени для занятий музыкой. Этому легко было поверить: Алан с каждым днем
все больше увлекался биологией, и его фамилия уже несколько раз упоминалась
в научных журналах в связи с его интересными опытами.
Этого-то человека и ожидал Дориан Грей, каждую секунду поглядывая на
часы. Время шло, и он все сильнее волновался. Наконец встал и начал ходить
по комнате, напоминая красивого зверя, который мечется в клетке. Он ходил
большими бесшумными шагами. Руки его были холодны, как лед.
Ожидание становилось невыносимым. Время не шло, а ползло, как будто у
него были свинцовые ноги, а Дориан чувствовал себя, как человек, которого
бешеный вихрь мчит на край черной бездны. Он знал, что его там ждет, он это
ясно видел и, содрогаясь, зажимал холодными и влажными руками пылающие веки,
словно хотел вдавить глаза в череп и лишить зрения даже и мозг. Но тщетно.
Мозг питался своими запасами и работал усиленно, фантазия, изощренная
страхом, корчилась и металась, как живое существо от сильной боли, плясала
подобно уродливой марионетке на подмостках, скалила зубы изпод меняющейся
маски.
Затем Время внезапно остановилось. Да, это слепое медлительное существо
уже перестало и ползти. И как только замерло Время, страшные мысли
стремительно побежали вперед, вытащили жуткое будущее из его могилы и
показали Дориану. А он смотрел, смотрел во все глаза, окаменев от ужаса.
Наконец дверь отворилась, и вошел его слуга. Дориан уставился на него
мутными глазами.
-- Мистер Кэмпбел, сэр, -- доложил слуга. Вздох облегчения сорвался с
запекшихся губ Дориана, и кровь снова прилила к лицу.
-- Просите сейчас же, Фрэнсис!
Дориан уже приходил в себя. Приступ малодушия миновал. Слуга с поклоном
вышел. Через минуту появился Алан Кэмпбел, суровый и очень бледный.
Бледность лица еще резче подчеркивали его черные как смоль волосы и темные
брови.
-- Алан, спасибо вам, что пришли. Вы очень добры.
-- Грей, я дал себе слово никогда больше не переступать порог вашего
дома. Но вы написали, что дело идет о жизни или смерти...
Алан говорил с расстановкой, холодным и жестким тоном. В его
пристальном, испытующем взгляде, обращенном на Дориана, сквозило презрение.
Руки он держал в карманах и как будто не заметил протянутой руки Дориана.
-- Да, Алан, дело идет о жизни или смерти -- и не одного человека.
Садитесь.
Кэмпбел сел у стола. Дориан -- напротив. Глаза их встретились. Во
взгляде Дориана светилось глубокое сожаление: он понимал, как ужасно то, что
он собирается сделать.
После напряженной паузы он наклонился через стол и сказал очень тихо,
стараясь по лицу Кэмпбела угадать, какое впечатление производят его слова:
-- Алан, наверху, в запертой комнате, куда, кроме меня, никто не может
войти, сидит у стола мертвец. Он умер десять часов тому назад... Сидите
спокойно и не смотрите на меня так! Кто этот человек, отчего и как он умер
-- это вас не касается. Вам только придется сделать вот что...
-- Замолчите, Грей! Я ничего не хочу больше слышать. Правду вы сказали
или нет, -- мне это безразлично. Я решительно отказываюсь иметь с вами дело.
Храните про себя свои отвратительные тайны, они меня больше не интересуют.
-- Алан, эту тайну вам придется узнать. Мне вас очень жаль, но ничего
не поделаешь. Только вы можете меня спасти. Я вынужден посвятить вас в это
дело -- у меня нет иного выхода, Алан! Вы человек ученый, специалист по
химии и другим наукам. Вы должны уничтожить то, что заперто наверху, -- так
уничтожить, чтобы следа от него не осталось. Никто не видел, как этот
человек вошел в мой дом. Сейчас все уверены, что он в Париже. Несколько
месяцев его отсутствие никого не будет удивлять. А когда его хватятся, --
нужно, чтобы здесь не осталось и следа от него. Вы, Алан, и только вы должны
превратить его и все, что на нем, в горсточку пепла, которую можно развеять
по ветру.
-- Вы с ума сошли, Дориан!
-- Ага, наконец-то вы назвали меня "Дориан"! Я этого только и ждал.
-- Повторяю -- вы сумасшедший, иначе не сделали бы мне этого страшного
признания. Уж не воображаете ли вы, что я хоть пальцем шевельну для вас? Не
желаю я вмешиваться в это! Неужели вы думаете, что я ради вас соглашусь
погубить свою репутацию?.. Знать ничего не хочу о ваших дьявольских затеях!
-- Алан, это было самоубийство.
-- В таком случае я рад за вас. Но кто его довел до самоубийства? Вы,
конечно?
-- Так вы всетаки отказываетесь мне помочь?
-- Конечно, отказываюсь. Не хочу иметь с вами ничего общего. Пусть вы
будете обесчещены -- мне все равно. Поделом вам! Я даже буду рад вашему
позору. Как вы смеете просить меня, особенно меня, впутаться в такое ужасное
дело? Я думал, что вы лучше знаете людей. Ваш друг, лорд Генри Уоттон,
многому научил вас, но психологии он вас, видно, плохо учил. Я палец о палец
