- Да что ж... заговоренные, что ли?.. Да здыхайте ж, твари!..
Он спешно выдернул опустевший сдвоенный рожок, перевернул и вставил
другой стороной. Автомат ожил, пули крошили листья, взрывали землю, но
командос продолжали ползти, хватались за оружие, с их стороны раздались
выстрелы.
Со стороны русских слышались вскрики. Олейник заорал яростно:
- Ранен кто? Пленных не брать!
Сержант Иванец, у которого кончились патроны, прыгнул на толстого как
шкаф коммандос, ударил ногой и кулаком, сбил наземь, не чувствуя, что
получил две пули в спину от своего же друга, который стрелял короткими
очередями.
Ищенко стрелял с перекошенным от ненависти лицом, а в глазах Кривина
была напротив, свирепая радость, счастье. На левой стороне груди по старой
гимнастерке расплывалось красное пятно, но он стрелял, не чувствуя ни
боли, ни предсмертного холода.
- Ах, женщин наших... ах, ты их пришел иметь?..
Треск автоматных очередей смешивался со звоном, с которым пули
рикошетили от бронежилетов, но пули сотрясали коммандос, те даже с
винтовками в руках не успевали прицелиться, их очереди беспорядочно
посылали пули во все стороны, били в деревья, в небо, даже в спины своих
же закованных в доспехи суперменов, но закричали и за спиной Олейника, он
сам ощутил, как дернуло за волосы, обожгло горячим, но только поспешно
шагнул вперед, ударом ноги выбил из рук рыжего штатовца пулемет, который
проще бы ставить на танке.
Рыжий вскинул голову, Олейник с наслаждением ткнул ему в лицо ствол
пистолета и нажал на спуск.
Когда грохот автоматов умолк, Олейник слышал только свое тяжелое
дыхание. Оглянулся на солдат, те тоже с вытаращенными глазами, еще белые
от ярости, грудь у каждого поднимается, как после долгого бега, волосы
дыбом, озверели...
Из кучи тел раздался стон. Олейник не успел повернуться в то сторону,
как автоматные очереди загремели сразу с трех сторон. Пули подбрасывали
тело еще некоторое время после того, как стон оборвался.
Никто не шагнул к убитым, только своих раненых укладывали на землю,
торопливо перевязывали.
Сержант Волков шагнул к Олейнику:
- Товарищ лейтенант! Позвольте, перевяжу.
Олейник с удивлением оглянулся:
- Что? Меня?
- Ну да, - ответил Волков почтительно, - голову.
Олейник провел ладонью по щеке, там что-то ползло, ощутил мокрое и
теплое. Ладонь стала красной, к тому же он, похоже, задел пальцем бровь,
что направляла струйку крови вдоль виска, и теперь кровь потекла в глазную
впадину.
Он отмахнулся:
- Царапина! Займись ранеными.
- Слушаюсь, товарищ лейтенант! - рявкнул Волков преданно, посмотрел
влюбленными глазами, - Тогда хоть бы ногу!
- Отставить, - рыкнул он. - Никаких ног у меня нет!
Волков откозырял и пропал, а Олейник шагнул в сторону раненых солдат,
его качнуло, нога едва не подломилась. Он с удивлением посмотрел на правую
ногу. Штанина намокла, стала темно-бурой, а в сапоге горячо, там хлюпает,
словно ступал по прогретому солнцем мелкому болотцу.
Раненых разложили прямо под солнцем, торопливо делали перевязку.
Остальные суетились вокруг, бестолково совали индивидуальные пакеты. Трое
бродили среди разбросанных тел коммандос, переворачивали, снимали часы,
шарили по карманам, срывали дорогие побрякушки.
Олейник оглянулся на американского солдата, голова которого стало
кровавым месивом.
- Кравцов, это ты его? Чем??
- Прикладом, - вызверился Кравцов, по еще щеке стекала широкая алая
полоса. - Чем же еще?
Сержанты подбегали, докладывали, да он и сам видел: семнадцать
раненых, трое тяжело, убитых нет. На душе было странно покойно и светло,
словно совершил нечто богоугодное, чистое, святое.
Сержант Волков лихо откозырял:
- Что прикажете, товарищ лейтенант?
Он тянулся перед ним так, словно перед самим Жуковым, который выиграл
войну с Гитлером в два дня. В глазах были восторг, почтение и глубокая
жалость, причину которой Олейник понимал лучше других: трибунал, суд,
разжалование и что-нибудь намного хуже, вплоть до расстрела, но странный
покой, которого не знал уже много лет, не оставлял.
Он чувствовал, что улыбается, вдруг ощутил, что язва терзать
перестала, что тело у него здоровое и все еще молодое.
Он подал знак, Волков бегом принес рацию. Старую, допотопную, такими
пользовались еще в войну с Гитлером. Связь установилась не сразу, долго
хрипело и трещало, наконец, добрался до командира части, назвался и
доложил четко и спокойно:
- Товарищ командир, на нашу территорию вторглись американские войска.
Я был вынужден принять бой. Захватчики уничтожены. С нашей стороны
семнадцать раненых. Прошу выслать санитарную машину. Трое в тяжелом
состоянии.
Из микрофона вместе с треском и хрипами выпукнуло:
- Что?.. Ты о чем? Какие захватчики?
- Американские - пояснил он. - Они лежат все здесь. Повторяю,
семнадцать раненых! Срочно шлите машину
Там шуршало, слышались голоса, наконец, голос командира донесся как
из преисподней:
- Оставайтесь там. Ничего не трогать.
- Есть, - ответил он и отключил связь.
Он надеялся, что умрет до прихода санитарной машины, или хотя бы
потеряет сознание, но когда вдали показались, мчащиеся к ним на бешеной
скорости два командирских джипа и три санитарных, он нашел в себе силы
встать и даже выйти навстречу.
Командир выскочил почти на ходу, Олейник подтянулся и взял под
козырек:
- Товарищ командир, докладываю...
Майор скользнул взглядом по его бледному лицу, заметил
глуповато-счастливую улыбку, поморщился при виде струйки крови, что
норовила залить правый глаз:
- Не надо. Вижу. Сдать оружие!
Приехавшие с ним автоматчики отобралио пистолет, даже сняли пояс.
Санитары метались среди американских командос, переворачивали,
осматривали. Майор бледнел на глазах.
Олейник снова ощутил злость и презрение.
- Товарищ майор, - сказал он, - Наши солдаты истекают кровью! А что
делают ваши люди?
Майор, словно не слышал, а медики все еще осматривали американцев.
Вокруг одного сгрудились толпой, рвали на нем одежду, совали бинты, ширяли
уколами. Рядом с американцем лежал на спине в неудобной позе Иванов,
подвернув простреленную ногу. Он стискивал зубы, сдерживая боль. Волосы
слиплись от крови, пурпурная струйка стекала через глаз. Он часто и хрипло
дышал, еще одна рана была в середине груди, кровь оттуда выплескивалась
алым бурунчиком.
- Сволочи! - прохрипел Олейник. Он выхватил у одного из
сопровождающих майора солдат автомат, щелкнул затвором. - Мать вашу!..
Если не займетесь моими людьми, я всех вас сейчас...
Один из санитаров, опомнившись или устыдившись, перешел к Иванову.
Еще один поспешил к солдатам, что неумело перебинтовывали друг друга. Со
стороны базы показался второй автомобиль, уже не джип, а роскошный форд, а
сам полковник, привставший на сидении, был похож на сытого американского
бизнесмена, вырвавшегося в уикэнд на сафари в Африку...
Майор схватился за голову:
- Генерал!.. Что делать, что делать?
Олейника поспешно затолкали в его джип. Он бросил оттуда почти
весело:
- А то и делать!
Десантники впрыгнули с двух сторон, его стиснуло между крепкими
накачанными телами. Но он помнил, что у коммандос мышцы были не хуже,
улыбка не покинула его лицо, да и десантники смотрели с боязливым
уважением.
Когда машина тронулась, один воровато оглянулся, вытащил дорогой
надушенный платок, явно женский подарок, вытер ему лоб и глаз, Олейник
смотрел как тот бережно сложил платок, а в кармашке комбинезона спрятал
так, словно эта была реликвия, которую будет передавать от сына к внуку.
Не будут, подумал он. Я ведь такой, как все.
Странно, впервые эта мысль заполнила не горечью, а непонятной
радостью.
Глава 14
В кабинете Кречета запах крепкого кофе стоял устойчивый, как
застывшая смола. На середине стола теснились чашки, среди них
краснохаревская с павлином возвышалась, как слон среди мышей. Яузов
посматривал завистливо, у него даже для компота посудина помельче.
Члены кабинета большей частью бродили вдоль стен, шелестели
вполголоса по сотовым телефонам. За столом ползали по экранам ноутбуков
Сказбуш и Коган, Коломиец упорно шелестел широкими листами гербовой
бумаги. Я стоял у окна, сквозь снарядонепробиваемые стекла видно, как
далеко внизу прогуливаются якобы туристы, фотографируют чем-то странным
красоты древнего Кремля.
Кречет с грохотом отодвинул стул, потянулся, суставы затрещали. Не
сел, пошел мерить кабинет шагами. Министры прижались к стенам, чтобы не
мешать президенту думать, ведь генералы лучше всего мыслят на марше.
Могучий кулак Кречета с таким чмоканьем влип в раскрытую ладонь
другой руки, что тачпад Когана едва не выскочил на стол. Кречет еще
несколько раз смачно влепил кулаком в ладонь, словно припечатывал злейшего
врага, он ходил взад-вперед, меняя тропу, и министры шарахались, пугливо
поглядывая на его кулак.
- Политрук Клочков, - проговорил Кречет с нажимом, - сказал двадцати
восьми панфиловцам: "Велика Россия, а отступать некуда: позади - Москва".
И дали тот страшный и прекрасный бой, когда все поле было усеяно горящими
танками, но ни один не прорвался... Сейчас панфиловцы стоят на бронзовом
постаменте, молодые и яростные, смотрят на нас... А мы? Неужели отступим?
Неужели все-таки сдадим Москву и Россию?
Сказбуш прокашлялся:
- Позвольте мне. Настроение такое, что народ... даже вечно всем
недовольная интеллигенция, готовы приветствовать хоть черта на троне, но
только бы снова перестать чувствовать себя оплеванными. Дошли до такой
крайности, что сейчас хоть монархию, хоть демократию, хоть попа на
престоле...
- Это называется теократией, - вставил Коломиец.
- Хоть попа президентом, - повторил Сказбуш, он метнул
предостерегающий взгляд на чересчур грамотного министра культуры, - только
бы зубатого. Понятно, что хрен бы наш зубатенький генерал прорвался к
трону, если бы в стране тишь да гладь. А так он и покусает кого надо...
ну, порой и загрызет...
Зазвонил телефон, резко и требовательно. Неизвестно почему, но мороз
пробежал по моей спине. Какие дизайнеры и имиджисты подбирали цвет и тембр
этого чудовища, но он создавал впечатление, что на том конце провода сам
Творец с погонами генералиссимуса.
Кречет поспешно схватил трубку:
- Кречет на проводе. Что?.. Что?..
Курсоры замерли на экранах Сказбуша и Когана, а Коломиец перебирал
бумаги уже без шелеста. Уши министра культуры медленно удлинялись, начали
расширяться в той части, что заведует не направлением всей чаши на цель, а
декодированием неясных звуков в слова.
Кречет слушал, дважды кивнул, словно на том конце видели его мимику.
По этому жесту мы поняли, насколько потрясен всегда сдержанный и не
допускающий даже мелких промахов железный генерал. В напряженной тишине
прерывисто вздохнул впечатлительный Коломиец.
Потом мы услыхали гудки отбоя, только тогда рука Кречета пошла вниз.
Лицо президента стало землистого цвета. Мы застыли, следили за ним
испуганными мышиными глазами.
Он оглядел нас, как мне показалось, с долей отвращения в глазах. Его
знаменитый голос, который ни с чьим не спутаешь, пророкотал тяжело:
- Перегнули ребята... Мы в самом деле выпустили джинна из кувшина.
Как теперь загнать обратно...
Черногоров задвигался, оглянулся на нас, но все молчали, и министр
