Алкид почесал укушенную комаром щеку.
Потом повернул голову и бросил всего один косой взгляд на шестерых
путников в запыленных одеждах, объявившихся на краю поляны.
Он давно слышал их приближение - только мертвый не услышал бы, как
эта шестерка ломилась через лес.
Путники в свою очередь оценивающе разглядывали обнаженного юношу,
растянувшегося в тени лавра, и подходить ближе не спешили.
Наконец стоявший впереди всех и одетый беднее прочих коротышка -
видимо, проводник - придал своему рябому и плоскому лицу приятное (с его
точки зрения) выражение и шагнул вперед.
- Радуйся, козопас! - надменно бросил он.
- И ты радуйся, козопас, - тем же тоном ответствовал Алкид, сгребая
крошки сыра и отправляя их в рот.
- Я не козопас! - обиделся коротышка, одергивая коряво сшитую
хламиду, схваченную на плече брошью с крупными, явно фальшивыми камнями.
- Ну тогда радуйся, что не козопас, - Алкид проглотил крошки и
отвернулся.
Коротышка побагровел, но все же решил на рожон не лезть и попробовать
начать беседу заново.
- Я Амфином из Орхомена, сын Ликия, миниец, - заявил он, гордо
подбоченясь. - А кто ты, о достойный и остроумный юноша? Если ты бог, мы
принесем тебе жертву. Если человек, мы разделим с тобой трапезу, ибо
сырные крошки - не лучшая пища для голодных и нахальных юнцов! Итак?
- Радуйся, Амфином, сын Ликия! - уже более миролюбиво отозвался
Алкид, садясь. - Я Алкид, сын Амфитриона, фиванец.
В глазах рябого коротышки мелькнули дурашливые огоньки - и он
неожиданно пал ниц перед опешившим Алкидом.
- Прости наше неведение, о великий герой! - коротышка исподтишка
подмигнул своим ухмыляющимся спутникам. - Мы - Орхомена послы, что за
данью идут в семивратные Фивы - тебя не узнали, могучий! Нам, басилея
Эргина посланцам, дозволишь ли путь свой продолжить?!
- Дозволю, - буркнул Алкид, отлично видя, что коротышка над ним
издевается. - Хоть на все четыре стороны.
"Пусть веселятся, - подумал он. - От меня не убудет... скажу потом
Пану, чтоб поводил их по Киферону!"
Дружный хохот минийцев только укрепил юношу в желании избегнуть
скандала. Не затевать же пустую и бессмысленную драку с чванливыми
минийцами из воинственного города Орхомена?
Однако сами минийцы отнюдь не собирались отказываться от столь
удачного и веселого времяпровождения. Рассевшись на траве вокруг Алкида,
они бесцеремонно разглядывали его, словно товар в лавке, деловито
прицокивая языками.
- Благодарим за дозволение, великий герой, - вступил в разговор
чернявый молодчик, едва ли старше самого Алкида; и серьга в ухе чернявого
игриво качнулась, сверкнув хризолитом, таким же зеленым с желтыми искрами,
какой красовался в оправе перстня на безымянном пальце орхоменца. - Не
соблаговолишь ли ты, богоравный, ответить мне, Проклу, племяннику басилея
Эргина - сколько подвигов ты уже успел совершить?
Алкид не ответил, но его ответа и не требовалось.
- Как тебе не стыдно, Прокл?! - откликнулся огромный солдат со шрамом
на во всех отношениях выдающемся носу (Алкид машинально отметил, что
солдат с возрастом изрядно подзаплыл жирком). - Ведь наш герой доблестно
убил страшного злодея Лина, брата чудовищного Орфея, который коварно
заставлял героя разучивать варварские богохульные песни!
Здоровяк загнул один палец, а Алкид дернулся, как от пощечины, но
сдержался.
- Затем гордость Эллады обрюхатил за одну ночь сотню дочерей басилея
Теспия, а заодно и самого Теспия! Ну не подвиг ли это?!
Шрам на носу у солдата побагровел от удовольствия, и второй палец был
демонстративно загнут.
- И наконец, - остроумный здоровяк указал на лежавшую неподалеку
львиную шкуру, - наш герой после долгой битвы уничтожил полевую мышь,
которую в этих краях звали Киферонской Людоедкой! Не доказательство ли это
того, что отец нашего героя - сам Дий-Громовержец, а вовсе не какой-то там
Амфитрион, упомянутый великим Алкидом единственно из скромности!
Алкид недобро сверкнул глазами, но все же счел за благо промолчать.
- А мать нашего досточтимого героя так ублажала Олимпийца, что после
ее ласк он и смотреть на других женщин не хочет! Небось, и сама мамаша,
видя во сне Зевса с молнией наперевес, сопит да слюнки пускает!
Взрыв хохота внезапно оборвался: Алкид неуловимым движением протянул
руку и легко, почти нежно коснулся волосатого предплечья солдата со шрамом
на носу.
- Скажи еще что-нибудь про мою мать, - тихо, но внятно проговорил
Алкид, - и станешь красивым, потому что я оторву тебе твой поганый нос.
Понял?
Он хотел добавить что-то еще, он даже поднялся на ноги и вдруг с
ужасом ощутил, как внутри него поползли первые язычки нездешней слизи,
отдающей плесенью - предвестники прихода безумной богини Лиссы и невнятно
бормочущих Павших.
"Приступ, - пронеслось в голове. - Как же так?!"
- Ну вот, герой сказал - и сам испугался! - здоровяк, сперва невольно
подавшийся назад, смерил взглядом побледневшего Алкида. - Сразу видно, что
богоравный!
- Я... мне надо идти, - с трудом выдавил юноша, чувствуя, что поляна
плывет пред глазами.
- Надо, - согласился солдат со шрамом, обнажая короткий кривой меч. -
Сейчас и пойдешь. Только сперва...
Ни Алкид, ни послы надменного Орхомена не знали, что камень для
жертвенника уже выбран, нужные слова произнесены, равнодушный ко всему
мальчик-раб, спасенный Ификлом, распростерт лицом вверх, и над ним занесен
ритуальный каменный нож; не знали они и того, что из зарослей терновника
за ними внимательно следят цепкие и не по возрасту зоркие глазки
сморщенной старухи с острой мордочкой хищной ласки.
А Галинтиада в свою очередь не знала, что совсем рядом с ней,
невидимый для смертных, стоит стройный широкоплечий воин в сверкающем на
солнце панцире, поножах с литыми львиными мордами из массивного серебра и
конегривом шлеме, почти полностью закрывающем лицо своего владельца.
В следующее мгновение произошло много всяких событий.
Кривой меч словно сам собой перекочевал в руку Алкида.
Солдат со шрамом на носу вскрикнул, хватаясь за сломанное запястье.
Рассмеялся шлемоблещущий Арей, сын Геры и Зевса.
Опустился жертвенный нож, зажатый на этот раз в кулаке хромого слуги.
Солнце-Гелиос отвернулось от Киферона.
А теряющий рассудок Алкид вспомнил, что герой не должен бежать от
Тартара.
Герой должен сражаться.
5
...Ификл не сразу заметил, что уже некоторое время бежит с закрытыми
глазами, но опомнившийся лес бросился ему в лицо, выставив твердую корявую
ладонь - и, упав на бок и хлюпая разбитым носом, юноша пришел в себя.
За миг до этого он был где угодно, но только не в себе.
"Не может быть!" - мелькнула первая мысль, наивная и бесполезная, как
выставленная навстречу копью корзинка из ивовых прутьев. Впрочем, в умелых
руках и плетеная корзинка - оружие, потому что летящее изнутри копье
неохотно отклонилось, возвращаясь назад для нового удара; и к Ификлу
вернулась способность мыслить.
Он знал, что означает это копье.
Приступ безумия у Алкида.
Ификл давно научился определять их приближение одновременно с братом,
иногда даже чуть раньше, потому что Алкид в самом начале всегда боялся
поверить, что ЭТО снова приближается, снова берет за горло и заглядывает в
тайники души. В последние годы безумие накатывало на брата с завидной
регулярностью, раз в шесть месяцев (что-то это означало... какой-то
разговор Гермия с Хироном - и оба как по команде замолчали, увидев
близнецов... шесть месяцев? шесть лет? шесть веков?!) - и сейчас Ификл
проклинал себя за то, что слепо доверился этому сроку, зная, что
предыдущий приступ случился у Алкида почти сто дней тому назад. И вот
теперь он оставил брата один на один с чернокосой и бледной
Лиссой-Безумием.
Лес дрогнул, вскинувшись лохматыми кронами, и бросился туда, куда
совсем недавно спешил рослый юноша со связкой коротких дротиков на плече -
потому что сам Ификл уже бежал обратно, бежал, не разбирая дороги, не
следя за дыханием, отшвырнув мешающие дротики и не замечая того, что
разодранное Киферонским Людоедом плечо взбунтовалось и вновь начало
кровоточить...
Запах плесени становился все резче, он оглушал и вязкими хлопьями
оседал в легких, скользкая многопалая рука осторожно протянулась из
ниоткуда и мгновенно отпрянула, чтобы вернуться с подругами, и все они
закружились вокруг скорчившегося мальчика, раненого зверя, загнанного в
угол и припавшего к земле, повернувшегося к преследователям безнадежным и
беспощадным оскалом; что-то было не так, как обычно, но времени понимать и
оценивать не осталось, и все завертелось в яростно-ревущей круговерти, где
каждая частица была сразу ожившим Киферонским львом, запуганным мальчишкой
и скользким запахом плесени; плотью, болезнью и ножом лекаря.
Что-то было не так.
Ификл несся, не открывая глаз, расшибаясь о стволы, обдирая ноги о
шипы и ветки, падая и вставая, безропотно принимая хлещущие проклятия
кустарника; что-то было не так, потому что там, на поляне, один из
близнецов, отчаянно труся и забывая вытирать холодный пот, впервые
огрызнулся и повернулся лицом к Тартару, чувствуя на затылке теплое
дыхание брата, как когда-то чувствовал его восьмилетний Ификл, поднимая на
Пелионе ставший необыкновенно легким камень.
Впервые отдирая от себя (от себя?!) пальцы Тартара не для того, чтобы
удрать и спрятаться, а для того, чтобы драться и победить, Ификл понял,
что уже добежал.
А тело его, глупое непонятливое тело, продолжало мчаться, падать,
вставать, захлебываться горьким воздухом...
Что-то было не так.
Упоение боя с призраками лгало, морочило, бесплотные легионы
разлетались клочьями, победа оборачивалась бессмысленной, вечной схваткой,
Сизифовым камнем; безумие страха превращалось в безумие уничтожения,
оставаясь безумием, Алкид теперь рвался вперед, как раньше - назад, и
Ификлу вновь приходилось удерживать брата, круг замкнулся, и плотно
зажмуренные глаза Ификла внезапно обрели способность видеть...
...лица. Искаженные гневом, болью, страхом, перекошенные и потные,
разлетающиеся в стороны и опять возникающие совсем рядом; усатые, безусые,
рябые, юные, зрелые, смоляные волосы схвачены ремешком, багровеет шрам на
носу...
Лица?!
...меч. Широкий бронзовый меч, непривычно кривой и скошенный к концу,
оплетка рукояти вытерлась и скользит в ладони, заставляя пальцы смещаться
ближе к крестовине, усиливая хватку...
Меч?!
Изо всех сил вцепившись в хрипящего брата изнутри, пытаясь отдернуть
неслушающуюся руку, вынуждая чужой клинок отсечь ухо вместо того, чтобы с
хрустом врубиться в основание шеи, отрывая не Тартар от Алкида, но Алкида
от Тартара, стараясь успеть и не успевая, избитый, исхлестанный,
окровавленный Ификл уже знал, что обманут.
Все обманули его.
Все.
Забывшая о сроках Лисса-Безумие, обрадовавшийся сопротивлению Тартар
и лживое одиночество киферонских полян.
- ...я сумел! Я сумел! Они просто испугались меня - Хирон был прав!..
я сумел...
Слипшиеся веки не хотели слушаться, раскрыть глаза было все равно,
что Тиресию - прозреть, но Ификл должен был это сделать, даже если бы это
усилие оказалось последним в его жизни.
Алкид лежал лицом вверх у выбравшихся наружу корней старого вяза,
дымящийся меч был намертво зажат в его руке, и рядом с измазанным кровью
клинком валялась чья-то отсеченная кисть.
