- Наверное? Я наверняка прав!
- Не знаю. И не узнаю - до ближайшего приступа. Вот тогда и
посмотрим. А пока я пошел возвещать о смерти Киферонского Людоеда и о
твоем великом подвиге. Привет, братец!
И Ификл легко поднялся на ноги, подхватывая связку дротиков.
- Ну вот, - проворчал Алкид, дожевывая лепешку. - А мне теперь и
шкуру, и дубину тащить...
- Такова нелегкая доля героя, - Ификл ехидно ухмыльнулся и скрылся в
зарослях тамариска, безошибочно определяя кратчайший путь до пастушьей
стоянки.
Алкид посмотрел на недоеденный сыр и грустно сунул слезящийся ломоть
в рот.
3
...Это были не самые лучшие дни в жизни Галинтиады, дочери Пройта,
любившей то ли в шутку, то ли всерьез называть себя "Тенью Фив".
Случайные путники на дорогах от семивратных Фив до северо-восточных
склонов Киферона с удивлением и сочувствием глазели на крохотную
сморщенную старушонку с острой мордочкой ласки, из последних сил
семенившую за двумя угрюмыми неприветливыми детинами, один из которых
тащил на руках сонного мальчонку лет шести с короткой стрижкой раба.
Столь бережное отношение к еще не вошедшему в возраст и потому
бесполезному рабу удивляло встречных путников ничуть не меньше, чем
бродячая старуха-карлица, которой пора думать о путешествии во тьму Эреба,
а не шляться по дорогам Беотии; и узнай они о том, что сонного мальчишку
Галинтиада перед выходом из города спешно приобрела по двойной цене через
третьи руки - хмыкнули бы путники, пожали плечами и двинулись бы дальше,
переговариваясь и судача.
Хорошо еще, что привалы эта странная компания устраивала в местах
укромных да безлюдных, потому как, вымотавшись за день перехода, детины
спешно проглатывали не лезущий в горло кусок и проваливались в объятия
Сна-Гипноса, словно в кольцо рук вожделенной женщины; мальчишка-раб сперва
послушно жевал, а потом послушно не жевал, явно не слишком отличая день от
ночи, а видения от яви; но долго еще в тиши и мраке желтоватым огнем
поблескивали глаза немощной на вид старухи, и окрестное зверье на полет
стрелы обходило глазастую невидаль, заменяя разум чутьем, а любопытство -
опаской.
Людям же все это видеть было и вовсе ни к чему.
Давно, очень давно не покидала Галинтиада, дочь Пройта, некогда
служительница Трехтелой Гекаты, а ныне Одержимая Тартаром... ох, давно не
покидала она города, обнюхав в нем все углы, испробовав на вкус все
сквозняки, ощупав видимое и невидимое, изучив Фивы вдоль и поперек, как
хищная ласка свою нору со множеством скрытых запасов и тайных выходов,
слившись с городом, действительно став "Тенью Фив" - и теперь, выбравшись
на опасный и непредсказуемый простор, дочь Пройта ни на мгновение не
позволяла себе расслабиться, вместо сна уходя в воспоминания.
Вот она - юная, порывистая, неутомимая в служении Хозяйке
Перекрестков, будь то ночной бег по свежевспаханным полям или обрядовая
любовь, после которой земля принимает в себя трупы самцов, не вынесших
экстаза Гекаты, тела людей, похожих на животных, и животных, похожих на
людей.
Вот она - зрелая, сосредоточенно-уверенная, возносит каменное лезвие
над трепещущей жертвой, и сладкая, тягучая волна вскипает в ней, туманя
сознание запахом вечности, и еще почему-то - плесени; божество довольно, и
Галинтиада на миг ощущает себя Трехтелой: жрица, жертва и богиня - единое
существо, объятое истомой гибели и возрождения.
Вот она - испуганная, дрожащая, забывшая о недобитой жертве,
корчащейся на алтаре, внимает голосу Гекаты, пока не осознает, что это
совсем другой голос, и что она, Галинтиада, дочь Пройта, отныне и навсегда
- другая.
Это был день, когда она услышала Тартар; день, когда с ней впервые
заговорили Павшие.
Сперва она не поверила. Нет, не тому, что удостоилась беседы с
древними титанами и самим Праотцом Кроном - велика была гордыня дочери
Пройта, слишком часто отождествляла она себя с божеством, зная при этом,
что любой из бессмертных вправе и в силах воззвать к Павшим и говорить с
ними, пока не грянут Сторукие в медные стены Тартара.
Не поверила Галинтиада иному. Легче ей было впустить щербатый нож в
собственное сердце, чем поверить в правду Павших: не Гекате приносятся
жертвы, не божество питает она, но Тартар; пища же бессмертных, к которым
взывает она над алтарем - сама жрица.
Ее экстаз, ее порыв, вера ее и служение.
"Все вы, смертные - жертвы; убитые и убийцы, - такова была правда
Павших. - Но если душа, слетающая с твоего алтаря, минует Аид и
растворяется в нас, Древних, побежденных, но не покорившихся, то ты,
жрица, высосанная досуха божеством, сойдешь в Аид безгласной и беспамятной
тенью, оболочкой от бабочки, побывавшей в лапах у прожорливого паука.
Безразлично божеству, что на алтаре - тело ли человека, колосья ли,
ягненок или кусок сыра; вами, людьми, питаются боги, объедки сбрасывая в
Аид!"
"А вы?! - беззвучно вскричала Галинтиада, под ногами которой
зашатался мир. - А вы, вы сами?!"
"Мы не боги; мы - пастыри Золотого века, - прозвучал ответ. - Оттого
и восстали в свое время. Ответь сама себе, дочь Пройта: если ты, занося
нож, взывала к Гекате - почему отозвались мы? Как сумела ты докричаться до
преисподней?!"
И ощутила себя Галинтиада не вместилищем божественного духа, а
грязной плошкой, одной из многих, из которой жадно лакает подкравшаяся
собака.
Много раз обращалась к Павшим жрица Гекаты; спорила, сомневалась,
доказывала, не верила...
Велика была гордыня дочери Пройта.
А поверив - не простила.
Ничего не боялась теперь Одержимая Тартаром, выжженная изнутри
страшной ненавистью, кроме одного - не успеть уйти в последнем обряде,
чтобы, минуя Аид, влиться в жаждущий свободы Тартар.
Потому и опасалась Фивы покидать, как зверь нору.
Пришлось.
Раньше обычного обратились Павшие к дочери Пройта, и странным было их
веление: идти на Киферон, где и принести жертву Алкиду, сыну Зевса и
Алкмены, да так, чтобы сам Алкид обряда не видел, будучи видимым для
Галинтиады.
Хотел Тартар человеческим взглядом увидеть героя-безумца.
Оттого и брели по склонам Киферона двое угрюмых мужчин с вечно сонным
мальчишкой-рабом на руках, оттого и семенила за ними старушонка-карлица,
остро поглядывая по сторонам.
Справа от извилистой тропы, по которой двигалась сейчас Галинтиада со
спутниками, возвышался сумрачный девственный лес, слева же, под глинистым
обрывчиком локтей шести в высоту, весело шумела вертлявая горная речка.
В общем, ничем не примечательный пейзаж, за исключением одного: сухая
сосна с прогнившей насквозь сердцевиной именно сейчас собралась падать
поперек тропы, и упала, надо сказать, на редкость благополучно, шагов за
десять до идущего первым мужчины с ребенком на руках.
Мужчина замер, как вкопанный, его не столь сообразительный напарник
ткнулся в широкую спину, выругался вполголоса - и потом выругался еще раз,
уже громче, потому что ребенок на руках первого вяло качнулся и, не
удержав равновесия, полетел вниз, в реку.
Погрузившись, мальчишка почти сразу всплыл и, бессмысленно шевеля
руками, стал таращится в небо, словно оно должно было объяснить ему смысл
происходящего. Течение быстро сносило ребенка туда, где вокруг торчащих из
воды острых камней с грохотом вспенивались грозные буруны.
- Вниз! - завизжала мгновенно оценившая ситуацию Галинтиада, скаля
мелкие крысиные зубки. - Быстро вниз! Вытащите его, идиоты!
Двое спутников дочери Пройта одновременно спрыгнули с обрыва и
бросились в воду. При этом один из них - тот, что раньше нес мальчика -
заметно прихрамывал, видимо, ушибя ногу при неудачном приземлении.
Как ни странно, хромой успел раньше. С шумом расплескав сверкающую
водную поверхность, он мигом оказался на середине потока и почти достал
мальчишку загнутым концом своей дорожной клюки, которую так и не выпустил.
Ему удалось зацепить наполовину размотавшиеся тряпки, составлявшие одежду
маленького раба; казалось, дело сделано - но в следующий момент на клюке
остался лишь ворох тряпья, а голое тельце скользнуло дальше по течению.
Второй слуга косолапо бежал вдоль берега, оступаясь на мокрой гальке,
но Галинтиада уже видела - не успеет.
Он действительно не успел, поскользнувшись и упав ничком, когда
чье-то стремительное тело буквально разорвало хитросплетение кустов на
другом берегу, почти без всплеска войдя в поток неподалеку от бурлящей
пены порогов.
"Лев! - вспыхнуло в мозгу у оторопевшей Галинтиады. - Киферонский
Людоед!"
И спустя мгновение, когда совсем рядом из воды поднялся загорелый,
дышащий спокойной силой юноша, держа на сгибе левой, чуть напрягшейся руки
спасенного ребенка (мальчишка по-прежнему выглядел сонным и равнодушным ко
всему, включая собственную жизнь), Галинтиада поняла, что недаром приняла
случайного спасителя за льва - за гибкого, грациозного хищника, при
встрече с которым не поздоровилось бы и настоящему горному льву.
Юноша правым локтем прижал к боку связку коротких дротиков и
успокаивающе улыбнулся старухе, видя, как та вскрикивает, невольно зажав
рот рукой - но он неправильно определил причину беспокойства дочери
Пройта. Пять лет прошло с тех пор, как Галинтиада в последний раз видела
это лицо, но ошибиться она не могла: перед ней стоял сосланный на Киферон
Алкид, сын Зевса и Алкмены, живая цель дочери Пройта.
Стрелы, посланной Тартаром.
- Радуйся и веселись, о герой богоравный, - заголосила старуха,
мгновенно подбирая нужные слова, - я же хвалу вознесу и тебе, и богам, что
тебя направляли, когда ты из чащи явился - Алкид, гордость Фив и...
- Ошиблась ты, бабушка! - рассмеялся юноша, вручая ребенка
подоспевшему слуге, припадавшему на левую ногу. - Ификл я, брат Алкида. Ты
уж извини, если что...
- Ой, Ификл! - умильно всплеснула руками старуха, мигом забыв о
возвышенном слоге. - Ой, деточка! Да разве вас различишь, с братцем-то?!
Оба герои, оба молодцы, мамино сокровище, папина гордость! Ты вот и не
помнишь меня, наверное, а я - бабушка Галинтиада, я Илифий от маминого
ложа гоняла, травками вас поила, чтоб животики не болели, мамочка ваша еще
говорила: "Я, Галинтиадочка, добро всю жизнь помню..."
Ификл не особенно вслушивался в нескончаемый поток старушечьей
болтовни. Лицо Галинтиады казалось смутно знакомым, мать действительно
что-то такое рассказывала... еще почему-то вспомнилась озверелая толпа
перед домом, пришедшая убивать его, Ификла.
К чему бы это?
Ификл тряхнул мокрой головой, отгоняя неприятное видение, и
неожиданно придумал способ избавиться от надоедливой старухи.
- Бабушка Галинтиадочка! - заорал он дурным голосом, вихрем взлетая
на обрыв и подбрасывая в воздух сухонькое тельце заверещавшей дочери
Пройта. - Радость, радость-то какая! А Алкид, Алкид-то обрадуется - слов
нет! Он здесь, рядышком, шкуру Киферонского льва несет после подвига - это
тебе, бабуся, надо вверх по тропиночке и налево за старым вязом, молнией
расколотым... Ты только покричи: "Алки-ид!" - он сразу и объявится! А уж
обрадуется!.. просто счастью своему не поверит...
Злорадно хихикнув напоследок, Ификл припустил вдоль обрыва и поэтому
не обратил внимания на выражение острой мордочки старухи, словно
окаменевшей на месте и даже забывшей отругать нерадивых слуг.
Галинтиада, дочь Пройта, давно перестала доверять подобным
совпадениям.
Но... надо было спешить.
4
