Маргарита и Филипп разразились громким хохотом; вскоре к ним
присоединился и Тибальд. А Бланка, помимо своей воли, улыбалась. Она
отдавала себе отчет в том, что грех смеяться над чужим горем, однако не
могла сдержать улыбки. Тибальд преподнес эту грустную историю в такой
форме и говорил с такой откровенной иронией в голосе, будто пересказывал
сюжет какой-то забавной трагикомедии.
Всласть посмеявшись, Маргарита встала с кресла и чмокнула мужа в
щеку.
- Ты прелесть, Тибальд. Не думаю, что какая-то там фрейлина или даже
десяток фрейлин помешают нам ладить друг с другом.
- Всецело согласен с вами, моя дорогая, - с серьезной миной произнес
граф. - Еще накануне венчания мы договорились, что наша клятва вечной
верности будет иметь чисто символическое значение, и вопрос состоял лишь в
том, кто первый перейдет от слов к делу. Но сейчас это уже несущественно
хотя бы потому, что завтра я отправляюсь в Париж, и моя поездка, уверяю
вас, ни в коей мере не будет напоминать благочестивое паломничество к
святыням. Да и вы, по моему твердому убеждению, вовсе не собираетесь на
время моего отсутствия уединиться в монастыре.
- Уж в этом вы можете не сомневаться, - сказала Маргарита,
возвращаясь на свое место.
- И кто же теперь правит Францией? - отозвалась практичная Бланка. -
Кто регент при малолетнем Филиппе-Августе Четвертом?
- Вот это и предстоит решить Совету Пэров и Парижскому Парламенту,
ответил Тибальд. - Пока что бразды правления взяла в свои руки
королева-вдова Хуана Португальская, но младший брат покойного короля граф
Артуа оспаривает у нее это право. Собственно, затем я и еду в Париж -
чтобы поддержать кузена.
- То бишь, вы его сторонник? - спросил Филипп.
Тибальд поморщился.
- Ничей я не сторонник. Меньше всего в этой жизни меня интересует
политика. Вам наверняка известно, что я передал управление Шампанью
Маргарите и, подобно Пилату, умыл руки. Сейчас ее люди наводят порядок в
моих владениях, но это уже меня не касается, благо я не сомневаюсь, что
Маргарита будет прекрасно справляться с обязанностями хозяйки Шампани. А
что до Франции вообще, то я просто хочу, чтобы у нее был мудрый и
рассудительный правитель, способный поставить ее на ноги и позаботиться о
том, чтобы юный король получил достойное государя воспитание.
- Ясненько, - задумчиво произнес Филипп. - Передайте графу Артуа мои
наилучшие пожелания. Я целиком на его стороне, и он может рассчитываться
на мою поддержку, равно как и на поддержку моего отца.
- Непременно передам, - заверил его Тибальд и встал с кресла. - Прошу
прощения, друзья, но я вынужден покинуть вас. Мне еще надо закончить
подготовку к отъезду и пораньше лечь спать.
Едва лишь Тибальд вышел из гостиной, как Филипп поднялся со своего
места.
- Пожалуй, я ненадолго отлучусь. Вы не возражаете, Маргарита?
- Воля ваша, кузен. Только возвращайтесь поскорее, не то мы с Бланкой
заскучаем.
- Постараюсь, кузина.
Филипп ласково улыбнулся Бланке, нежно поцеловал ее руку, затем
украдкой подмигнул ей и направился к выходу.
Маргарита проводила его долгим взглядом, а когда он исчез за дверью,
спросила у Бланки:
- Ты думаешь о том же, что и я?
- А ты о чем думаешь?
- Что твой Филипп решил подставить моего бедного муженька. Тибальд
так наивен и неискушен в политике, что принял его слова за чистую монету,
и теперь разболтает всем, что якобы граф Артуа пользуется поддержкой и
уважением гасконских правителей, чем окажет ему медвежью услугу.
- И это еще не все. Я полагаю, что Филипп ушел не просто так. Со
своей стороны он приложит все усилия, чтобы регентом Франции осталась
Хуана Португальская, в надежде, что она продолжит дело, начатое ее
покойным мужем, и в конце концов доведет страну до ручки. Ты предупредишь
Тибальда?
- А с какой стати? - удивилась Маргарита. - Какое мне дело до
Франции?
- Но ведь ты, кроме всего прочего, графиня Шампани.
- Ну и что с того? Я же не верноподданная французской короны. И уж
если на то пошло, мне выгоднее быть лояльной к Филиппу и оказывать ему
всяческую поддержку. Помяни мое слово: став галльским королем, он рано или
поздно съест Францию с потрохами, и Шампань будет первой из французских
провинций, которая изъявит желание добровольно войти в состав объединенной
Галлии. Тибальд возражать не станет, он к этому готов.
- Однако, - заметила Бланка, - прежде Филипп съест твою Наварру. Или
же разделит ее с моим братом.
Маргарита грустно усмехнулась.
- Я это прекрасно понимаю, дорогуша. Я реалистка и предпочту уступить
часть своей власти, чем вовсе потерять ее. Когда-то Рикард назвал меня
политической извращенкой, и он был прав. Но теперь я не такая, теперь я
трезво смотрю на жизнь... Жаль только, что эта перемена произошла во мне
слишком поздно. - Она тяжело вздохнула, взгляд ее потускнел. - Бедный,
бедный Рикард! Ведь я действительно любила его...
Они ударились в воспоминания, и уже в который раз Маргарита
выплакивала Бланке всю свою боль, всю печаль, всю тоску по потерянному
счастью, по тем радостным и безоблачным дням, которых никогда не вернеш
ь...
А в то же самое время Филипп сидел за письменным столом у себя в
кабинете, с головой погруженный в работу. Он знал, что после захвата
Байонны одно лишь упоминание его имени вызывает в Парижском Парламенте
настоящую бурю негодования, и решил воспользоваться этим, чтобы
скомпрометировать графа Артуа. Он строчил письмо за письмом всем своим
ближайшим родственникам во Франции - и сторонникам графа Артуа, и его
яростным противникам, - убеждая их всех, что нельзя допустить, чтобы Хуана
Португальская оставалась регентом Франции, что самая подходящая
кандидатура на должность регента - граф Артуа. Он от всей души надеялся,
что эти письма возымеют прямо противоположное их содержанию действие,
особенно, если произойдет утечка информации и факт поддержки им графа
Артуа станет достоянием гласности. Филипп рассчитывал, что у противников
графа хватит ума инспирировать такую утечку или же, не мудрствуя лукаво,
просто предъявить Парламенту и Совету Пэров его письма.
Он как раз составлял вычурное послание своему троюродному брату,
герцогу Невэрскому, когда к нему пришел Гастон и сообщил о своем решении
поехать вместе с Эрнаном в Толедо. Филипп отложил перо и удивленно
поглядел на кузена.
- Какого дьявола? Что вам понадобилось в Толедо?
- Этого я сказать не могу. Прости, но...
- Ты пообещал Эрнану молчать?
- Да.
- Ну что ж... Жаль, конечно, что и ты покидаешь нас. - Филипп снова
взялся за перо. - Не обессудь, дружище, но у меня еще много дел, а времени
в обрез - обещал Бланке вскоре освободиться. Понимаешь, она не сможет
заснуть без меня. Смешно, черт возьми, но и я, если подолгу не вижу ее,
чувствуя себя брошенным ребенком. Просто уму не постижимо, как это я
раньше... - Он осекся и тряхнул головой. - Боюсь, я начинаю повторяться.
Ты что-то еще хотел мне сказать?
Гастон пришел в замешательство, лицо его побледнело, но он тотчас
совладал с собой и извлек из кармана скрепленный герцогской печатью пакет.
- Чуть не забыл, - сипло произнес он. - Сегодня ко мне прибыл гонец
из Тараскона. Это тебе письмо от отца.
- Ага! - рассеянно произнес Филипп, взял пакет, повертел его в руках
и отложил в сторону. - Позже прочитаю... Ты случайно не знаешь, Эрнану
передали мою просьбу?
- Да. Он скоро придет.
- Поторопи его, дело не терпит отлагательства. - Филипп мокнул перо в
чернильницу и склонился над недописанным письмом. - До скорой встречи,
друг. Удачи тебе.
- До скорой. - Гастон вздохнул, бросил быстрый взгляд на отложенный
Филиппом пакет и вышел из комнаты.
И только на следующий день за обедом Филипп вспомнил о письме отца.
Он велел Габриелю принести его, распечатал и начал читать.
И первые же строки письма заставили Филиппа вскрикнуть от
неожиданности.
- Что случилось? - обеспокоено спросила Бланка.
Филипп молча передал ей письмо.
- О Боже! - произнесла она, прочитав его. - А Гастон поехал в Толедо.
- Вот именно, - кивнул Филипп. - А он взял и поехал в Толедо.
Проездом, кстати, через Калаорру.
- Может быть, он еще не знает? - предположила Бланка.
- Глупости! Гонец-то прибыл к нему, а не ко мне. - Филипп сокрушенно
вздохнул. - Я всегда знал, что Гастон редкостный циник. Но разве мог я
подумать, что он АЖ ТАКОЙ циник!
23. О ТЩЕТЕ МИРА СЕГО
Сопровождаемый отрядом кастильских королевских гвардейцев большой
обитый кожей рыдван с запряженными в него двумя парами лошадей медленно
катился по ухабистой дороге, приближаясь к реке, которую римские
завоеватели некогда называли Иберус и которую сейчас кастильцы зову Эбро,
а галлы - Иверо. Человек двадцать гвардейцев ехали впереди рыдвана, по два
- с обеих его сторон, внимательно следя за дверцами, а остальные следовали
позади. Кроме того, еще четыре гвардейца сидели внутри, составляя компанию
дону Фернандо Уэльве, младшему брату кастильского короля, ради которого,
собственно, и была устроена вся эта помпа.
Процессию замыкали Эрнан де Шатофьер с Гастоном Альбре, а также Этьен
де Монтини, который понуро плелся шагах в пятнадцати позади них, с головой
погруженный в свои невеселые думы. Его конь, великолепный андалузский
жеребец, подарок Бланки, живое напоминание о тех незабываемых летних днях,
когда они были вместе, будто чувствуя подавленное состояние своего
хозяина, тоже загрустил и не сильно рвался вперед, а время от времени и
вовсе останавливался пощипать схваченную ноябрьским морозом пожелтевшую
траву на обочине. И только частые окрики Эрнана вынуждали Монтини
ненадолго возвращаться к действительности, чтобы пришпорить своего
скакуна.
Солнце уже скрылось за горизонтом. Вечер стоял холодный, дул
пронзительный ветер с гор, и Альбре, зябко поеживаясь, кутался в свой
широкий подбитый мехом плащ.
- И какая муха меня укусила, что я вызвался ехать с тобой? -
жаловался он Эрнану. - Сидел бы сейчас в той уютной гостиной Маргариты,
поближе к камину, играл бы с Бланкой и Филиппом в шахматы, или же в карты
с Маргаритой и Жоанной, и чихал бы на этот проклятущий ветер.
- А ты подсядь к сеньору дону Фернандо, - посоветовал Шатофьер,
которому уже порядком осточертели нарекания Гастона. - Перекинешься с ним
в картишки, если, конечно, он пожелает. И от ветра заодно укроешься.
- Э нет, уж лучше я чуток померзну. Недостоин я такой чести, как
развлекать его кастильское высочество... У-ух! Что-то рано в этом году
похолодало.
- Ноябрь как-никак, - заметил Эрнан. - Капризный месяц.
- Пожалуй, ты прав. Больше всего я не люблю ноябрь и март. - Гастон
плотнее запахнул плащ и бросил через плечо быстрый взгляд назад. - А вот
кому наплевать на все капризы Госпожи Погоды, так это Монтини. Он само
воплощение скорби. Очень величественное и трогательное зрелище, надо
сказать.
- Да уж, - согласился Эрнан. - Полгода назад, говорят, с кровати на
кровать перепрыгивал, и вот на тебе - влюбился без памяти.
- И Филипп втюрился. Они оба прямо-таки помешались на Бланке.
- Она стоит того, чтобы по ней сходили с ума.
- Не возражаю. И тем не менее...
- И тем не менее, - усмехнулся Эрнан, - княжна Елена с ее приданным
привлекает тебя больше. Подозреваю, что дело тут не только в ее приданном,
ведь ты ухаживал за ней с достойной всяческого удивления настойчивостью
