Аромат, сколько Ольха не вслушивалась, был незнаком, но
будоражил, волновал, заставлял грудь подниматься выше и чаще.
Она чувствовала, как крылья ее носа затрепетали, жадно вдыхая
аромат.
-- Это тебе.
Ольха еще не поняла его жест, но сразу же отрицательно
покачала головой. В этой скрыне хранятся сокровища целой
страны. Ни одна женщина на белом свете не может обладать им.
-- Я не понимаю, -- сказала она с трудом, -- откуда это у
тебя?
Он отмахнулся с небрежностью:
-- Я, хоть и родился в лесу... да-да, я в чем-то сродни
древлянам, но я не сидел между трех сосен. Ходили мы походами,
как поется в нашей походной песне, в далекие края, у берега
Эвксинского бросали якоря... Якоря -- это такие тяжелые
железные крюки, их сбрасывают на канатах за борт. Бывали мы в
Болгарии, где воздух голубой, бывали... Словом, когда
высадились на берег и увидели великолепные стены Царьграда, как
возрадовались наши сердца! Какая веселая ярость закипела в
жилах! Как мы бросились с обнаженными мечами на их караваны! На
их склады в порту!
Ольха покачала головой:
-- Я не думаю, что такие сокровища могут быть в караванах.
Ингвар весело, засмеялся:
-- Угадала. Но как насчет дани? Мы бы взяли Царьград и
разграбили дотла. Наши мечи жаждали крови... Но император
предпочел откупиться. Правда, пришлось опустошить казну, а
также снять украшения со своих дочерей, дочерей сановников и
всех богатых людей города. А мы, взяв откуп, вернулись.
Ольха опустилась возле скрыни на колени. Аромат заморских
благовоний стал сильнее. Ее пальцы касались холодных
отполированных граней камней, трогали ювелирные украшения из
золота, настолько искусно выделанные, что она и не поверила бы,
что такое вообще возможно.
Не отрывая глаз от сокровищ, прошептала:
-- Как красиво...
-- Мир велик, -- сказал Ингвар. -- Что не умеют у нас,
умеют в других странах. Но там, к примеру, не все умеют делать,
что делаем мы.
Она не поверила:
-- Что?
-- Лапти, -- сказал он очень серьезным голосом. -- Мы,
русы, видели много стран, но лапти...
Он развел руками. Ольха засмеялась, но затем голос ее стал
серьезным:
-- Спасибо, Ингвар. Я не знаю, почему ты решил подарить
мне такое сокровище... я могла бы придумать тысячу коварных
причин, но я не стану этого делать. Но взять не могу.
Он изменился в лице:
-- Почему?
-- Это твои сокровища.
-- Верно, -- подтвердил он, -- и я волен ими
распоряжаться. Так?
-- Так.
-- Я хочу доставить тебе удовольствие... доставить тебе
радость... Эх, дурак я. Это ж я себе хочу доставить радость! И
немалую, если говорить честно. Я хочу, чтобы ты приняла это...
ну, что в скрыне. А ожерелье, серьги и браслеты с кольцами тебе
лучше одеть прямо сейчас.
Она уже видела в груде сокровищ различные кольца и перстни
с рубинами, изумрудами, бриллиантами и другими камнями, которых
она не знала, узкие и широкие браслеты, густо усыпанные мелкими
бриллиантиками и крупными изумрудами, рубинами...
-- Нет, -- сказала она решительно, -- я не могу. Иные
решат, что я продала свободу.
-- Что за дурость!
Она обратила на него взгляд своих ясных глаз. Ингвар снова
ощутил, как по телу прошла волна, будто по голой коже
мелко-мелко кольнули сосновыми иголочками.
-- А разве не так?
Он стиснул челюсти. Голос стал резким и грубым:
-- Все знают, что ты не из тех, кого можно что-то
заставить. И что можно тебя купить, подкупить, заставить
свернуть с дороги. Это знают как твои лесные люди, так и русы.
На кого ты оглядываешься?
Его злой голос застал ее врасплох. Она отшатнулась, его
лицо стало злым, и Ольхе почудилась в нем обида, будто она
нарочито ударила по незажившей ране. Неужто он в самом деле
считает ее такой стойкой, несгибаемой?
-- Я не могу, -- повторила она.
Он перехватил ее руки на полдороге к ожерелью:
-- Не снимай! Прошу тебя, не снимай.
-- Нет, -- ответила она, он держал ее за руки, и она
ничего так сильно не хотела, чтобы продолжал их держать. Разве
что, чтобы прижал к груди. -- Это не мое.
-- Ладно, -- сдался он внезапно, и Ольха едва не ударила
его за то, что попятился так рано. -- Но прошу, поноси его
сегодня вечером на пиру! Хорошо? Только один вечер. Пусть
великий князь порадуется...
-- А он при чем?
-- Он любит красивое.
-- Ну и что?
-- А я, -- ответил Ингвар с заминкой, и Ольха видела, как
ему трудно это сказать, -- люблю его. И когда могу хоть чем-то
порадовать... Но мне это удается редко.
-- Ладно, -- ответила она с заминкой и неудовольствием,
которое он ясно видел, но толковал несколько иначе. -- Но
только на пиру. И все.
Глава 36
Одурев от беспробудного пьянства, гости собрались было
затеять скачки. Ольга вздохнула с облегчением: челядь
передохнет малость, в палатах уберут... но прямо в синем небо
возникли кудрявые облачка, разрослись, потемнели. Хлынул дождь.
По-летнему короткий, но мощный. По двору понеслись бурные
потоки, унося сор, детские игрушки.
Мужчины угрюмо собрались в палате. После такого дождя кони
увязнут по колени в грязи. А ненароком свалишься, то, как
свинья вывозишься в грязи. Только и надежды, что к завтрашнему
утру подсушит. Ночи еще теплые.
. Ольха видела, как неудачливые наездники собрались
обсушиться у очага. Там пошли обычные мужские шуточки, сытый
гогот, потом кто-то принес кости. Вскоре выделились два могучих
игрока, вокруг которых и собрались зеваки. Один был Рудый, что
Ольху не удивило, но против него играл рассудительный Студен.
Играл рисково, смело, за что его хлопали по плечам,
подбадривали.
За любовь бьется, поняла Ольха. За привязанности
дружинников. Рудого любят за риск, за бесшабашность,
безудержность, теперь и Студен пытается переломить в свое
пользу, завоевать сердца.
Рудый и Студен даже среди рослых русов выглядели как два
дуба. Рудый играл в простой полотняной рубашке, голые до плечей
руки блестели от пота. Красное пламя расщелкивало березовые
поленья, воздух был сухой и горячий, но на лбу Рудого собрались
капельки пота.
-- Не повезло Рудому, -- услышала она сочувствующий голос
из толпы. -- Врасплох...
-- Да, -- поддакнул другой, -- разве в такой рукав что-то
спрячешь?
Послышался смех. Ольха остановилась, мужчины в игре
выглядели как малые дети -- откровенные, с понятными за версту
хитростями, жадные, простые, как лапти, хотя лапти русы увидели
только в здешних лесах.
Выглядело так, что на этот раз счастье отвернулось от
Рудого. Он и тряс кости над ухом, прислушиваясь к стуку, и
бросал с небрежностью, и призывал на помощь Числобога, но
всякий раз злорадный хохот показывал, что ему не повезло снова.
Наконец Рудый ругнулся, витиевато проклял всех богов,
отшвырнул стаканчик с костями:
-- Все! Сегодня не мой день. Боги за что-то меня
невзлюбили.
-- Боги, -- вскрикнул кто-то весело, -- да ты молодец
супротив овец! А против молодца сам овца!
-- Да еще и шелудивая, -- добавил другой.
-- В коросте!
-- В репьяхах!
-- С засохшим дерьмом на хвосте!
Неужели его не любят, подумала Ольха с удивлением. Нет,
просто завидуют его удаче. Правда, говорят, что его хлебом не
корми -- дай сжульничать, но сейчас насмешки уж очень злые,
бессердечные...
-- Отливаются кошке мышкины слезки!
-- Ага, струсил...
-- Поджилки затряслись!
-- Кишка тонка!
Студен смотрел победно, подбоченивался. Рудый хмурился,
кусал губы. Ему смеялись откровенно в лицо, хлопали по плечам,
ржали как кони. Кто-то бросил на середку стола калитку, в
которой звякнуло:
-- Ну, Рудый?.. Одолжу тебе на три дня. Покажи себя!
Рудый жадно посмотрел на калитку с деньгами, но покачал
головой:
-- Не мой день.
-- Не ты ли нам говорил, что мужчина -- хозяин своей
судьбы? Так покажи нам, как можно ее переломить! Ха-ха!..
Рудый затравленно оглядывался, но со всех сторон нагло
ржали довольные сытые рожи. Только с лестницы смотрела
сочувствующе пленница Ингвара, красавица древлянка. Все, все
хотят его поражения.
-- Ладно, -- сказал он нехотя, -- раз уж вам так хочется
потешиться... Сколько у нас было в прошлый раз? Удваиваем?
Студен несколько мгновений смотрел изучающе в покрытое
капельками пота лицо воеводы. Говорят, тот умеет в нужных
случаях поддаваться, завлекает, а потом разделывает жертву под
орех. Если так, то сейчас он зашел слишком далеко. Спустил все
злато, что привез из прошлого набега на вятичей, сам же вышел
из игры. А его право, право Студена, не возобновлять игру... И,
самое главное, в глазах Рудого что-то дрогнуло. Сам боится
играть, напуском хочет взять.
Он кивнул, не сводя взгляда с Рудого:
-- Согласен. Удваиваем.
Вокруг радостно заревели дюжие глотки. Затем наступила
тишина. Слышно было только стук костяшек в стаканчике. Студен
тряс долго, а когда швырнул на середину стола, все молча
подались вперед, стукаясь головами.
-- Шесть и четыре, -- сказал Студен сдавленным голосом...
-- Ну-ка, покажи бросок лучше.
Рудый смерил его недобрым взором. Ему подали стаканчик с
костяшками. Рудый небрежно встряхнул пару раз, вытряхнул на
стол:
-- Смотри, как надо выигрывать!
Такая уверенность была в его словах, что Студен побледнел,
а в толпе раздался разочарованный вздох. Костяшки остановились,
касаясь друг друга. Черные глазки смотрели в потолок. Все
шевелили губами, считая, наконец, кто-то сказал неуверенно:
-- Мне показалось?.. Я насчитал пять и четыре...
-- И я...
-- И у меня тоже, -- сказал еще один, вдруг заорал
ликующе. -- Рудый, ты опять проиграл! А как хвост распустил
заранее! Ровно петух перед курами соседа.
На другое утро Рудый едва вышел на крыльцо, ощутил
недоброе. Из конюшни к нему шел Студен, его сопровождали трое
старших дружинников из его сотни. Глаза Студена смеялись, но
рот был сжат в ровную линию.
-- Добро ли почивалось. Рудый? -- спросил он.
-- Благодарствую, -- ответил Рудый. -- И тебя тем же
концом в то же место. Чего ты такой добрый?
-- За должком пришел, -- объяснил Студен. -- Ты мне
задолжал десять гривен злата. Обещался отдать утром, вот я и
пришел.
Он требовательно протянул руку ладонью кверху. Нетерпеливо
пошевелил пальцами. Рудый смотрел тупо, сдвинул плечами:
-- Сегодня у меня нету.
-- Рудый, -- сказал Студен предостерегающе, -- тебе лучше
отдать сегодня. Стоит мне сказать великому князю, что ты опять
играл...
Плечи Рудого сами собой передернулись. Он сказал
торопливо:
-- Студен, разве мы не друзья? Что ты в самом деле? Как
будто не отдам. Но земли мне Олег пожаловал аж за два дня езды
верхами отсюда. Там мой терем, там моя доля, что я привез из
Царьграда. Сам знаешь, мне хватит заплатить тыщи таких
долгов!.. И еще на тыщи останется. Дай мне недели. Мой отрок
смотается туда, возьмет твои десять гривен... хошь, за отсрочку
еще одну наброшу, одиннадцать будет! Только и делов.
Ольха стояла у окна, все слышала. Затаила дыхание,
стараясь не выдать себя. Впервые видела отважного воеводу в
таком неприглядном виде.
Студен покачал головой:
-- Нет. К вечеру исчезнешь, а потом окажется, что услали
по важному делу. Через год-два снова свидимся, ты рассмеешься
мне в лицо: какой должок? Я окажусь в дураках, а ты будешь
