выявляют в человеке. Стать, как говорит Гарри, зрителем собственной жизни --
это значит уберечь себя от земных страданий. Знаю, вас удивят такие речи. Вы
еще не уяснили себе, насколько я созрел. Когда мы познакомились, я был
мальчик, сейчас я -- мужчина. У меня появились новые увлечения, новые мысли
и взгляды. Да, я стал другим, однако я не хочу, Бэзил, чтобы вы меня за это
разлюбили. Я переменился, но вы должны навсегда остаться моим другом.
Конечно, я очень люблю Гарри. Но я знаю, что вы лучше его. Вы не такой
сильный человек, как он, потому что слишком боитесь жизни, но вы лучше. И
как нам бывало хорошо вместе! Не оставляйте же меня, Бэзил, и не спорьте со
мной. Я таков, какой я есть, -- ничего с этим не поделаешь.
Холлуорд был невольно тронут. Этот юноша был ему бесконечно дорог, и
знакомство с ним стало как бы поворотным пунктом в его творчестве художника.
У него не хватило духу снова упрекать Дориана, и он утешался мыслью, что
черствость этого мальчика -- лишь минутное настроение. Ведь у Дориана так
много хороших черт, так много в нем благородства!
-- Ну, хорошо, Дориан, -- промолвил он наконец с грустной улыбкой.-- Не
стану больше говорить об этой страшной истории. II хочу надеяться, что ваше
имя не будет связано с нею. Следствие назначено на сегодня. Вас не вызывали?
Дориан отрицательно покачал головой и досадливо поморщился при слове
"следствие". Он находил, что во всех этих подробностях есть что-то грубое,
пошлое.
-- Моя фамилия там никому не известна, -- пояснил он.
-- Но девушкато, наверное, ее знала?
-- Нет, только имя. И потом я совершенно уверен, что она не называла
его никому. Она мне рассказывала, что в театре все очень интересуются, кто я
такой, но на их вопросы она отвечает только, что меня зовут Прекрасный
Принц. Это очень трогательно, правда? Нарисуйте мне Сибилу, Бэзил. Мне
хочется сохранить на память о ней нечто большее, чем воспоминания о
нескольких поцелуях и нежных словах.
-- Ладно, попробую, Дориан, если вам этого так хочется. Но вы и сами
снова должны мне позировать. Я не могу обойтись без вас.
-- Никогда больше я не буду вам позировать, Бэзил. Это невозможно! --
почти крикнул Дориан, отступая. Художник удивленно посмотрел на него.
-- Это еще что за фантазия, Дориан? Неужели вам не нравится портрет,
который я написал? А кстати, где он? Зачем его : заслонили экраном? Я хочу
на него взглянуть. Ведь это моя лучшая работа. Уберитека ширму, Дориан.
Какого черта ваш лакей вздумал запрятать портрет в угол? То-то я, как вошел,
сразу почувствовал, что в комнате словно чего-то недостает.
-- Мой лакей тут ни при чем, Бэзил. Неужели вы думаете, что я позволяю
ему по своему вкусу переставлять вещи в комнатах? Он только цветы иногда
выбирает для меня -- и больше ничего. А экран перед портретом я сам
поставил: в этом месте слишком резкое освещение.
-- Слишком резкое? Не может быть, мой милый. Помоему, самое подходящее.
Дайтека взглянуть.
И Холлуорд направился в тот угол, где стоял портрет. Крик ужаса
вырвался у Дориана. Одним скачком опередив Холлуорда, он стал между ним и
экраном.
-- Бэзил, -- сказал он, страшно побледнев, -- не смейте! Я не хочу,
чтобы вы на него смотрели.
-- Вы шутите! Мне запрещается смотреть на мое собственное произведение?
Это еще почему? -- воскликнул Холлуорд со смехом.
-- Только попытайтесь, Бэзил, -- и даю вам слово, что на всю жизнь
перестану с вами встречаться. Я говорю совершенно серьезно. Объяснять ничего
не буду, и вы меня ни о чем не спрашивайте. Но знайте -- если вы только
тронете экран, между нами все кончено.
Холлуорд стоял как громом пораженный и во все глаза смотрел на Дориана.
Никогда еще он не видел его таким: лицо Дориана побелело от гнева, руки были
сжаты в кулаки, зрачки метали синие молнии. Он весь дрожал.
-- Дориан!
-- Молчите, Бэзил!
-- Господи, да что это с вами? Не хотите, так я, разумеется, не ставу
смотреть, -- сказал художник довольно сухо и, круто повернувшись, отошел к
окну.-- Но это просто дико -- запрещать мне смотреть на мою собственную
картину! Имейте в виду, осенью я хочу послать ее в Париж на выставку, и,
наверное, понадобится перед этим заново покрыть ее лаком. Значит, осмотреть
ее я все равно должен, -- так почему бы не сделать этого сейчас?
-- На выставку? Вы хотите ее выставить? -- переспросил Дориан Грей,
чувствуя, как в душу его закрадывается безумный страх. Значит, все узнают
его тайну? Люди будут с любопытством глазеть на самое сокровенное в его
жизни? Немыслимо! Что-то надо тотчас же сделать, как-то это предотвратить.
Но как?
-- Да, в Париже. Надеюсь, против этого вы не станете возражать? --
говорил между тем художник.-- Жорж Пти намерен собрать все мои лучшие работы
и устроить специальную выставку на улице Сэз. Откроется она в первых числах
октября. Портрет увезут не более как на месяц. Думаю, что вы вполне можете
на такое короткое время с ним расстаться. Как раз в эту пору вас тоже не
будет в Лондоне. И потом -- если вы держите его за ширмой, значит, не так уж
дорожите им.
Дориан Грей провел рукой по лбу, покрытому крупными каплями пота. Он
чувствовал себя на краю гибели.
-- Но всего лишь месяц назад вы говорили, что ни за что его не
выставите! Почему же вы передумали? Вы из тех людей, которые гордятся своим
постоянством, а на самом деле и у вас все зависит от настроения. Разница
только та, что эти ваши настроения -- просто необъяснимые прихоти. Вы
торжественно уверяли меня, что ни за что на свете не пошлете мой портрет на
выставку, -- вы это, конечно, помните? И Гарри вы говорили то же самое.
Дориан вдруг умолк, и в глазах его блеснул огонек. Он вспомнил, как
лорд Генри сказал ему раз полушутя: "Если хотите провести презанятные
четверть часа, заставьте Бэзила объяснить вам, почему он не хочет выставлять
ваш портрет. Мне он это рассказал, и для меня это было настоящим
откровением". Ага, так, может быть, и у Бэзила есть своя тайна! Надо
выведать ее.
-- Бэзил, -- начал он, подойдя к Холлуорду очень близко и глядя ему в
глаза, -- у каждого из нас есть свой секрет. Откройте мне ваш, и я вам
открою свой. Почему вы не хотели выставлять мой портрет?
Художник вздрогнул и невольно отступил.
-- Дориан, если я вам это скажу, вы непременно посмеетесь надо мной и,
пожалуй, будете меньше любить меня. А с этим я не мог бы примириться. Раз вы
требуете, чтобы я не пытался больше увидеть ваш портрет, пусть будет так.
Ведь у меня остаетесь вы, -- я смогу всегда видеть вас. Вы хотите скрыть от
всех лучшее, что я создал в жизни? Ну что ж, я согласен. Ваша дружба мне
дороже славы.
-- Нет, вы всетаки ответьте на мой вопрос, Бэзил, -- настаивал Дориан
Грей.-- Мне кажется, я имею право знать.
Страх его прошел и сменился любопытством. Он твердо решил узнать тайну
Холлуорда.
-- Сядемте, Дориан, -- сказал тот, не умея скрыть своего волнения.И
прежде всего ответьте мне на один вопрос. Вы не приметили в портрете ничего
особенного? Ничего такого, что сперва, быть может, в глаза не бросалось, но
потом внезапно открылось вам?
-- Ох, Бэзил! -- вскрикнул Дориан, дрожащими руками сжимая подлокотники
кресла и в диком испуге глядя на художника.
-- Вижу, что заметили. Не надо ничего говорить, Дориан, сначала
выслушайте меня. С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Вы имели
какую-то непонятную власть над моей душой, мозгом, талантом, были для меня
воплощением того идеала, который всю жизнь витает перед художником как
дивная мечта. Я обожал вас. Стоило вам заговорить с кем-нибудь , -- и я уже
ревновал к нему. Я хотел сохранить вас для себя одного и чувствовал себя
счастливым, только когда вы бывали со мной. И даже если вас не было рядом,
вы незримо присутствовали в моем воображении, когда я творил. Конечно, я
никогда, ни единым словом не обмолвился об этом -- ведь вы ничего не поняли
бы. Да я и сам не очень-то понимал это. Я чувствовал только, что вижу перед
собой совершенство, и оттого мир представлялся мне чудесным, -- пожалуй,
слишком чудесным, ибо такие восторги душе опасны. Не знаю, что страшнее --
власть их над душой или их утрата. Проходили недели, а я был все так же или
еще больше одержим вами. Наконец мне пришла в голову новая идея. Я уже ранее
написал вас Парисом в великолепных доспехах и Адонисом в костюме охотника,
со сверкающим копьем в руках. В венке из тяжелых цветов лотоса вы сидели на
носу корабля императора Адриана и глядели на мутные волны зеленого Нила. Вы
склонялись над озером в одной из рощ Греции, любуясь чудом своей красоты в
недвижном серебре его тихих вод. Эти образы создавались интуитивно, как того
требует наше искусство, были идеальны, далеки от действительности. Но в один
прекрасный день, -- роковой день, как мне кажется иногда, -- я решил
написать ваш портрет, написать вас таким, какой вы есть, не в костюме
прошлых веков, а в обычной вашей одежде и в современной обстановке. И вот...
Не знаю, что сыграло тут роль, реалистическая манера письма или обаяние
вашей индивидуальности, которая предстала передо мной теперь
непосредственно, ничем не замаскированная, -- но, когда я писал, мне
казалось, что каждый мазок, каждый удар кисти вое больше раскрывает мою
тайну. И я боялся, что, увидев портрет, люди поймут, как я боготворю вас,
Дориан. Я чувствовал, что в этом портрете выразил слишком много, вложил в
него слишком много себя. Вот тогда-то я и решил ни за что не выставлять его.
Вам было досадно -- ведь вы не подозревали, какие у меня на то серьезные
причины. А Гарри, когда я заговорил с ним об этом, высмеял меня. Ну, да это
меня ничуть не задело. Когда портрет был окончен, я, глядя на него,
почувствовал, что я прав... А через несколько дней он был увезен из моей
мастерской, и, как только я освободился от его неодолимых чар, мне
показалось, что все это лишь моя фантазия, что в портрете люди увидят только
вашу удивительную красоту и мой талант художника, больше ничего. Даже и
сейчас мне кажется, что я заблуждался, что чувства художника не отражаются в
его творении. Искусство гораздо абстрактнее, чем мы думаем. Форма и краски
говорят нам лишь о форме и красках -- и больше ни о чем. Мне часто приходит
в голову, что искусство в гораздо большей степени скрывает художника, чем
раскрывает его...
Поэтому, когда я получил предложение из Парижа, я решил, что ваш
портрет будет гвоздем моей выставки. Мог ли я думать, что вы станете
возражать? Ну а теперь я вижу, что вы правы, портрет выставлять не следует.
Не сердитесь на меня, Дориан. Перед вами нельзя не преклоняться -- вы
созданы для этого. Я так и сказал тогда Гарри.
Дориан Грей с облегчением перевел дух. Щеки его снова порозовели. Губы
улыбались. Опасность миновала. Пока ему ничто не грозит! Он невольно
испытывал глубокую жалость к художнику, сделавшему ему такое странное
признание, и спрашивал себя, способен ли и он когда-нибудь оказаться всецело
во власти чужой души? К лорду Генри его влечет, как влечет человека все
очень опасное, -- и только. Лорд Генри слишком умен и слишком большой циник,
чтобы его можно было любить. Встретит ли он, Дориан, человека, который
станет его кумиром? Суждено ли ему в жизни испытать и это тоже?
-- Очень мне странно, Дориан, что вы сумели увидеть это в портрете, --
сказал Бэзил Холлуорд.-- Вы и вправду это заметили?
-- Коечто я заметил. И оно меня сильно поразило.
-- Ну а теперь вы мне дадите взглянуть на портрет? Дориан покачал
головой.
