глубинное зрение ему просто в тягость. Одним кроликом меньше, одним кроликом
больше. Я вышел из своего стеклянного парадного что-то насвистывая,
размахивая портфельчиком, вскрыл как портсигар Лацмановскую "шестерку" и,
побарахтавшись немного у открытой двери, влез в нее и с места тронулся. Если
задаваться вопросом: как могли это допустить? То, пожалуй, я отвечу, что сам
двигатель, система передач и дремливый радиатор ждали этого, ждали лишь
этого мелкого обоснования - сидящего и нажимающего на педали человека. Так
что я здесь не при чем. Другой вопрос: почему именно я сел в машину? На это
ответ: я хотел как-нибудь сесть. Нет, не ехать никуда, не тормозить, не
поворачивать - ничего, а только сесть на место. Поэтому все это: начиная с
выхода из подЦезда, так что меня уже заранее было видно, с закрывания двери
(она сама закрылась), с неторопливого вышагивания - вроде бы неторопливого и
вроде бы непринужденного, а на самом деле... - и кончая пугливым троганьем с
места, падением в обрыв заведенной машины - все это простое совпадение, на
которое найдется сотня других причин, о которых мы не догадываемся. Ну,
собственно... здесь есть момент будоражащего авантюрного риска.
13.
Мне легко было к нему обратиться, потому что он стоял неподалеку. Я
вызвался помочь одной женщине, которая тащила тяжелый терракотовый чемодан
опоясанный тягловыми ремнями, с раздвигающимися подпорками внизу. На меня
смотрели эти удивительные глаза, когда я подтолкнул его плечом. И сразу в
них вспыхнуло и смущение, и растерянность, и прищуристая коммивояжерская
улыбка молодого ашкенази. Сразу.
- Ой, извините, - тяжело вздохнул я, словно пер этот чемодан уже с
километр. Он сделал полуоборот неподвижной фигуры в мою сторону, провожая
меня взглядом и так же лучезарно улыбаясь. Я донес чемодан до первого же
угла и оставил его хозяйке без всяких обЦяснений, до лифта было еще метров
10. Я достал пачку "555" и, прямо открыв ее перед собой, двинулся к Лацману
(да, по-моему, его звали Лацман). Он смотрел на меня с той же лукавой
любезностью, словно собирался наговорить мне кучу сладких тинейджерских
комплиментов. Но он только увернулся.
- Леша, - тихо позвал я.
- Привет, - мягко произнес он, глядя на меня как-то снизу.
- К тебе можно подключиться? - спросил я уже без обиняков.
- То есть?
- У тебя есть энергия?
- Если есть, то немного, - ответил он смеясь, похлопывая себя по
ширинке.
- По-настоящему это никогда не получится, - загадочно проговорил я и
предложил ему сигарету. Он взял ее неуверенно, словно сомневаясь сигарета ли
это, и стал разминать ее в пальцах. Ничего не могу сказать. Может быть, он
рассчитывал, что она будет с сюрпризом, и поэтому закашлялся при первой
затяжке.
- Я видел твою работу, - сказал я как бы между прочим, хотя это была
первая фраза после прикуривания.
- Да? Нет ничего проще - я видел твою, - ответил он. Я удивился. Этого
просто быть не могло.
- Ну, в смысле, с чемоданом, - пояснил он.
- Да нет. Это я просто помогал одной женщине, - торопливо заговорил я.
Лацман как-то по-особому напрягся, словно собираясь перейти к словесной
атаке. Я с трудом это перенес и выговорил довольно легковесно, глотая
истерический комок:
- Я - режиссер, - С легким взмахом руки. Нет, я даже чуть-чуть присел.
- Встань, не унижайся, - проговорил он, проводя рукой мне по плечу. - Я
понял тебя.
- А еще у меня есть сценарий, - добавил я уже смущенно. О машине ни
слова.
14.
Я был летающим. Неловко говорить об этом, потому что все, что
запечатлелось - не отличалось от обычного задирания ног. Хотя в этом было
что-то такое знаменательное, словно это была вырезка из газеты 20-летней
давности. Я только боюсь, что самым дрючным образом сам себе перестану
верить. Такие полные губы, глаза подведенные ретушью и сочувствие в
раскинутых ладонях, почти сожаление о случившемся. Хотя я и хотел этого сам.
Чего именно - не помню. А все остальное - подтерлось со всех сторон. Мало
чему теперь можно верить - фотографию ведь тоже не я делал.
15.
Я даже боюсь говорить об этом, но ее привлекательность заключалась в
том, что на ней не было никакого платья. Она обычно носила брюки или джинсы,
которые так безостановочно определяли ход ее бедер и плоскость живота, что я
не переставал говорить ей:
- Марина, в твоем туалете чего-то недостает, тебе не кажется? - И все
это в какой-то парализованной манере, со сведенными ногами и свернутой набок
головой.
- Тебе, наверное, просто кажется, что я не одела чего-то? - спрашивает
она.
- Нет, я именно говорю о том, что уже все есть. Но лишней детали здесь
было бы просто не втиснуться, - путано обЦясняю я.
- Ничего страшного, - неопределенно замечает она.
- Как это "ничего страшного"? - восклицаю и беру ее больно за запястье.
- Я же вижу, что здесь чего-то нет. Не буду же я тебе врать. Я хочу, чтобы у
нас была хоть какая-то взаимность в этом вопросе. Я не требую, чтобы ты
накинула плащ или примерила юбку подлиннее. Кстати, она бы тебе пошла. И тут
я остановился, потому что Марина уже пару секунд интенсивно смотрела совсем
в другую сторону - туда, где без толку слонялись молодые люди.
- Марина, куда ты смотришь? - внимательно спросил я.
- Что? - рассеяно переспросила она. - Ах, да. Платье, длинная юбка. Я
сосредоточился и подумал про себя: "Ничего, что она такая рассеянная.
Главное, что у нее все-таки положительный характер. И она запросто завтра
сделает мне какую-нибудь услугу. Просто за так. Она добрая". Больше я ничего
не буду говорить по этому поводу.
16.
Слитный облик. Нельзя поверить, что оно (лицо) одно. Я и не верю,
собственно. Приди приходя. Что я ей сделал? Что она мне сделала? Хорошо бы
еще, если я был бы ко всему этому равнодушен. А я ужасно неравнодушен. Почти
застенчив. Она что-нибудь обо мне знает? Пожалуй, слишком поверхностно.
Глубоко знать не надо. Никого. Однако, если внимательно посмотреть на этот
вопрос, то ее напутственность мне даже импонирует. Ведь она готова к
простому взаимодействию? Да, не без этого. То есть в иной момент я даже могу
на нее рассчитывать? Да. Чуть-чуть маразма и валяйте. Вот. А ты говоришь
многолика... Сразу многое вспоминается. Сразу. Прежде, чем начнешь простой
человеческий разговор. Хотя с такими людьми ничего человеческого не
получается.
17.
Леша Лацман, по кличке "И-а", сидел спиной к отсутствующим в своем
летнем костюме и перебирал у себя в столе какие-то бумажки. Я подошел и
осторожно до него дотронулся. Он вздрогнул и как-то из-под низа повернулся
ко мне, показывая свои невидящие глаза, то есть он все-таки что-то видел, но
у него было, по-моему, процентов 10 от нормального зрения.
- Ты пришел? - спросил он своим сухим голосом.
- Да, явился.
- Садись, пока я копаюсь.
- Что-нибудь потерял?
- Кремень. Был где-то тут. - Он поднес почти к самым глазам обломок
грифеля и протянул его мне. - Посмотри, это не он?
- Это грифель.
- А, черт.
- Тебе для зажигалки?
- Ага.
- Наплюй, я тебе спички дам.
- Да не надо, я только что зажигалку заправил.
- Давай, я тебе помогу.
- Давай, а то я не хера не вижу. Я заглянул в ящик стола и увидел,
сколько там всякого хлама.
- У тебя, что здесь - мусорный ящик? - спросил я.
- Ага, - радостно закивал Лацман. - Ты не знаешь, кремень магнитом
притягивается?
- По-моему, нет. - Тогда скажи мне, можно что-нибудь вместо кремня
вставить?
- Если только палец, - ответил я.
- Жалко. Лацман задумался.
- Знаешь, хрен с ним с кремнем.
- Уверен?
- Абсолютно. Похоже, он снова прозрел.
18.
Почему-то и она тоже сидела передо мной нога на ногу. И в этой посадке,
возможно заимствованной у раскрепощенных богемных русалок, была нарочитая,
вызывающая независимость. Но я не хотел, чтоб эта манера, превратила нашу
беседу в дистанционную перекличку, я хотел подвинуться к ней поближе,
заглянуть ей в глаза, провести рукой по колену. Но сразу этого сделать было
нельзя. Поэтому я начал издалека, с озабоченной, невнятной физиономией и
невозмутимостью в голосе:
- Марина! На меня смотрят как на человека готового и склонного
настраивать кого-нибудь в свою пользу, переубеждать и вообще навязывать
что-то негодное и даже, если я этого не могу пропустить мимо себя, доводить
до истерики. Все это неправда. Я даже удивляюсь, как люди могут вообще такое
думать. Но есть в этом и доля правды, ведь истерика, к примеру, свойство
совершенно определенных людей. И говори им хоть что угодно или молчи на том
же самом месте - они все равно заведутся, будь я даже безобидным как этот
стол. Она располагающе улыбнулась.
- Нет. Я так не думаю. И вообще ничего подобного о тебе не слышала.
- Замечательно! - воскликнул я и вскочил со стула. - Замечательно. Я не
кажусь тебе страшным и это нормально меня организует.
- Во всяком случае, я не собираюсь таиться, - проговорила она грудным
голосом. Я в подтверждение покивал ей, прикрывая глаза, и, облокотясь на
книжный шкаф, проговорил, как бы между прочим:
- А вот это все твое. Она мягко поднялась и подошла к тому месту, на
которое я неопределенно указывал. Она оглядела ярусы книжного шкафа сверху
до низу и обратилась ко мне:
- Я собственно и зашла за этим.
19.
Без лишнего не может быть и нужного. Восемь светофоров из последних сил
сигналили о приближении этого незримого Лишнего. Я стоял, глядя в окно, и
ждал его появления. Должно быть, ему надлежало появиться в один из тех
моментов, когда линия огней сомкнется у меня на глазах, и я в этом пунктире
обнаружу навязчивый образ огненного круга. Я переместил свое тело на 10 см.
вправо и среди больших и малых наслоений наткнулся на острый угол - обычный
письменный стол, на поверхности которого я обычно развертываю свои
скольжения, на гладкой, как стекло, поверхности. Я отвожу назад торс и
голову и вдруг слышу в неизреченном эфире десятка два сбивающихся голосов.
- Полейте на меня, я самая красивая, - говорит один голос, и я
наклоняюсь в его сторону.
- Примите вправо, я испражняюсь! - кричит другой.
- Отрепетируйте, пожалуйста, это место, - скользит третий, и я понимаю,
что попал в умопомрачительный хаотический бардак. Мне на голову натягивают
полиэтиленовый мешок, и я обЦявляю:
- Примите меня, как слово. И тогда все они становятся тише. Я с
удовольствием замечаю этот момент, потому что во всем однообразии всегда
найдется одна одухотворенная фраза.
20.
Переплетающиеся ресницы не давали мне точно определить расстояние. Я
уводил голову, от внутреннего напряжения сводило руки, которые судорожно
цеплялись за подлокотники. На этих же руках я поднялся, удерживая туловище
прямо, и перенес ноги на свободное место.
- Стоп! Я сама принесу, - сказала Марина и протянула мне...
- Что это? - спросил я.
- То, что ты пытался увидеть. Теперь я посмотрел на нее бессмысленно,
конечно. Она действительно серьезно на меня смотрела.
- А почему ты суешь мне ЭТО в руки? Спрячь в передник и никому не
показывай, - выговорил я, надеясь на ее понимание. Она замотала головой,
словно задыхаясь, раздираемая каким-то сомнением.
- Я ЭТО положила бы и за пазуху, если бы тебя здесь не было, - с трудом
обЦяснила она, и я увидел, что она чуть не плачет.
- Почему? - делано удивился я, хотя знал, что удивляться здесь,
