северо-западного берега острова, который в плане представляет неправильный
треугольник со сторонами длиной около ста километров и вершиной,
направленной к северу. Путь был нетрудный, так как торосы шли большей
частью параллельно берегу и можно было ехать по ровному льду между ними,
изредка только пересекая поперечные гряды. Каюры поторапливали собак,
часто поглядывая на небо. Погода, со времени выезда из Казачьего тихая и
солнечная, начинала портиться: солнце светило в этот день сквозь какую-то
дымку легких облаков, и с северо-запада по временам налетал порывами
ветер. Нужно было торопиться, чтобы пурга не захватила в неудобном для
ночлега месте. Топлива с собой не взяли, рассчитывая на плавник где-нибудь
на берегу. Последний километров на двадцать от перешейка представлял те же
ледяные обрывы. В одном месте Горохов указал путешественникам мало
заметную промоину в обрыве, по которой когда-то стекала вся вода довольно
большого озера Частного, прорвавшаяся в море. Это озеро было любимым
местом пребывания диких гусей, летовавших на острове в период их линьки, а
потому усердно посещалось в это время промышленниками, которые добывали
ленных* гусей сотнями, убивая их дубинками. После исчезновения озера гуси
нашли себе другие места, а промышленники лишились охоты, дававшей им и
собакам провизию во время промысла.
_______________
* Гуси во время линьки теряют маховые перья и не могут летать;
их называют л е н н ы м и.
За речкой Большое Зимовье берег острова сделался плоским, поднимаясь
постепенно вглубь, где вдали виднелась центральная гора Хаптагай. От устья
этой речки следовало бы постепенно отдаляться от берега, направляясь прямо
к южному концу следующего к северу острова Малого Ляховского, уже чуть
видневшегося вдали. Но каюры, взглянув на западный горизонт, предпочли
ехать вдоль самого берега и еще пуще подгоняли собак.
- Им хочется до непогоды добраться до Ванькина мыса, - пояснил
Горохов, обменявшийся несколькими словами с каюрами. - За мысом лучше
укрыться от пурги, да и плавника там много.
После полудня, когда миновали устье речки Блудной, западный ветер
налетал уже чаще, поднимая с торосов мелкую снежную пыль, которая неслась
по воздуху прозрачными облаками и струилась змейками по поверхности снега.
Низкое солнце уже было чуть видно сквозь пелену этой пыли.
Становилось холоднее. На ровных местах собаки бежали почти вскачь, и
люди на лыжах едва поспевали за ними, отдыхая от бега только на торосах,
где зато приходилось работать руками, помогая перетаскивать нарты.
Но вот впереди в те промежутки, когда ветер затихал и даль немного
прояснялась, стал показываться темный профиль Ванькина мыса. Миновали
устье речки Тирской и стали огибать мыс, далеко выдавшийся в море. И было
время: небо на западе стало уже зловеще свинцовым, и при отдельных порывах
ветра с трудом можно было держаться на ногах; снег слепил глаза, колол
лицо тонкими иголками; собаки бежали, опустив головы и повернув их вправо.
С трудом обогнули мыс и сразу вздохнули свободнее; здесь, под его
защитой, ветер чувствовался слабо. На высоте нескольких метров над головой
небо было молочно-белое от несшихся тучами снежинок, а вниз падали
немногие, вырванные случайно из этого потока.
Хотя было еще рано, о дальнейшем пути нечего было и думать - за мысом
сразу начиналась белая стена пурги, в глубь которой пришлось бы ринуться.
Глубокая бухта, которая тянулась к востоку от мыса, также исчезала в белой
мгле, так как мыс давал защиту только ближайшей к нему полосе. Никакого
жилья здесь не было, и приходилось расставлять палатки у самого подножия
обрыва, выбрав местечко поровнее среди байджарахов, то есть куч сползшей с
обрыва за лето земли. Каюры, впрочем, выбрали иное: вооружившись топорами,
они стали вырубать себе нишу в высоком снеговом надуве, примыкавшем к
обрыву. Горохов посоветовал путешественникам последовать их примеру,
потому что ветер мог повернуть к северу и мыс перестал бы быть защитой, а
грот в снегу служил бы лучшим убежищем. Пурга могла ведь продолжаться
сутки и двое суток.
Вырубить гроты в плотном снегу, который выламывался крупными глыбами,
не потребовало много времени; глыбы складывались в стенку у входа, защищая
последний на случай изменения направления ветра. Затем среди береговых
торосов и сугробов стали откапывать плавник для топлива и только после
этого разгрузили нарты и устроились хоть тесно, но уютно в обоих жилищах.
Собаки давно уже лежали, свернувшись калачиками среди байджарахов, за
торосами и нартами и отдыхали в ожидании своего ужина.
Костры развели не внутри снеговых гротов, а снаружи, под защитой
стенки из глыб, так как под влиянием лучистой теплоты огня гроты стали бы
обтаивать и обдавать людей каплями воды.
Пурга бушевала всю ночь и затихла только к полудню следующего дня.
Как только ветер стал ослабевать и небо немного прояснилось, начали
готовиться к отъезду. От Ванькина мыса взяли направление на северо-запад,
на оконечность Малого Ляховского острова, которая отстояла километрах в
десяти. Этот остров, гораздо меньше Большого, вытянут с севера на юг
километров на сорок - пятьдесят и не имеет выдающихся вершин; это очень
плоская и низкая, слегка всхолмленная возвышенность. Его обогнули с
запада, придерживаясь берега, и остановились на ночлег, не доезжая
северной оконечности. Укрытием от непогоды здесь могли служить только
ледяные глыбы торосов, но, к счастью, было тихо.
На следующий день предстояла самая трудная часть пути - через широкий
промежуток между Малым и Котельным островами, достигающий почти семидесяти
километров. Трудность состояла в том, что здесь существует морское течение
с востока на запад и осенью море долго не замерзает, а затем, замерзнув,
нередко во время бурь вскрывается. Поэтому происходит частая подвижка
ледяных полей и в результате сильная торосистость льда.
Запасшись топливом на очень вероятный случай ночевки в море,
двинулись на северо-запад по направлению к мысу Медвежьему, самому южному
на Котельном острове. Последний виднелся на горизонте в виде большой
плоско-выпуклой массы, напоминавшей опрокинутый чугунный котел, чем и
объясняется его название; мало выдающаяся вершина горы Молакатын, высшей
точки острова, поднимается над этим котлом.
Первые десятка два километров путь был довольно легкий, торосы
нечасты и невелики; но затем в полосе течения и осенних полыней начались
торосы, один другого хуже. Иные кучи ледяных глыб и даже отдельные глыбы,
поставленные торчком, достигали двадцати метров в вышину. Приходилось
работать топорами, выравнивая дорогу, и втаскивать нарты при помощи
веревок (кожаных, сплетенных из ремней), помогая собакам, выбивавшимся из
сил. Иные торосы требовали по полчаса, а то и по часу времени.
Поэтому к закату солнца сделали только половину пути, правда худшую,
и заночевали перед большим торосом, который не хватило сил преодолеть. Под
защитой нескольких больших глыб расставили палатки и, наскоро поужинав,
крепко заснули после трудного дня.
Около полуночи Горохов проснулся от громкого щелканья палатки над его
головой.
- Неужели опять закрутило? - пробормотал он и хотел было повернуться
на другой бок, как вдруг палатку так рвануло, что казалось, она вот-вот
лопнет по всем швам.
<Неладно, видно>, - подумал Горохов и, высвободившись из своего
спального мешка, подполз к входу, с трудом отстегнул полотнище и выглянул.
По лицу ударило жестоким холодом и залепило глаза снегом. Палатка
трепетала, вздрагивала, словно собираясь вспорхнуть и улететь.
<Ничего не поделаешь! Надо будить всех и укрепляться, - решил
промышленник, - не то худо будет>.
Он растолкал спящих, и все пятеро выползли на четвереньках на волю и
принялись забивать глубже в лед железные колышки, придерживавшие полы
палатки. Затем все ползком подтащили груженые нарты, поставили их по одной
с трех сторон палатки и, перекинув через последнюю веревку, привязали их к
нартам. Все это требовало больших усилий: ветер валил с ног и захватывал
дыхание, снег слепил глаза; тьма была полная и в трех шагах нельзя было
разглядеть друг друга. Сквозь вой и свист ветра, вырывавшегося со стонами
из щелей между глыбами тороса, слышался стук топоров у палатки каюров,
стоявшей шагах в десяти. И там проснулись и укреплялись.
Сделав возможное, залегли опять спать, но долго не могли согреться,
прозябнув на ветру, с набившимся в рукава и за воротник снегом. Когда
стало светать, Горюнов, проснувшийся первым, убедился, что пурга не
унимается. Но палатка почти не трепетала; нагруженные снаружи снегом полы
ее выпятились внутрь, словно брюхо огромного животного, и угрожали лопнуть
от тяжести. Приходилось опять вылезать и счищать снег. Горюнов не стал
будить товарищей, а занялся этой работой при помощи лопаты. Сквозь
белесоватую мглу уже просвечивали ближайшие глыбы тороса; ветер как будто
ослабевал, но валил густой и мягкий снег.
Заглушенный крик и затем стон заставили Горюнова повернуть в сторону
палатки каюров. Раньше она чуть-чуть была видна, а теперь исчезла. Почуяв
недоброе, он подбежал к ней, спотыкаясь почти на каждом шагу о собак,
зарывшихся в снег. Оказалось, что палатка, достаточно старая и непрочная,
не выдержала тяжести навалившегося снега, разорвалась вдоль конька и
обрушилась со всей своей нагрузкой на спящих. Последние под своими
одеялами, придавленные снегом, не могли пошевельнуться; они глухо стонали,
задыхаясь от недостатка воздуха.
Горюнов вернулся к своей палатке, разбудил товарищей, а сам с лопатой
побежал к каюрам и начал их откапывать из снежной могилы. Подошедшие
вскоре Горохов и Ордин помогли ему потом стащить полы палатки вместе со
снегом в сторону и освободить людей; одного, потерявшего уже сознание,
пришлось приводить в чувство.
Пока возились, стало совершенно светло, а пурга, очевидно, кончилась:
снег поредел, ветер налетал только порывами, на востоке чуть-чуть
показалось солнце. Откопали собак, нарты, сварили чай и пустились в
дальнейший путь. Свежий напавший снег несколько затруднял движение, так
как выровнял неровности, и собаки или нарты часто проваливались в глубокие
впадины. Пришлось двоим идти на лыжах впереди, чтобы проминать собакам
дорогу.
Впереди горб Котельного острова занимал уже четверть горизонта;
теперь на нем различались и гряды плоских высот, и береговые обрывы, в
которых среди снегового покрова чернели отдельными пятнами скалы. Правее,
за небольшим промежутком, тянулся более низкий Фаддеевский остров, чуть
видный на горизонте.
К закату солнца, преодолев несколько гряд трудного тороса, добрались
до мыса Медвежьего и затем быстро проехали еще пять километров до поварни
на юго-восточном берегу. Последний не представлял таких ледяных стен, как
берега Большого Ляховского острова, а состоял из твердых горных пород, то
стоявших стеной надо льдом, то спускавшихся полого к морю и в этом случае
скрытых сугробами снега.
Вдоль острова Котельный
Поварня на берегу оказалась полуразрушенной. Промышленники реже
посещают этот остров, на котором для них мало поживы, а добираться до него
трудно. Поэтому поварни, возобновляемые только при научных исследованиях
островов, годами не поддерживаются, крыши начинают протекать и
проваливаться, стены рушатся. Тратить время на починку ради одного ночлега
не стоило, и, так как погода была хорошая, расположились ночевать на льду.
На рассвете все проснулись от собачьего концерта.
