с радостной улыбкой победителя.
Бояре столпились возле ложа. Воевода всхлипнул, не стыдясь
слез. Колоксай упорно смотрел в темнеющее небо. Олег с великой
печалью в груди прошел мимо Зимородка, но она неожиданно
ухватила его за руку:
-- Ты сказал, что убьешь меня. Ну?
Гордая и прекрасная, она смотрела гордо и надменно. Синие
глаза блеснули горькой насмешкой.
-- Тварь, -- сказал Олег с отвращением.
-- Ты дал слово, -- напомнила она с вызовом.
-- Я сказал, -- возразил он, -- что если он умрет, то и ты
умрешь. Он умер, теперь и ты умрешь... когда-нибудь. Я не
говорил, что убью тебя.
Она расхохоталась громко и жестоко, совсем не похожая на
прежнюю хрупкую и нежную девушку.
-- Лицемер!.. И дурак. Как ты мог подумать, что меня
испугают твои угрозы? Смотри же!
В ее руке блеснул спрятанный в рукаве узкий длинный
кинжал. Лицо ее стало светлым и прекрасным. Глаза сияли как
утренние звезды. Олег прыгнул, пытаясь перехватить руку с
ножом, но лезвие уже сместилось, он увидел сверкающую дугу, что
оборвалась внезапно и страшно под левой грудью Зимородка.
Она побледнела, но сияние глаз стало торжествующим. Тонкие
руки, сцепившись на рукояти, погружали лезвие все глубже, пока
рукоять не уперлась в ребра.
-- Колоксай, -- сказала она ясным чистым голосом, -- лишь
та твоя жена, что пошла за тобой!
Перед ней расступились, в глазах воинов был почтительный
восторг. Она приблизилась к ложу и легла, положив голову ему на
грудь. Ее тонкие руки обхватили его за шею, и так замерла,
счастливая и тихая. Золотые волосы рассыпались по широкой
груди, ее синие глаза начали тускнеть. Последним усилием она
опустила веки, последний тихий вздох вышел из груди замедленно,
и больше она не шевелилась.
Воины трижды ударили рукоятями мечей в окованные медью
щиты. Тяжелый звон прозвучал скорбно и тягуче, повис в
неподвижном воздухе.
Его шатало, когда он уходил, волосы сзади подсвечивало
гигантское багровое пламя. На краде из двух сотен дубов сжигали
тело Колоксая и его верной жены Зимородка, затем скачки и
стрельба из лука, победители получат по золотому кубку из рук
скорбящей царицы.
Он чувствовал себя так, словно сам вышел из крады. Душа
выгорела, оставив в груди томящую пустоту, а в теле же,
напротив -- взамен страшной слабости после перелета в вихре, --
мышцы вздрагивали, поры раскрывались, кожу жгло, неведомые силы
вливаются отовсюду, словно пчелы, избравшие его тело своим
дуплом, сотни тысяч незримых молний вползают и сворачиваются
крохотными узелками в его груди, теснятся, но в груди все
теснее и теснее...
Что-то опасно нарушил в себе, он понимал, раньше после
вихря приходил в себя сутками, а теперь после тех слез, что
позорно для мужчины вскипели в глазах и тут же высохли, в нем
что-то раскрылось миру и звездам, и теперь весь мир наполняет
его мощью, как работник вливает в бурдюк молодое вино, а бурдюк
все раздувается и раздувается под тяжестью...
Он чувствовал, как от него непроизвольно пошел жар.
Мошкара, что пыталась поплясать над ним столбиком, вспыхивала и
сгорала мелкими искорками. Когда загорелись крылья чересчур
близко пролетевшей бабочки, он торопливо свернул, отыскал
уединенное место среди камней, лег на спину. Над головой
медленно проплывали темные, как преступление, облака. Звезды
проступили мелкие и злые, но от них тоже протянулись узкие
лучики, по которым в его тело пошла злая дикая сила звезд.
Надо научиться держать себя в руках, сказал он себе,
пробиваясь через вихрь суматошных злых мыслей. Перед глазами
мелькали отрубленные головы, горели стены городов, рушились
башни, кричали в смертельном страхе женщины, пытаясь спасти
детей из-под горящих обломков, и в груди росла тяжесть от
осознания, что все это натворит он.
Это и много больше, если не научится владеть собой. Из-за
спины Мрака хорошо бурчать на кровожадность оборотня, свысока
посмеиваться над дуростью певца, который ведом дурацкими
чувствами, а вот он, волхв, ну прямо чистая мудрость и
сдержанность!
И все потому, что первые удары принимали на себя Мрак и
Таргитай. А теперь увидел с ужасом, что ненамного ушел дальше
Мрака, для которого глав-ный довод -- кулаком в рыло, или от
Таргитая, ко-торый сидя говорит одно, стоя -- другое, а лежа --
третье.
Рассвет застал его все так же распластанным в траве. Небо
медленно светлело, звезды истаивали, на востоке робко заалела
утренняя заря, начала медленно наливаться красками.
По коже пробегал волнами озноб, но жар еще переполнял
грудь. Удивительно, сколько в нем скопилось жара. Всюду блестят
прозрачные капли, но вокруг него на два шага трава пожухла от
его злости и жара.
Он с трудом поднялся, мышцы все застыли, в животе тянущая
боль, тяжело и холодно, словно это он хлебнул воды из мира
мертвых.
-- Сегодня, -- сказал он вслух, и сердце сжало болью. --
Сегодня Перун наденет... или, в крайнем случае, завтра. А что я
сделал?
Он зарычал от стыда и злости. С того дня, как расстался с
Мраком и Таргитаем, только и делал глупость за глупостью. Да
такие, что назвать глупостью -- это еще похвалить себя.
Он снова сел, сжал ладонями голову. Как бы поступил,
скажем, Мрак? Простой грубый и бесхитростный Мрак? Он сунул бы
колдуну под нос свою секиру, предложил бы обнюхать и
посоветовал бы тут же начинать работать на человечество.
Иначе...
Дурость, конечно, пронеслась в голове злая мысль. Не силой
же заставлять такое?
Солнце высунулось краешком, но по ровной степи яркий луч
сразу стрельнул в лицо, запрыгал красными пятнами под плотно
зажмуренными веками. Он повернул голову прямо навстречу солнцу,
пятна сменились пурпурным заревом, что объяло весь мир...
Он вздрогнул, ноги подбросили его с такой силой, что
подпрыгнул. Это пурпурное зарево вот-вот охватит весь мир, все
страны и народы! А он сидит, мыслит, ищет бескровные решения...
Если не знаешь, как делать правильно, то хоть что-то делай! Да
и не бывает абсолютно бескровных решений.
Сердце едва не разламывало грудь. В голове стоял
неумолчный звон, словно там одна за другой рвались туго
натянутые жилки. Пламя под опущенными веками полыхало,
завивалось жгутами. Возникали странные пляшущие очертания, а он
в странном бессилии и оцепенении, не зная, что делать,
всматривался в них подобно дурному Таргитаю, замечал диковинных
зверей, странные башни и причудливые деревья.
Зачем-то удержался от желания восстановить ясность,
чувствуя, что нащупал в себе нечто, чего раньше не было. Блеск
медленно разросся, слабый и трепетный, вот-вот угаснет, там
двигаются неясные тени, Олег задержал дыхание, весь ушел в этот
блеск, смутные очертания обрели ясность, он как в сумерках
увидел помещение, стены терялись в волнах тумана, в комнате
человек, лицо смазано, фигура колеблется, он начал слышать
голоса, сперва неразборчивые, затем все яснее и яснее...
-- Это все... дурость... -- донесся голос, непонятно,
мужской или женский, слова доходили искаженные, то едва слышным
ревом, то истончаясь до комариного писка. -- Если даже...
случайность...
Другой голос звучал глухо и невнятно, словно в самом деле
доносился из-за тридевяти земель, проник сквозь толстую стену
башни, а оттуда еще и донесся до его ушей:
-- ...Тревожно... Не люблю...
Голоса продолжали звучать, ровные и монотонные, как
осенний дождь:
-- Никто... определение...
-- ...Не знал... Доселе...
-- ...Наша мощь...
-- Сила Леса...
Олег насторожился, говорят либо о нем, либо о его друзьях,
голоса стали звучать чуть громче, медленно обретали оттенки:
-- Боровик всегда тревожится... нет определенности... Если
здесь мы уязвимы...
-- Беркут сказал верно: мы уязвимы только вне стен своих
башен... но у себя дома, где все пропитано защитной магией...
-- У меня не только стены, но и земля на версту вокруг
моей башни!..
-- А у меня и над башней... грифы и грифоны. Все чародеи
мира не смогут...
И еще один голос, который показался смутно знакомым:
-- Я не понимаю, что у вас за тревога? Ну удалось ему
уцелеть три раза кряду. Бывают такие случайности!.. Вы же
смотрели, он выкарабкался без магии!
И чей-то новый голос, совсем старческий, вот-вот погаснет
от собственной немощи:
-- Странно и дивно, что могучие маги говорят... да, просто
говорят... без брани и угроз...
Сильный голос рыкнул:
-- Кто там еще прется?
И тот же голос:
-- Тоже... которому неспокойно...
Он услышал злое рычание, смутно удивился, где же волк,
только тогда понял, что рычит от стыда и злости он сам, ибо
наконец-то узнал милый голос, вспомнил и свой восторженный вид,
распахнутый от умиления и восторга рот, как же -- удивительная
женщина, такая умная, даже не замечаешь, что еще и достаточно
красивая, но умная, умная!
Голос Хакамы прозвучал мирно и спокойно, но Олег теперь
уловил страх в голосе волшебницы:
-- Великий Беркут, ты должен быть особенно... осторожен.
-- Почему?
-- Мне ведомо, что это именно ты знаешь, где из подземного
мира выбился источник мертвой воды! И ты не только не засыпал
его землей, камнями и целыми скалами, но и черпаешь воду для
неведомых целей...
Голос другого колдуна прозвучал с глухим озлоблением:
-- Можно подумать, ты поступила бы не так!
-- Ну я же не поступила?
-- Просто никто не нашел, а я нашел.
-- Что ты с ним делаешь?
Голос стал еще злее и подозрительнее:
-- Я пытаюсь дознаться, в чем мощь этой воды. Так делал бы
каждый из нас.
Голос ее был сладкий как мед под горячими лучами солнца:
-- Да я ничего... Просто друг этого красноголового из
Леса... был отравлен мертвой водой. А эти люди Леса...
дикари!.. считают личным оскорблением, если кого из их друзей
убивают.
К своему удивлению, Олег услышал в голосе грозного колдуна
страх и неуверенность:
-- Я никого не боюсь... Просто я не хочу отвлекаться от...
от мудрых деяний на безобразные драки с пьяными дикарями!
-- Но тому витязю с золотыми волосами, -- прозвучал едва
слышный голосок Хакамы, -- поднесли кубок с мертвой водой...
-- Кто поднес -- тот и отравил, -- донесся еще более
слабый голос колдуна, -- я только сделал услугу своей дальней
родственнице. В обмен, конечно. Я получил...
Голоса истончились, раздался тончайший звук, словно
лопнула нить паутины, в ушах Олега били барабаны среди
оглушающей тишины.
Грудь, словно скованная булатными обручами, начала
раздвигаться. Усилие было такое, что затрещали ребра. Он не
понял, откуда чувство облегчения, пока в сознании не всплыло,
что о нем говорят, о нем помнят, за ним следят. Он что, в самом
деле что-то стоит или что-то значит?
Глава 42
Горе и ликование сшиблись с такой силой, что грянулся
оземь, начал барахтаться в волчовке и веревке заплечного мешка,
потом только сообразил, что в лихорадочном нетерпении что-то
делать немедля обратился в птаху раньше, чем сбросил одежду.
Тело сотрясала дрожь, он едва затолкал клювом одежду в
мешок, злясь, что все так медленно и неуклюже, не зря Род
поставил людей над птицами, а не наоборот, сунул голову в
петлю, разбежался.
Мешок цеплялся за высокую траву, бил по ногам. Однажды
Олег даже грянулся мордой оземь, поцарапал шею и едва не
проткнул крыло об острый сучок, но со второй попытки сумел
подпрыгнуть вовремя, прямо перед кустом, где мешок застрял бы
намертво, крылья ударили по воздуху с такой силой, что жилы
