на теплый, покрытый ворсистым ковром, пол. Я вспомнил об этом. Что-то меня
настраивало против себя, но что - я не мог вникнуть. Я собирался с мыслями,
приседал к земле от сосредоточенного размышления, и верная отгадка все время
ускользала от меня. Я знал, что это где-то рядом, стоит дотянуться... Придя
в себя от долгого и мучительного обдумывания, я оглядел внутренность палатки
целиком. Оранжевая просвечивающаяся крыша свисала от основной оси и только
здесь можно было встать в полный рост. Мои спутницы спали. Я тщательно
разглядел их лица, положение тел, рук и ног. Я пытался что-то выискать
именно в этом неопределенном образе. Что это было? Спящие люди? Нет. Это
было что-то совсем другое. "Дети солнца", - решил я про себя, после короткой
мозговой атаки. Но другой вариант тоже напрашивался. Вернее, мне хотелось им
воспользоваться. Эти два тела были также похожи на два куска говяжьей
колбасы. Но при точечном рассмотрении я уточнил вердикт: то были девушки,
девушки Ренессанса, это их сопровождают сочные плоды, миртовые ветви,
виноградные гроздья. Эти были такими же. Да и запах был подходящий. Я достал
из своей сумки пачку сигарет и вышел на природу.
* III часть *
64.
Больше всего мне нравилось перечисление слоев. Оно было наиболее
логичным из того, что я знаю. Аллювий. Пожалуй, одно слово способно как бы
перемкнуть все наши каналы и выпустить на свободу эту извечную нервозность,
чтобы она носилась сама по себе, вне ею передаваемого беспокойства. Я знал
непродолжительное время не только как это называется, но и что это значит. В
конечном счете я сдался и на подобные вопросы стал отвечать невразумительно
с ходовыми изобретениями. Что такое был мой ответ? Близкое к представлению
этого у ребенка. С той лишь разницей, что ребенок еще не научился заявлять
об этом вслух и всякие там извинения не принимать ни в коем случае. Я
повернулся лицом к друзьям и ткнул пальцем туда, где это должно было
находиться. Все затихли.
- Слой слива, - проговорил я. - Слива, - повторил. - Стало быть,
сливают, понимаете? Повисло тягостное молчание, все невразумительно на меня
пялились.
65.
Мы стояли с Лацманом над бездыханным телом Лукина и думали: будить или
не будить? Лацман обошел его ложе вокруг и заметил:
- Интересное положение. Я неуверенно усмехнулся.
- Обрати внимание на эту деталь, - воскликнул он, указывая куда-то на
живот спящего. - Такое впечатление, что у него пупок развязался. Очень
рыхлая передница.
- Как? - не понял я.
- Ну это такое выражение. Я взглянул на часы - было без четверти
одиннадцать. То есть убедился, что мы здесь еще не так долго. Лацман
продолжал свое исследование. Он забрался коленями на кровать и уже
разглядывал синюшное отечное лицо Лукина.
- Кажется, следов от побоев не видно, - произнес он, переведя дыхание.
- Но налицо явные признаки прежней юношеской угревой сыпи. Эти разводы,
отпечатки ногтей. Я из приличия даже отвернулся. Лацман несколько раз подул
ему в физиономию и удовлетворенно слез с кровати. Он испытующе посмотрел на
меня, и я, повернувшись, пошел к двери.
66.
Зрение, оказывается, обманчивая штука. Я смотрел на стеклянный сосуд и
реальные предметы переливались и растягивались. Я оправил синий лабораторный
халат и присел на корточки, держа естественную линзу на вытянутых руках.
Если двигать банку вверх, то предметы уплывают вниз. Это опыт. А если
отвлечься от этого, что я знаю? Какой бы порядок вещей я захотел бы
представить? Я подошел к шкафу и достал рефрактор на подставке. Почти сразу
в комнате стало светлее в два раза. Я бы сказал, глаза мои прояснились. Я
снял очки и стал усиленно тереть веки. Так. Где я? Ах, да - рефрактор. Я
вытянул вперед руки и потребовал надеть мне резиновые перчатки. Из подсобки
вышел хмурый Марат с челкой до самого носа и быстро, но без суеты, полез в
шкаф, где лежали резиновые шланги, пробки и одна пара перчаток моего
размера, молча натянул их мне на руки, коротко взглянул на меня, пробурчал
что-то и вышел. Я зажег газовую горелку, укоротил пламя и направил на
рефрактор. Огонь рассекался и бурлил на его плоскости, как струя воды,
бьющая в стену. Сделав все это, я подошел с банкой к раковине и вылил воду.
О, чудо! Вода так уплотнилась, что стала вязкой, как расплавленный казеин, и
мне пришлось долго трясти банку, чтоб из нее высыпались все сгустки. Банка
уже не была той что прежде. Стенки покрылись сотней мелких кристалликов,
которые в удвоенном свете сияли, как бриллианты. Я поправил брюки, потому
что я как-то сразу высох, и повернул тигельными щипцами рефрактор к себе
лицом. Не было уже ни рефрактора, ни меня, ни изумрудной банки - остался
лишь сквозной проем окна и сизая пелена вместо воздуха.
67.
Еще за шаг до того, как я влип в настоящее, мне показали дальний конец
столовой, где, как мне показалось работала какая-то машина. "Нет, не туда",
- заметили мне, настаивая на том, чтобы я увидел смешного человека,
копошащегося за столом. Я не мог оторвать взгляда от почти ажурной в таком
удалении оконной рамы, высвеченной ярким светом.
- Ну, где он? - спросил я раздраженно, пытаясь как-то отстраниться от
этой пошлой ситуации подглядывания. - Нет, я не вижу, - добавил равнодушно.
Тогда мне предложили вернуться, как будто бы для того, чтобы взять пару
стульев. Подозревая о подвохе, я тем не менее двинулся в эту сторону, к
выходу... Эти стулья нельзя было взять, потому что их кто-то уже держал для
своих. Тут я обернулся на всхлип, донесшийся с лестницы.
- По-моему, это Марина, - заметил я громко и озабоченно.
- Да брось ты, это какая-то девочка. Да это просто ребенок! Я попросил,
чтобы меня ждали и сбежал по лестнице вниз. Минуту я стоял и прислушивался,
что делается наверху. И потом тихо вдвинулся в нишу, где висела
электросушилка... Я ощущал толщину перекрытия, разделяющего нас, глубину
проникающих вибраций от шагов и передвигаемых стульев. Я знал, что эта
столовая довольно прочное здание, чтобы удержать нас здесь всех вместе в
железобетонном коробе, нефе, качающемся на земляных волнах. Я чувствовал
себя ужасно одиноким, заглядывая в маленькое зеркальце. Стоило ли не быть
человеком, чтобы очутиться в этом трехстворчатом кошмаре?
68.
От меня пахло духами. Я так полагаю, что их запах можно было
почувствовать в метре от меня. Поэтому я запахнулся поплотнее в свой
пиджачок и начал ждать. Нет, кажется, я и не ждал совсем, я просто
запахивался в свой пиджачок - пусть это и не столь содержательно. В другой
стороне зала проходила она, вся в форменной одежде. Шла, шла да и глянула на
меня. Глядела, глядела да и повернула в свою сторону. А я стоял, как дурак,
запахнувшись в свой пиджачок, и не посмел ее окликнуть. Я всей душой рвался
за ней, но только наклонился вперед и порядком разволновался. Она, качая
бедрами, в своей форменной одежде вскоре свернула в отдаленный закоулок. И,
не знаю почему, это показалось мне очень символичным: бедра в форменной
одежде, отдаленный закоулок. Привычка меня опередила: я пукнул и мне
полегчало.
69.
Я облек ее выпуклость, распластал руки и через минуту поравнялся лицом
к лицу со штангой, на которую все это опиралось. Я не узнал этого механизма
и недоуменно воскликнул:
- Разве здесь должна быть эта штуковина? Заявился Лацман и, помедлив у
порога, с опущенной головой выговорил:
- Меня так и подпирает сказать "нет". Очевидно, его беспокоили какие-то
глубоко свои тяготы и мысли. Я даже не стал обращать внимания на то, как он
там поворачивается, но Лацман добавил довольно небрежно:
- Еще один день в такой обуви и мне придется покупать галоши.
- Лацман! - крикнул я через стенку. - Разве можно все время думать об
этом? Он очень изумился моему присутствию и, напряженно подаваясь вперед,
тихо ответил:
- Сейчас я кому-то что-то скажу. Я с яростью оторвался от гладильной
доски и в чем был выскочил в проход.
- Я слушаю, Лацман. Скажи, - проговорил я нетерпеливо. Он смутился.
Прошло несколько секунд замешательства. Я облокотился и тоже уставился
куда-то в пол, ожидая дальнейшего развертывания нашего разговора.
- Наверное, мы оба несколько не настроены, - заметил он.
- Да, тебе надо было постучаться, - согласился я.
- Комнат было много, и я подумал, что это будет немного глупо, -
обЦяснил он.
- Хорошо, - проговорил я, направляясь к гладильной доске. - Это хорошее
доказательство твоей неточности. Лацман гордо выпрямился и сказал:
- Нет ничего неточнее твоего пристрастия. Но на это я уже не обратил
никакого внимания, принявшись изучать крепление и штангу.
70.
Вначале мы разговаривали. Лацман, я, Марат и Мишка Лукин. Во всем этом
было что-то новое. Новым был вид, изображение на сетчатке глаза. И оно, это
изображение, было очень живым. Не будем говорить об эмоциональной стороне
дела, что я был радостен или как, но случилось то, в чем я себе не признался
бы. Может, я был в оранжевых очках? В них безусловно может стать теплее,
даже 20-го декабря. "Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в
январе..." Не показался ли я себе рыжим? Я как-то примерял на себя рыжий
парик-каре, получался вопиющий педик - от зеркала оторваться невозможно. С
другой стороны, во всей этой обстановке было что-то подозрительно знакомое.
К примеру, представление о возрасте, если тебе это о чем-то говорит, -
возраст, когда может и должно быть волнующе хорошо. Хотя я понимаю, что
тогда было отнюдь не безоблачно. Я видел себя тогдашнего на пленке у Паши
(приятель Лукина). СЦемка велась в декабре 19... года. Совершенно
поразительно, как можно было в меня не влюбиться. Я в себя влюбился. И,
конечно, не могу поверить этим Маринкиным россказням о том, каким я был
жалким, когда мы познакомились.
71.
Я измучился. Стоя здесь и сейчас, с заправленными в карманы брюк руками
я казался себе еще более уставшим. Говоря о запредельном, мы забываем, что
это никогда не происходит с нами. Мы можем легко впасть в утомление,
потерять остатки сил для продолжения чего-либо, но нас это не доводит до
крайности. Крайность почти всегда остается за кругом наших повседневных
переживаний. Я легко это говорю теперь, потому что сам выбрал этот образ и
эту манеру говорить, высказывать свои мысли, которые теперь кажутся такими
свежими... Я запустил руки поглубже и обнаружил, что в принципе для них нет
особого предела, то есть их можно было бы просунуть еще и дальше, если бы не
обычное желание находиться в устойчивом положении. Как нам этого не хватает!
Я мысленно поворачиваюсь и начинаю двигаться вслед за мыслью по кругу...
72.
Нет камня прочнее, чем этот! В одном слове порой заключается больше
смысла, чем в целом предложении. Я просто не могу вам сейчас обЦяснить, как
это выходит, но по причинам ненайденности или еще больше - скрытности, я
вынужден констатировать, что все ваши изыскания ложны. Почти. И я говорю то
же самое. Будь это простой выход или цепь сложных препятствий - все это
оказывается наружи, попадает под яркий свет дня. Откатывается на два, три
года назад, вперед и уже не зовет и ничего не требует. Пусть эту мрачность
назовут светлой, а она и есть светлая, если подумать.
73.
Выступая коленным шагом с опущенными руками, я долго следовал в такт с
внутренним ритмом. И, наконец, оставшись в огромном зале один, я спросил
воображаемого спутника, который всегда был один и тот же, но при этом сильно
