- Колись, сука!
- Ну, спускался по лестнице, - выдохнул Лукин.
- А чехол?
- Дерматиновый? Я его дома оставил. Он ведь от спиннинга. Подумай сам,
нахера он мне нужен?
- И-и эх! Стыдно!
- Да уж.
28.
Я был таким удовлетворенным, что не мог сказать ни слова. Руки
покоились на подлокотниках, а глаза, глаза смотрели в одну точку. В эту
минуту вошел Лацман в длинном пестром шарфе и сразу с порога выдал:
- Слушай, чем здесь воняет? Я добродушно посмотрел на него и пожал
плечами. Он нервно прошелся по комнате, принюхиваясь, и снова вернулся ко
мне.
- Нет, правда, ты не чувствуешь? Я покачал головой.
- Странно. Может, у меня галлюцинации?
- Нет, - твердо ответил я.
29.
Светлой частью головы она сливалась с бликующим оконным проемом, а
темной - с подвешенными под потолком мухоловками. Должно быть, она (голова)
была не одного со стеной цвета, иначе я ее сразу бы потерял, при продвижении
по комнате. Голова всегда отстает от тела. Это чисто физиологический
принцип, за которым скрывается вездесущая безголовость и выдвинутая
нескрытая телесность. Одним словом, я всегда видел ее грудь, бедра, но почти
никогда: глаза, волосы и губы, то есть головы как бы не было. Но вот в
неестественном ракурсе - а именно на фоне окна - я видел только голову,
какой бы она при этом не казалась бесцветной.
30.
Вынужденный хоть как-то проводить время я выбежал из дома в кроссовках
и спортивных трусах. Это был немного несвоевременный шаг, учитывая мою
негодность и задолженность по многим пунктам. Но пока я бежал, мне
показалось, что я вполне бы смог, не останавливаясь, достичь того места,
откуда мне будет предложено повернуть назад. Я ждал этого.
* II часть *
31.
До подЦезда надо было идти след в след. Потому что в одном только окне
помещалось и стойбище, и лежбище. Я продирался через кусты, и уголки моих
глаз собрали легкую цветочную пыльцу, так что я не мог уклониться от
хлестких прутьев. Должно быть, вся нижняя часть, цоколь покоились на
сплошной гранитной глыбе и всей этой постройке грозило неминуемое
разрушение. Я не боялся оступиться, нет. У меня было подозрение, что я сам
чего-нибудь не так сделаю. В конце концов все эти бетонные подушки, вся эта
арматура не отходили и не удалялись далеко от здания. Миновать их было
нельзя, пролезть под - можно. И я мысленно задрал перед свитера, обнажив
белоснежное брюшко, пользуясь им в качестве зеркала, и зашагал по следам
моего товарища, которого здесь уже не было. Очевидно, мне это причудилось, и
я не мог маршировать, не оборачиваясь назад.
32.
Я стоял у входа в небольшой зал. Многие кресла были поломаны, но это не
нарушало общего вида, - вида пустоты, неубранности и какой-то
неопределенности. На клубной сцене что-то монтировали, что-то вроде
строительных лесов, хотя я догадываюсь - то была подготовка к спектаклю. Тут
в открытые врата этой храмины грузно вЦехал Мишка Лукин.
- Михал Саныч, полная разруха, - сказал я.
- Так не знаю, кто проектировал декорации? - Широко развел он руки.
- Ты, - ответил я, смеясь. Он фыркнул, как мультяшный персонаж.
- Я ведь не так их хотел ставить! - воскликнул он, утюжа ладонью
воздух.
Я тихонько высморкался или просто хмыкнул и сказал:
- Да делать это надо было в другом месте. Тут Лукин стал жестким и
пронзительным, как маршал Жуков.
- Меня пока что стены берегут, родные, - произнес он, но я не понял, о
чем он говорит. Тут внезапно сцена расцветилась ярким красным светом.
Красными стали и без того уже красные лица рабочих, деревянные сооружения,
похожие на леса, а так же боковая кулиса. Я почувствовал некоторое
расслабление, словно подвергся гипнотической релаксии. Мне стало хорошо.
- Что это, Лукин? - спросил я и дыхание у меня перехватило.
- Это моя рождественская постановка, - ответил он, словно речь шла о
чем-то само собой разумеющемся. Я, разомлевший, закрыл глаза и произнес:
- Хорошо... Но тут же крепко зажмурился и стал упорно тереть виски.
"Где-то это уже было, - подумал я. - Где я мог это видеть?" Лукин с трудом
карабкался вдоль среднего ряда, и я заметил некоторую странность в его
одежде: под костюмом, вместо привычной водолазки, сиял невероятно пестрый
жилет, а от часового кармашка свисала желтая цепочка.
- Лукин, ты это спиздил! - закричал я.
- Что именно, коллега? - засмеялся он.
- Я имею ввиду вот это красное, - заикаясь и краснея, кивнул я в
сторону сцены.
- Полноте! - Снова рассмеялся он. - Это не я. Это уже давно без меня
спиздили. Правое вертикальное сооружение вдруг резко накренилось со страшным
треском. Рабочие с криками "еб твою мать" попрыгали со сцены. Однако
конструкция дальше не стала двигаться. Все переполошились. Из боковых дверей
выбежал кое-кто из персонала. Показался дежурный пожарный. Лукин же в это
время как ни в чем не бывало заправлялся. Он медленно расстегнул ремень,
подтянул брюки, затянулся потуже, застегнул ремень. И все это лицом к залу,
в полной невозмутимости. Я подождал, пока он взглянет на меня, и махнул ему
рукой, чтобы вместе вернуться в вестибюль и продолжить беседу. Теперь я
снова уважал его.
33.
На работе, куда я устроился, приходилось проводить часов по семь. Это
при том, что я еще продолжал оставаться неуспевающим студентом! Всю эту
контору я хорошо исследовал. Здесь керосиновое пятно во всю улицу, за той
дверью - гора картонных коробок из-под мониторов. Иногда мальчик с тележкой
врезается в нее задом, и мы слышим этот грохот немного неправдоподобный
здесь под часами в тишине, в пространстве необЦятной комнаты, в которой
располагается наш отдел. Мы сидим так, как будто там внизу ничего не
происходит, мы задумчиво созерцаем развернутые бумаги, автоматически стучим
по клавишам - делаем вид, что работаем. И у нас едва хватает времени для
этого. Но краем глаза я замечаю легкую волну изменений. Кто-то слишком
растягивается на стуле, кто-то зачем-то оборачивается по сторонам и
оглядывает нас всех. Менеджер Петров встал и подошел к огромному окну,
заложив руки за спину. Что это была за спина! Вся ее поверхность была в
буграх и рытвинах.
- Видите, - сказал он, чувствуя, что я его разглядываю. - Все это
последствия оспы. Я вам еще не рассказывал? В детстве, когда мне было года
четыре, я ею заразился. Родители даже не хотели забирать меня из больницы.
Но потом кое-как, скрипя сердцем, брезгливо морщась и зажимая платком свои
носы, взяли меня обратно. Это было тяжелое время для меня. Я очень хотел
общаться. Родители всячески избегали меня: то гостили у соседей, то работали
по целым неделям. Но однажды в летнее воскресенье они вдвоем постучали в мою
комнату. Я лежал в постели и мастурбировал - мне уже почти минуло
тринадцать, и организм требовал новых впечатлений. Родители были очень
ласковы в тот день. Отец посадил меня к себе на колени, гладил по голове, а
мать тщательно перестелила мою постель, убралась, принесла свежую пару
белья. Больше я их с тех пор не видел. Я хорошо запомнил этот день, он
врезался у меня в памяти, как яркий кинофрагмент. Ну, конечно, потом я уже
понял, что случилось, напялил пижаму и отправился в таком виде на улицу...
- Вы хотите сказать, что воспитывались без родителей? - спросил я,
ничего не понимая.
- Конечно, - ответил он. - И это тоже. Петров расправил плечи и сел на
свое рабочее место.
34.
Я знаю, что мне не надо туда смотреть, иначе в следующую же минуту со
мной может случится припадок (или что-то вроде того). Окно, которое немного
медленно поднимается с пола, уходит куда-то в небо, в зенит, и я начинаю
думать, что это не оно, а я немного задремал и позволил себе и своей кровати
выползать и делать крутые повороты посреди комнаты, там, где обычно половик
оставляет мало места для игры, но заходит довольно глубоко под столы, стулья
и шкафы, упираясь в последнюю очередь в плинтус, который давно уже
покоробился от желания быть подлиннее. Я выпрямляюсь и понимаю, что я не
один, что в соседней комнате есть еще какой-то человек чужого цвета. Я
напрягаюсь, чтобы его увидеть через стену, и он, к сожалению, исчезает, как
это обычно и бывает от напряжения. Я вхожу в перегородку - как хороша моя
квартира с множеством ответвлений, с тысячью и одной половицей! Я жду и
наконец ощущаю, как он оказывается где-то у меня внутри.
35.
Когда я потягивался с правой руки на левую, меня вдруг одолела немочь.
Я слегка невзмог, когда Лацман вытянул руки и сказал:
- Меня смущает твое присутствие. Не мог бы ты немного отстраниться от
меня? Я отстранился, но в ту же самую минуту подумал: "Нет, ничего глупее,
чем просто пропускать человека, когда он этого просит. Надо обязательно
сделать вид, что мне этого сильно не хочется". Я отвалился с дрожащим ртом и
вывороченными руками навзничь, и Лацман перешагнул через меня, сотрясая
штанинами воздух надо мной. Я подумал, что такой момент следует запомнить,
потому что иначе он будет снова и снова повторяться. "Лацман поднимает ногу,
штанина вспархивает, как птица, он заносит ногу надо мной и вторая штанина
вздрагивает от напряжения. В этом месте, где они сходятся, тоже что-то
бьется и болтается... " Я мысленно закрываю глаза, не в силах видеть этой
порноты.
36.
Лукин бережно и невесомо опустил свои руки на спинку кожаного кресла, в
котором я сидел, и проговорил: - Меня совершенно не заботит как ты ко мне
будешь относиться, но одно меня волнует... попробуй угадать что? Я привстал
в кресле, чтобы повернуться к нему и разглядеть его повнимательнее. - Ни за
что не угадаю, - ответил я с вызовом. Лукин криво улыбнулся. - Попробуй
поставить себя на мое место, - сказал он. Я принял глубокомысленное
выражение. - Ну, что получается? -Ты немного выше меня, - ответил я. - И
кроме того ты невозможно замкнутый тип, субтильный, не мужественный. Ты еще
хуже меня. - Ну, о сходстве речи не идет, - холодно заметил он. - А о чем же
еще? - удивился я. - О том, что мне стыдно тебе обЦяснять, - проговорил он,
подавшись вперед. - А-а, - пропел я с интонацией некой птицы в человеческом
образе.
37.
Дождь поливал землю. Он шел где-то в стороне, притворяясь одиноким и
вездесущим. Я с тревогой подумал, а не сделать ли мне что-нибудь подобное?
Ведь по идее я был из того же теста, я был таким же временным и приходящим
как он, таким же гармоничным и умиротворяющим. Другое дело, что у меня не
было воды в достаточном количестве, что бы существовать подобным образом. Не
смотря на все эти странности, мне поминутно приходится низвергаться вниз,
обращать свое настоящее в нечто неподдающееся осмыслению. Правда ли, что я
обретаюсь между землей и небом? Или это лишь моя первоначальная уверенность
в том, что я не остаюсь где-то в другом месте. Теперь от дождя всех клонит в
сон, я же созрел для деятельности, которой предназначен. Но дождь это не
только несущиеся к земле капли, это не только его небесная ипостась,
отрыва-вздоха, куда вернее предположить, что это: шум листьев,
непрекращающееся движение по водостокам, утилитарное пополнение сосудов,
вроде канав и водоемов. Все здесь призрачно связано с подземными реками, о
которых многие даже не догадываются. И большая часть воды уходит под землю,
чтобы скопиться там в ожидании своего часа.
38.
Марат в привычном положении, сЦежившись на стуле, сидел у стола и
