песка. Оазис был невелик, два десятка пальм, крайние торчат из песка,
наполовину засыпанные, а еще одну Томас увидел скрытую барханом почти до
вершинки. Пески наступали несокрушимо, мощно, песчаные горы передвигаются
медленнее, чем морские волны, но с такой же пугающей неотступностью.
У крохотного родника лежали четверо бедно одетых бедуинов. Ключ
выбивался бурно, вода будто кипела, но сил у ручейка хватало лишь шагов на
двадцать, а там он полностью растворялся среди надвигающийся песков.
-- Салям алейкум,-- поприветствовал Олег.
-- Салам,-- буркнул Томас.
-- Алейкум салям,-- ответили вразнобой и без настороженности бедуины.
Трое поднялись, все настолько закутаны в тряпки, что оставались узкие щели
для глаз, а на железного рыцаря посмотрели с явной насмешкой. Томас молча
взвыл от страстного желания тут же сбросить все и голым прыгнуть в родник.
-- Хорошо ли спали верблюды? -- сказал Олег традиционную формулу
вежливости для этого племени, он уже все понял по их одежде, манере
завязывания поясов.-- И широки ли их копыта?
Бедуины расплылись в сдержанных улыбках:
-- И тебе крепких копыт, странник, знающий пути Аллаха. Как и твоему
железному спутнику. Отдохните с нами, разделите нашу скудную трапезу.
Томас уже сдирал с себя железо, рычал от злости, когда пряжки и ремни
не спешили расставаться с хозяином, а калика степенно опустился на зеленый
коврик, скрестив ноги по-восточному. О чем они говорили, Томас не слушал и
слышать не желал, вода шипела на его руках как на раскаленной сковороде,
вскипала, взвивалась легкими облачками пара. Наконец он пал как лев на
четвереньки, сунул лицо в кипящий бурунчик ледяной воды, застонал от
наслаждения, ради которого стоило пройти пешком через все сарацинские
пустыни.
Калика вел степенные беседы, обсуждали обустройство мира, осуждали
падение нравов, молодежь пошла не та, а Томас плескался до тех пор, пока
не свершилось неслыханное, во что час назад не поверил бы, а скажи такое,
обозвал бы лжецом и вызвал бы на смертный поединок: продрог, кожа пошла
"гусиками", губы посинели и распухли как сливы, и зубы начали пощелкивать
как у голодного волка.
Он намочил одежду, пусть хранит холод, натянул под ироническим
взглядом четвертого бедуина, старого, как мир, иссохшего подобно торчащим
из песка костям. Остальные с каликой ушли к верблюдам, кто-то обсуждали,
размахивали руками. Старик по-прежнему возлежал в тени пальмы, отдыхал,
глаза его не по-старчески острые осматривали Томаса. За спиной возвышался
массивный камень в полтора человеческих роста, на нем что-то высечено,
Томас отсюда не видел, но чувствовал, что камень однажды возвышался и над
пальмами, теперь же постепенно уходил в землю. Старик внезапно спросил
трескучим голосом, похожим на ветер пустыни самум:
-- Что дает это железо здесь в песках?
Томас скривился, сарацинам не понять рыцарских ценностей, поспешил
перевести разговор:
-- Что это за демон?.. Ведь ислам, как мне кажется, не допускает
других богов. Он даже Христа считает лишь одним из пророков...
Старик уклонился от ответа:
-- Что тебе, франк, в наших ценностях?
Томас ощутил, что задел больное место:
-- Я заметил, что вы все четверо кланялись этому камню, когда бы ни
проходили мимо. А как же ислам?
-- Аллах милосерден,-- ответил старик коротко.
Он насупился, а Томас, чувствуя тайну, дожал, прикинувшись простаком:
-- Но Мухаммад велел признавать только Аллаха! Или вы не признаете
ислам?
Старик начал сердиться, однако взглянул на Томаса острыми, как
буравчики, глазами, перевел дыхание и сказал уже спокойнее:
-- Взгляни сам. Возможно, тебе самому захочется ему поклониться.
Томас обошел ручей, камень оказался перед ним отесанной стороной.
Неведомые художники прошлых веков умело высекли изображение какого-то
божества, грозного и лютого. Под ним проступала почти полностью изъеденная
ветрами надпись. Томас покачал головой:
-- Что-то нет желания кланяться. Кто это?
Старик сказал:
-- Если меднолобый франк даст золотую монету... я отвечу.
-- Золотую? -- удивился Томас.-- За что?
-- Я отдам ее нашему богу,-- ответил старик просто.-- Да простит он
тебя.
Томас плюнул в сердцах, но у него в самом деле три золотыее монеты,
тяжелые и бесполезные, и он вытащил все три:
-- На. В жертву, говоришь?
Старик молча принял золото и, даже не взглянув, швырнул монеты в
родник. Они исчезли без плеска, а старик повернулся к Томасу:
-- Это очень древний бог нашего племени. Даже сейчас, когда мы
приняли истинную веру, мы чтим его, ибо явился в тяжкий час, когда мы были
на грани истребления. Он пал с небес в страшном грохоте и блеске молний,
развеял врагов как могучий ветер уносит сухие листья. Он накормил сирых,
вылечил больных, покрыл всех наших женщин и девиц, отчего в нашем племени
появились сильные телом дети, а утром отбыл так же мощно в блеске могучего
бога.
-- Демона,-- поправил Томас.
Он благочестиво перекрестился, плюнул через плечо и оглянулся на
возвращающегося Олега. Тот шел босиком, с задумчивым видом держал в руках
растоптанный сапог с оторванной подошвой. Томасу сказал мирно:
-- Я уже все узнал. И взял. Пошли. Теперь уже близко.
Он распрощался с бедуинами, Томас кивнул благожелательно, солнце
обрушилось с яростью, как будто кто-то сыпанул на плечи жаровню
раскаленных углей. Томас, освеженный купанием, шел бодро, воспринимал мир
ярким и чистым, запахи улавливал за сто миль, а когда в ноздрях
защекотало, сказал саркастически:
-- Ну и нажрался же ты! Что за бедуины, если пьют вино? Или аллах в
пути позволяет вольности?
-- Мне достаточно одного кубка,-- сказал Олег кротко. Заметив
недоверчивый взгляд Томаса, пояснил: -- Но, выпив этот кубок, я становлюсь
совсем другим человеком!.
-- Ну и что?
-- А то, что этому человеку тоже хочется выпить.
Томас хохотнул, в калике живет даже не два человека, а множество,
судя по тому, сколько может выпить, оглянулся на удаляющийся оазис:
-- А чего таким страшилищем тебя изобразили?
Он думал, что Олег на шутку ответит шуткой, но отшельник за время
странствий хоть и обучился почти всему на свете, но только чувства юмора
так и не обрел:
-- Как умеют... Не всегда же пешком и с палочкой. Куда-то торопился.
Томас отшатнулся. Волосы встали дыбом. Он ощутил, как затряслись
руки, а голос сорвался на жалкий писк:
-- Так это был... ты?
-- Ты ж сам заметил, что похож.
-- Ну...-- прошептал Томас, земля под ним шатнулась. Он ощутил как
барханы снова закачались как волны, а воздух задрожал.-- Это я так,
подразнить! Я ж не думал, что в самом деле! Хотя у того чудища руки-крюки,
морда ящиком... похож. Значит, ты? Торопился? Торопился, но всех женщин...
Олег объяснил равнодушно, только взгляд чуть потеплел:
-- А я тогда пробовал путь всяческих излишеств. В том числе и, ну,
этих. Понимаешь, учений как правильно жить на свете -- до чьей-то матери,
но где-то наверняка есть ценное зерно. Однако отрицать, не глядя, это все
равно, что бранить вино, ни разу не попробовав. Настоящая мудрость
приходит, когда все узнаешь на своей шкуре.
-- А если на чужой?
-- Тогда это ученость.
Томас оглянулся. Даже на расстоянии он различал, что неведомым
резчикам удалось выразить мощь и свирепость древнего бога. Томас
прошептал:
-- Бедный калика... Сколько же тебе гореть в геенне огненной! Может
быть, прямо сейчас просить деву Марию о заступничестве?
Калика с сомнением поднял брови:
-- Женщину?
-- Ну и что,-- возразил Томас горячо,-- она ж мать нашего бога!
Матери даже крокодил не откажет, а наш милосердный Господь не крокодил
какой-нибудь с берегов Стибра!.
-- Все-таки женщина,-- проговорил калика с сомнением.-- Не совестно?
Может, это и по-рыцарски, но не совсем по-мужски. Когда сирые да увечные
молят о помощи, понятно. Заступница, мол. А мы? Мы сами заступники.
-- Гореть тебе в огне,-- повторил Томас. Он вздохнул.-- За гордыню,
за волшбу, за всех баб, которых по дороге, не снимая лыж... И за то, что
все учения пробовал на своей шкуре... на шкуре пробовал, так и поверю! Про
эти все сатанинские учения, гнусные и растленные, нам полковой прелат
та-а-а-акое рассказывал жаркими сарацинскими ночами. Потом рыцари на стену
лезли, от тоски выли, все с искушениями боролись. Да и мне перепадет на
орехи, что с тобой, язычником гнусным общаюсь!
Калика сказал равнодушно:
-- Лучший способ преодолеть искушение -- это поддаться ему. Сразу
потом понимаешь, что не искушение оно вовсе, а так -- видимость. Что
бороться с ним легко, что зазря время потерял, и тебе это вовсе не нужно.
-- Правда? -- спросил Томас с надеждой.
-- Проверено,-- уверил калика.-- Много-много раз!..
Томас сожалеюще оглянулся на исчезающие шатры кочевников. Похоже,
золотые монеты мог бы с такой же пользой и сам выбросить в песок.
Глава 12
Впереди вздымалось плато. Не слишком высокое, но у пустыни сил не
хватило, чтобы победно идти горячими волнами оранжевого песка. Дальше
тянулось твердая земля, кое-где зеленели клочья травы, хотя земля была
сухая, выжженная, готовая перейти на сторону песка. А его массы, в отличие
от морских волн, разбившись о твердыню, не отступили, не растворились, а
угрюмо накапливали силы, ветер неспешно наметал барханы выше, и оранжевые
волны настойчиво поднимались, уже видя, что окончательная победа будет за
ними.
Калика мрачнел, рыжие брови нависли над зелеными глазами злыми
кустиками. Глаза сверкали недобро. Томас попробовал утешить:
-- Да что тебе? Меньше будет на свете сарацин, зато больше христиан.
-- Как будто песок остановится,-- огрызнулся Олег.-- Нет, песок --
это уже все, конец. После Болота -- Лес, после Леса -- Степь, после Степи
-- Пески, а после Песка... Надо что-то придумать. Мне песок пятки печет, а
в сапогах по пустыне -- только дикие франки могут.
Томас ахнул:
-- Да когда это будет?
-- Оглянуться не успеешь,-- заверил Олег.-- Вроде вчера здесь рыбину
поймал, во размером! От рыла до хвоста в полсажени, а от хвоста до морды и
вся сажень...
Он впал в глубокое раздумье, шагал почти как деревянная кукла,
морщины на лбу стали глубокими, как ущелья. Томас злился, идут спасать
Яру, не в соседний замок на пир, а в преисподнюю, а этот ломает голову как
остановить песок, как будто кто-то может остановить кроме Господа, а пути
того неисповедимы, что хочет, то и делает...
-- Чертов мир,-- выругался Олег внезапно.-- Был бы я богом, все же
сотворил бы получше!
-- Не богохульствуй,-- бросил Томас строго.-- Господь знал, что
творит.
-- Да, но мог бы посоветоваться... Я бы ему подсказал.
Томас не понял, так странно шутит калика или же всерьез, сказал еще
строже:
-- Господь знал, с кем советоваться!
-- С кем же?
-- С ангелами, конечно,-- бросил Томас победно.-- Они носились всюду
над хлябями, все видели, обо всем докладывали как верные стражи.
Земля звенела по сапогами, Томас чувствовал твердь, и это наполняло
душу уверенностью. Стали попадаться даже кустарники, калика заметил один
попышнее, свернул, и Томас догадался, глядя на темнеющее небо, что там и
заночуют.
В сторонке два оленя и три козы что-то жадно лизали из ямки, размером
в две человеческие ступни. На приближающихся людей косили испуганными
глазами, но их розовые языки шлепали по мокрой земле до последнего мига,
когда оставаться стало уже совсем страшно.
Томас даже взялся за рукоять меча, остро сожалея, что нет арбалета.
