Вот она зацепка, подумала Ольха лихорадочно. Их закон --
только по любви, а ее отдают насильно! Или на пленниц это не
распространяется? Все равно, надо с кем-то поговорить. Со
Студеном, он опять посматривает так, будто хочет поговорить.
Или с добрым Асмундом. Даже с хитрым Рудым можно...
-- Страшные люди, -- прошептала она.
-- Страшные, -- подтвердила старуха с готовностью. --
Колдуны!
-- Даже колдуны? -- переспросила Ольха, по телу пробежала
дрожь. Конечно, колдуны, недаром же в его присутствии
совершенно не помнит, что лепечет, ее бросает то в жар, то в
холод, не может не смотреть в его глаза, а когда смотрит, то
готова либо убить его, либо броситься на шею. Это наверняка
значит, что ее обереги борются с его колдовством. Однако их
сила постепенно слабеет в борьбе с его темными чарами!
-- Колдуны, -- сказала старуха убежденно. -- Иначе как бы
побили наших богатырей?
-- Они сильны, -- признала Ольха неохотно.
-- Но не настолько, чтобы победить все наше войско! Русов
явилась горстка, но они побили, побили всех! Так не бывает.
Ее старческие глаза блеснули свирепой гордостью. Она, судя
по ее глазам и учащенному дыханию, перенеслась в те славные
годы, когда здесь еще не было захватчиков. И когда они явились,
когда хитростью ворвались в город, была великая сеча... И
многие славянские витязи показали себя равными богам войны,
многие были как пардусы легки и отважны в бою...
Она не простого рода, подумала Ольха. Простолюдинка так
долго не хранит зло. Этой было что терять. Она все еще не
привыкнет, что стала простой челядницей.
-- Ты не полянка, -- сказала старуха внезапно. -- Когда-то
наши племена бились смертным боем... но сейчас не до вражды и
кровной мести. Тем более, что никто не вспомнит даже, из-за
чего началось. Сейчас вы, древляне, такие же. И я как-то хочу
помочь.
Ольга смотрела недоверчиво. Потом вспомнила, что у челяди
везде глаза и уши. Челядь иной раз знает больше живущих в доме
бояр или князей.
-- Помочь бежать?
-- Бежать? -- переспросила старуха с недоумением, словно
только сейчас услышала такое незнакомое слово. -- Разве отсель
убежишь? Я слышала, что земли древлян за тридевять земель, а по
дороге к ним надо пройти три десятка племен, а там везде отряды
русов...
-- Сколько же у них войска? -- усомнилась Ольха.
-- У страха глаза велики, -- призналась старуха. -- Но
тебе все равно не пройти. Даже здесь не выйти. Русов мало, но
они в самых нужных местах. Это они умеют! Где наши скопом, там
у них иной раз один управляется.
-- Так в чем же...
-- У меня сестра -- колдунья. Про нее говорят, что по
ночам в кошку перекидывается и чужих коров ходит доить, но это
враки. А вот как она тучу как-то от нашего поля отогнула, я
сама видела! Я попрошу дать тебе оберег. А то и отвар какой
нужный.
Ольха ощутила, как горячая кровь, густая, как кипящая
смола, хлынула ей в лицо. Она стиснула кулачки и прижала к
груди:
-- Правда? У нее есть средство?
-- Есть, -- подтвердила старуха с гордостью. -- Эх, мало у
нее силы. Она сейчас готовит обереги и супротив других. А пока
что у нее есть только против самых главных. Ну, самого Олега,
Асмунда, Рудого, Ингвара...
Сердце подпрыгнуло. Ольха спросила дрожащим голоском:
-- Ингвар... тоже среди главных?
Старуха проворчала, на сморщенном лице была смесь
ненависти и восхищения:
-- Он хуже всех. Тем, что хорош.
Ольга раскрыла глаза шире:
-- Как это?
-- Кому не нравится отвага? -- сказала старуха нехотя. --
А это в нем признают даже враги. И в слове тверд. Если дал,
сами боги не заставят отступиться. Таких уважает даже подлая в
клятвах дрягва... Ест то, что и ратники, спит в походах на
конской попоне, первым бросается в бой, последним выходит. В
его Дружине русов, стыдно сказать, меньше трети.
Ольга охнула:
-- Как так?
-- За ним идут и наши дурни, -- признала старуха с той же
неохотой. -- Молодые, подвиги им подавай... Правда, не только
поляне польстились. Там и кривичи, тидричи, есть даже
урюпинцы... От племен своих отказались, от богов родимых! Идут
за этим кровавым псом... аки за новым богом! Тьфу! Ладно,
милая. Завтра вечерком жди. Я обернусь быстренько. Сестра хоть
и за городом, но сразу за днепровскими кручами. Ну там, где
Днепр рэвэ ревучий.
После ее ухода Ольха снова не находила места. Если в
дружине Игоря больше местных, то могли бы сговориться и
перебить всех? Например, сонных. Так почему же не сделают? Не
по трусости же? Даже поляне и тидричи, хоть и враги древлян, но
их можно обвинить в лени, тупости, но не в трусости!
Когда раздался стук копыт и прогремели радостные крики
челяди, она ощутила, как учащенно забилось ее сердце.
Донесся звучный голос Ингвара, немного хрипловатый с
дороги. Тут же снова застучали копыта, и кто-то бегом, звучно
шлепая лаптями, бросился в сторону конюшен. Заходящее солнце
показывало, что хозяина крепостницы не было почти весь день.
Выглянула украдкой, отроки по двору уже бегом водили трех
коней. Вороного жеребца она узнала, а еще двоих, похоже, видела
под Павкой и Окунем или Боянем. Значит, он ездил
развлекаться... или утешаться не один.
Она отпрянула от окна, отбежала к противоположной стене.
Словно бы внутренним взором видела, как он бежит через сени,
чуб развевается сзади, в глазах яростный огонь, затем
стремительно несется вверх по лестнице, так непохожий на
древлянских бояр, что даже в палатах стараются двигаться важно
и величаво. Вот врывается на верхний поверх, где видна ее
дверь...
Она слышала нарастающий грохот его сапог. И когда дверь с
грохотом распахнулась, древлянская княгиня с надменным видом
сидела за столом. Перед нею лежали деревянные дощечки,
летописи, свертки бересты. Она рассматривала их настолько
усердно, что не подняла голову даже на грохот подкованных
сапог.
-- Добрый вечер! -- проревел он злым голосом.
Она ответила, не поднимая головы:
-- Только что виделись.
Его голос был сдавленным от ярости:
-- Только что?.. Это было еще вчера!
-- Да? -- удивилась она. -- А мне казалось, что врываешься
сюда сто раз в день. Как будто не помню, что я в плену, а ты --
мой тюремщик.
В ее голосе было столько отвращения, что его будто ударили
льдиной. Хрипло произнес:
-- Я сегодня был за сорок верст отсюда... Но я пришел не
за этим.
Она медленно подняла голову. Он стоял перед ней
напряженный, раздвинув ноги. Лицо было злое, но на этот раз на
нем проступило странное облегчение. Он прямо впился своими
синими глазами в ее ясные серые, смотрел жадно, будто пытался
увидеть в них ту жилку, дернув за которую, можно умертвить
сразу.
Так, скрестив взгляды, они замерли. Наконец Ингвар
медленно вздохнул, с удивлением чувствуя, как раздвигается
сведенная судорогой грудь. Легкая волна тепла прошла по всему
телу. У меня есть отвар, напомнил он себе счастливо. Я могу
освободиться от ее темной колдовской власти!
Она с удивлением и беспокойством видела, как в его глазах
разгорается злое торжество. Губы дрогнули и чуть раздвинулись в
усмешке.
-- Князь послал гонца в твое племя.
-- С чем? -- спросила она, сразу похолодев.
-- Догадайся.
-- Он это сделал... И вы думаете, что мое племя покорится?
Да мои братья...
-- Они еще сосунки, -- напомнил Ингвар пренебрежительно.
-- У них есть наставники, -- возразила она горячо. -- есть
воеводы. С одним из. них ты разговаривал. Они возьмутся за
оружие!
Его рука дернулась к поясу. Калитка топорщилась от
баклажки. Выпить прямо сейчас, мелькнуло в голове. Нет, выкажет
слабость в ее присутствии. А для нее это лишний повод
торжествовать.
-- Увидимся за трапезой, -- буркнул он.
-- Разве пленница может перечить? -- сказала она.
Он стиснул зубы так, что перекосилось лицо, повернулся и
почти бегом вышел. Дверь хряснулась о косяк так, что посыпалась
труха, а потолочные балки заходили ходуном.
Уела, подумала она, но прежнего торжества не ощутила. Или
не столь сильное. Почему-то его бесит, когда она называет себя
пленницей. Тем более, что когда это заметила, то стала
упоминать чаще
А Ингвар почти бегом поднялся в свою комнату. Павка
распахнул перед ним дверь, Ингвар рявкнул:
-- Я устал, отдыхаю!
-- Понятно, -- ответил Павка. -- Муха не пролетит!
-- Главное, никого не пущай ко мне.
Он захлопнул дверь и, не раздеваясь и не садясь, торопливо
сорвал с пояса калиточку. Баклажка набралась его тепла, пробка
разбухла, ни капли не было потеряно за бешеную скачку.
На широкой ладони баклажка выглядела крохотной, но отвар в
ней обещал спасение. Пальцы сами по себе ухватили пробку. Он
чувствовал шероховатую поверхность дерева, его тепло.
-- Сейчас, -- сказал он, -- сейчас...
Но пробка оставалась на месте, и он чувствовал, что не
торопится ее вытащить. Это раньше, когда спасение было далеко,
он отчаянно торопился то ли выпить отвар, то ли обвешаться
оберегами, то ли вообще уйти в волхвы. Но сейчас, когда вот он,
отвар, сам уже почувствовал облегчение и некоторый стыд.
Мужчина должен выстаивать без колдовства. Правда, она сама
навела на него порчу, но обереги как-то предохраняют.
После паузы он замедленными движениями, словно удивляясь
себе, вложил баклажку на место. Она предохраняет и оттуда.
Пусть не так сильно, но и он должен бороться против подлого
колдовства! Если научится бороться, это может пригодится на
войне. Во имя создания великого государства по имени Новая
Русь.
А если начну сдавать, сказал себе, чувствуя себя как-то
странно, будто не выстоял-- в борьбе с колдовством, а как будто
поддается ему, то тут же выпью ведьмин отвар. Даже если вокруг
будут Дружинники, князь Олег и все волхвы Киевской Руси! На
виду у всех.
* Часть третья *
Глава 33
Ольха заметила, что после объявленной помолвки за ней
следить стали меньше. Не подавая виду, чаще начала выходить во
двор, смотрела, как готовят еду, выносят из подвалов сыры,
солонину. Побывала у колодца, никто не остановил. Значит, не
думают, что кинется вниз головой. Осталось приучить тюремщиков
к тому, что посещает коней. Мол, следит, чтобы кормили отборным
овсом или пшеницей, поили ключевой водой. А потом только бы
оказаться вблизи ворот!
Бабка молодого повара не появлялась. Ольха извелась, два
дня минуло, но когда в ее дверь поздно ночью поскреблись,
сердце екнуло. Сперва мелькнула сумасшедшая мысль, что снова
явился этот кровавый пес, сильный и яростный пес, могучий,
который первым вступает в бой и последним уходит, у которого
такие сильные и горячие руки...
Она покраснела, торопливо отворила. Старуха проскользнула
мимо неслышная, как летучая мышь. От нее пахло ночью, сыростью
и болотными травами.
Ольха задвинула засов, прислушалась. За дверью
переговаривались мужские голоса. Стражи не спали.
-- Принесла?
-- Милая, все для тебя сделано.
Старуха шебуршалась, суетливо рылась в складках одежды. На
ней была накидка из шкуры мехом наружу, в ней сама походила на
лесного зверя. Наконец извлекла калитку, а уже оттуда --
деревянный оберег на толстой нитке. Ольха узнала грубо
нацарапанный лист папоротника, затем тускло блеснул
отполированный бок темного камня.
-- Здесь, -- сказала старуха благоговейно. -- Одной капли
хватит, чтобы ты выстояла супротив их чар. А двух и коню
